марксизма. 
Непререкаемые и незыблемые положения марксистской догмы торжественно открывают 
собою Эрфуртскую программу; но оказывается, что это торжественное начало имеет 
чисто декларативный характер, практические же положения программы вытекают не из 
марксизма, а из теории правового государства, из принципов Руссо, Канта и 
Гегеля, проникших в немецкий социализм под влиянием Лассаля.
Этот государственно-правовой и реформистский характер Эрфуртской программы 
выступает с еще большей отчетливостью, если мы дополним данную нами 
характеристику некоторыми дальнейшими справками из истории составления 
программы. В этом отношении представляются особенно интересными данные, 
почерпаемые из сопоставления Эрфуртской программы с Готской, из которой она была 
переработана. Я не буду останавливаться на изменениях теоретических, которые, 
как мы видели, выразились в исправлении программы в духе чистого марксизма. Для 
нас представляют преимущественный интерес те различия, которые замечаются между 
двумя программами в формулировании практических требований.
В Готской программе практические требования разделялись на две части: одна часть 
указывала на подготовительные меры для перехода к социалистическому строю и на 
общие основания, на которых должно покоиться свободное государство (как, 
например, всеобщее избирательное право с 20-летнего возраста, прямое 
законодательство народа и т.п.), другая содержала более узкие требования, 
которые представлялись осуществимыми в пределах нынешнего общества (возможно 
большее расширение политических прав и свобод, единый прогрессивный подоходный 
налог, рабочее законодательство). Деление это было бесспорно шатким и 
произвольным. И подготовительные меры для перехода к социализму, и общие 
основания для преобразования государства в демократическом духе, очевидно, 
предполагают еще существующим нынешнее общество и подлежат осуществлению еще в 
его пределах. Но составители Готской программы хотели различить в будущей 
эволюции современного государства две эпохи, резко разделенные моментом 
ожидаемого первого торжества пролетариата. К первой эпохе, предшествующей этому 
моменту, когда буржуазия еще господствует, предъявляются и более скромные 
требования; ко второй – требования повышаются до пределов совершенного 
народоправства. В Эрфуртской программе, по предложению Либкнехта, это деление 
практических требований на две части было устранено. Подготовительные меры для 
перехода к социализму, какими Готская программа признавала производительные 
товарищества при содействии государства, были вычеркнуты как устарелая идея 
Лассаля, несогласная с духом марксизма. Все же остальные требования были 
соединены в одну группу и получили характер тех реформ, которые ожидаются еще от 
существующего государства. Никаких положений, обращенных к будущему 
социалистическому обществу, в практической части программы нет: они остались 
только в части теоретической, и притом не в виде требований, а в виде указаний 
относительно естественного хода экономической эволюции. Ставить какие-либо 
практические требования относительно социалистического строя партия 
принципиально отказывалась. «Те, кто хочет от нас сведений о будущем 
государстве», – говорил Либкнехт при первом обсуждении вопроса о программе на 
съезде в Галле, – пусть примут во внимание, что мы лишены всяких данных для 
предсказаний, каким будет государство или общество, скажем, через десять лет или 
даже через один год. Что сегодня считается истиной, завтра признается 
бессмыслицей. Что сегодня является идеалом, завтра будет действительностью, а 
послезавтра реакцией. И при этих условиях хотят сказать, как сложится в будущем 
государство. Только глупец может ставить подобные вопросы»[475]. – Нельзя не 
заметить, что подобное объяснение идет, пожалуй, далее цели. Если не считают 
возможным говорить о будущем государстве вследствие полной неизвестности 
будущего, если истина текущего дня может сделаться завтра бессмыслицей, то как 
вообще можно говорить о грядущем торжестве социализма? Но так или иначе, это 
лишь подчеркивает то положение, что все свои практические требования Эрфуртская 
программа обращает не к будущему социалистическому порядку, а к существующему 
государственному строю. При этом, как мы знаем из объяснений того же Либкнехта, 
составители Эрфуртской программы старались избегнуть в ней всего туманного и 
неосуществимого, в особенности в требованиях, обращенных к рабочему классу. «То, 
что мы требуем в этой части нашей программы, – говорил Либкнехт, – в высшей 
степени практично и в значительной мере уже осуществлено в других странах. Мы не 
должны обременять этих требований такими, которые дадут нашим противникам легкую 
возможность сказать: вы требуете невозможного». На этом основании было отклонено 
предложение включить в программу пункт о страховании от безработицы, ввиду того, 
что этот вид страхования принадлежит к мечтательной области «права на 
труд»[476]. Так Эрфуртская программа сознательно и принципиально переходила от 
туманного и мечтательного к практическому и осуществимому. Слова Либкнехта с 
ясностью подчеркивают, что составители программы стремились к тому, чтобы ее 
положительные требования не носили характера декларативных и агитационных 
заявлений, имеющих чисто революционное значение: они должны были представляться 
такими, чтобы их осуществимость могла стать ясной даже и для противников. Уже 
одно это достаточно свидетельствовало, что вожди партии переводили ее на путь 
реформизма, на путь социальных улучшений в пределах существующего государства, а 
следовательно, и на путь примирения и компромиссов с существующим государством. 
Это было явным отступлением от чистоты классовой точки зрения, от принципиальной 
вражды к идее государства и от веры в единоспасающее значение социальной 
революции.
Но еще более это отступление было подчеркнуто следующим обстоятельством. 
Мотивируя соединение всех практических требований программы в одну группу, 
Либкнехт высказал воззрение, которое вполне соответствовало реформистскому 
характеру Эрфуртской программы, но стояло в решительном противоречии и с теорией 
социальной революции как катастрофического перерыва общественных отношений, и с 
принципом враждебного отрицания существующего государства, таящего в себе 
непримиримые противоречия и подлежащего не усовершенствованию, а разрушению. Как 
мы уже знаем, в представлении о грядущем социальном перевороте абсолютный 
социализм находил высшее свое подтверждение. Теория социального крушения, 
уносящего в область прошлого весь существующий государственный строй, являлась 
поэтому его естественным завершением. С другой стороны, принцип враждебного 
отрицания существующего государства неразрывно сочетался с классовой теорией, 
представляющей собой одну из главнейших опор марксизма. Оправдывая практический 
характер Эрфуртской программы, соединявшей в одно целое все практические 
требования, Либкнехт развил совершенно противоположные воззрения, которые 
говорили не о катастрофическом крушении существующего строя, а о постепенном 
врастании (Hineinwachsen) современного государства в будущее, о постепенном 
переходе откапиталистического строя к социалистическому путем последовательных 
реформ. Это была настоящая теория реформистского, парламентского социализма, 
которая не может быть понята иначе, как в согласии с основами теории правового 
государства. «Где,– спрашивал Либкнехт,– должна лежать граница между 
требованиями вообще и требованиями «в пределах существующего государства»? Разве 
мы не ставим все наши требования «в пределах существующего государства»? И где 
начинается существующее государство? Где оно кончается? Можно ли провести 
разграничительную линию между существующим и так называемым «государством 
будущего», – чтобы употребить слово, которым столько раз злоупотребляли? Разве 
они не переходят одно в другое?»[477] «Кто может резко разграничить существующее 
государство от будущего? Существующее государство врастает в будущее совершенно 
так же, как будущее уже заключено в существующем»[478].
Из этих столь определенно высказанных положений с ясностью вытекает, что, 
совершенствуя настоящее, мы приближаем будущее. Поэтому надо не ждать 
абсолютного совершенства, которое принесет социальная революция, а идти по пути 
постепенных усовершенствований. «Не будем же складывать рук, – говорит Либкнехт, 
– не будем стоять, как думают наши противники, зачарованными и 
загипнотизированными воздушными замками государства будущего». «Каждое средство, 
как бы ни было оно скромным, должно быть для всех нас подходящим: будь это 
выборы общинные или выборы в ландтаг и рейхстаг, все равно велик или мал круг 
действия, – везде мы должны действовать, и везде, опираясь на отношения и факты, 
мы должны разъяснять массам существующие недостатки и необходимость 
преобразований в социалистическом смысле… Вот почему мы, как разумные и 
деятельные люди, не захотели ожидать спелых плодов социальной революции, что 
было бы политическим отречением; мы выставили ряд конкретных требований, за 
которыми мы стоим, каков бы ни был в данный момент законодательный 
результат»[479]…
В подтверждение своего взгляда Либкнехт ссылается на Маркса, который, по его 
словам, не отрицал вмешательства личности в экономический процесс и не поощрял 
фатализма, в смысле бездеятельного выжидания, а, напротив, требовал деятельной 
борьбы, ведущейся лицами, живыми людьми[480]. Но, по-видимому, еще более, чем 
авторитет Маркса, на Либкнехта действуют опыты жизни. Возражая «молодым», 
которые осуждали путь парламентаризма и требовали более решительных действий, и 
отстаивая практическую деятельность в парламенте, на том же Эрфуртском съезде 
Либкнехт говорил: «Чем достигли мы нашей силы в Германии? – Именно тем, что с 
самого начала вместо того, чтобы сказать: мы живем в облаках и не заботимся о 
практических вещах, мы везде деятельно вступались за благо рабочих классов – в 
общинах, в ландтаге, в рейхстаге; мы пользовались каждым оружием, которое мы 
имели. Мы не сделали так, как тот человек в Англии, который не хотел мыться, 
когда у него не было целого моря, и потому вовсе не мылся»[481].
Что и в эпоху составления Эрфуртской программы этот практический реформистский 
социализм не был личным достоянием Либкнехта, это показывают однохарактерные 
заявления Бебеля на съездах в Галле и Эрфурте:«Необычайную приверженность и 
доверие в рабочих массах мы имеем только потому, что они видят, как мы 
практически действуем для них, а не указываем только на будущее 
социалистического государства, относительно которого неизвестно, когда оно 
придет. Рабочие признают в нашей партии свое политическое представительство, так 
как они видят, что уже теперь по мере сил мы стремимся к тому, чтобы поднять и 
улучшить их положение, поскольку это возможно на почве существующего, 
буржуазного общества»[482]. Протокол съезда отмечает, чтоэти слова Бебеля были 
покрыты оживленными возгласами сочувствия. Очевидно, он коснулся здесь такого 
пункта, который близко затрагивал большинство собравшихся.
Эти согласные заявления Либкнехта и Бебеля в высшей степени знаменательны. Жизнь 
привела их к тому, чтобы вступить на путь парламентской работы, на путь реформ, 
и эта сторона партийной деятельности в эпоху составления Эрфуртской программы 
казалась особенно существенной. На съезде в Эрфурте вспомнили, что прежде 
Либкнехт говорил о парламентской деятельности совершенно иначе. В одной из 
старых своих брошюр (1869 года) он утверждал, что социализм является не вопросом 
теории, а вопросом силы, который может быть решен, как и всякий вопрос силы, не 
в парламенте, а только на улице, на поле битвы[483]. Теперь он повторяет уже 
ранее сделанное им заявление, что «наученный фактами и вследствие изменившихся 
отношений», он этой точки зрения не поддерживает[484]. Обсуждая снова те два 
пути, о которых он говорил в брошюре 1869 года, – путь парламентской 
деятельности и путь силы, путь тайного подготовления к великому удару, он 
находит, что этот второй путь ведет к анархизму. А там, где рабочее движение 
«переплелось с жестокостями и безумием анархизма», дело социализма стоит хуже 
всего[485].
Так передовые вожди немецкой социал-демократии в ясных и не оставляющих сомнения 
выражениях намечали путь реформизма и осуждали идею насильственной катастрофы. 
Не следует думать, однако, чтобы вместе с тем они окончательно отказывались от 
абсолютных обетований марксизма. При всей очевидности своего реформистского 
уклона, они не решались сказать, что реформы, направленные на удовлетворение 
ближайших нужд, представляют вместе с тем и движение к конечной цели. Здесь на 
пути к последовательному признанию государственно-правового социализма перед 
ними вставал со всей силой авторитет Маркса. И хотя принципы марксизма в 
Эрфуртской программе получили, как мы видели, чисто декларативное и 
теоретическое выражение, однако ихторжественное провозглашение не могло остаться 
без результата и для общих лозунгов партии. Из этих принципов партия не могла 
вывести своих положительных практических требований, но, с другой стороны, 
написав на своем знамени начала марксизма, она не могла также и развернуть со 
всей последовательностью и полнотой свою практическую программу, вытекавшую из 
источника, чуждого марксизму. Утопия социальной революции и безгосударственного 
состояния, провозглашавшаяся в первой части программы, приподымалась на высоту 
теоретического идеала и возвышалась над уровнем очередных практических 
требований. Однако и оставаясь на этой теоретической высоте, она представлялась 
своим сторонникам той самостоятельной и великой целью, котоðую не следует 
забывать в сутолоке ежедневной борьбы, в осуществлении практических задач 
момента. «Если мы станем отодвигать нашу прекрасную цель в туманную даль и 
постоянно подчеркивать, что только будущие поколения ее достигнут, тогда с 
полным правом масса от нас разбежится»[486], – так говорил Бебель в ответ 
Фольмару, предлагавшему партии перейти от «безграничного во времени к 
непосредственному и от абсолютного к положительному»[487]. Так мысль о конечной 
цели социализма, которую Бебель считал лучшим средством для того, чтобы 
«поддерживать огонь воодушевления в массах»[488], снова приводила партию к 
абсолютным обетованиям марксизма. Очевидно, руководствуясь соображениям о 
великом воодушевляющем действии конечных идеалов социализма, вожди партии не раз 
говорили, что цель близка, что она скоро будет достигнута. Но вместо того, чтобы 
приблизить конечную цель, такие уверения только мешали правильно оценить 
значение социальных реформ. Поскольку реформы этого рода связывались с 
практическим осуществлением демократических начал, они требовали 
последовательного и полного примирения с идеей государства и отречения от 
принципа классовой вражды. Но этому примирению мешала марксистская догма, 
обещавшая идеальную жизнь в связи с уничтожением государства на почве обострения 
классовых противоречий. Вследствие этого практическая программа партии не могла 
стать последовательной и твердой: она обессиливалась двойственным характером 
партийной позиции. Когда Бебель и Либкнехт возражали «молодым», они указывали, 
что социалистическое государство еще неизвестно когда придет и что не надо в 
виду заоблачных целей забывать текущие практические нужды момента[489]. Когда же 
Фольмар им указывал, что в таком случае следует признать самостоятельное 
значение этих нужд и на них сосредоточить внимание, тогда они отвечали, что это 
значит лишить партию источника воодушевления и погрузить ее в тину 
оппортунизма[490]. Определенности и ясности в этой позиции не было. Во всяком 
случае было совершенно ясно, что не только Фольмар, но и Бебель, и Либкнехт в 
эпоху составления Эрфуртской программы самым решительным образом повернули к 
политике «текущих практических нужд», и что под их влиянием программа партии 
получила решительный уклон в сторону реформизма. В угоду теории, партия ставила 
на своем знамени конечный социалистический идеал безгосударственного состояния; 
на практике она склонялась к идее социальных реформ на почве правового 
государства.
Понятна теперь дальнейшая судьба партии. В то время как ее руководящие вожди, в 
целях воодушевления и подъема, продолжали говорить о прекрасной конечной цели, 
цель эта все более отодвигалась в туманную даль. Буржуазный порядок оказывался 
гораздо более прочным, чем это представлялось сначала, и вместо того, чтобы 
потерпеть скорое крушение под напором социализма, он все более втягивал 
социализм в привычные рамки парламентской работы. Вступив на путь 
парламентаризма, партия последовательно и незаметно вовлекаласьв органический 
ход законодательной деятельности. А этопостепенно приводило и ее среде к 
торжеству реформизма над революционизмом[491]. Процесс этого постепенного 
уклонения партии от начал абсолютного социализма еще далеко не закончен. Еще не 
выработана и не принята теория, которая могла бы служить для партии оправданием 
и обоснованием ее решительного поворота в сторону нового отношения к государству 
и новых способов осуществления социалистических начал. Бернштейн не мог дать для 
партии такую теорию: для этого ему недоставало ни глубины мысли, ни литературной 
силы. Его проповедь способствовала лишь тому, чтобы расшатать в партии ее 
прежние «религиозно-восторженные верования»[492] и обратить ее к прозаической 
работе дня. Но ему не удалось ни связать этой работы с какой-нибудь новой 
великой идеей, ни осветить ее светом новых верований. В 1909 году профессор 
Гармс высказал предположение, что социал-демократию выведет на правильный путь 
лозунг: «zurück zu Lassalle»[493], а в наши дни мы слышим этот лозунг уже из 
среды самих социал-демократов, – от Гениша, который еще в 1916 году утверждал, 
что после войны социал-демократическая партия должна будет в отношении к 
германскому государству вернуться к традициям Лассаля и его последователя 
Швейцера или, вернее, приноровить взгляды Лассаля и Швейцера к современному 
положению вещей. Социал-демократия, думает Гениш, не откажется от принципа 
классовой борьбы, но более решительно станет под знамя немецкой государственной 
идеи и войдет в более тесную связь с государственным целым во имя внутреннего 
единства немецкого народа[494]. Тут, очевидно, предполагается синтез идей 
Лассаля и Маркса. Весьма возможно, что из пиетета к своему прошлому, из уважения 
к памяти Маркса партия долго еще будет сохранять свое старое знамя классовой 
борьбы и социальной революции. Но это будет не более как условная историческая 
декорация, как торжественный символ для обозначения связи настоящего с прошлым. 
Ибо среди германской социал-демократии теория абсолютного социализма все более и 
более утрачивает свое реальное значение.
История последовательного движения партии по пути реформизма изображалась не 
раз. Я могу здесь сослаться на беспристрастное изложение Мильо в его сочинении 
«La Démocratie socialiste allemande», где этот процесс прослежен шаг за шагом до 
1903 года. С тех пор он сделал и новые успехи, интересные, впрочем, не столько с 
принципиальной стороны, сколько с практической: по существу движение остается то 
же, усиливается лишь его темп, по мере того как партия приходит к убеждению, что 
ее практическая деятельность в условиях существующего государства имеет не 
только агитационное значение, но приносит и реальные плоды. Логика событий 
увлекает социал-демократию все далее по пути парламентаризма и реформизма, на 
котором она уже не может остановиться. Зеленое дерево жизни и здесь оказалось 
более привлекательным, чем серая теория, хотя бы и украшенная самыми смелыми 
перспективами.
Для наших целей нет необходимости рассказывать подробно эту историю постоянных 
колебаний между реформизмом и революционизмом а постоя