независимых индивидов, – 
отношение которых выражается правом подобно тому, как отношение членов сословий 
и союзов выражалось в привилегиях, – совершается одним и тем же актом»[327]. Но 
этот процесс распыления общества, по мнению Маркса, является и процессом его 
материализации, процессом разложения его на эгоистические, материальные 
интересы; и это потому, что «политическая революция разлагает гражданскую жизнь 
на ее составные части, не совершая революции в отношении к самим этим частям, не 
подвергая их критике. Она относится к гражданскому обществу, к миру 
потребностей, труда, частных интересов и частного права как к основе своего 
существования, как к не требующему дальнейшего обоснования своему предположению, 
как к естественному своему базису»[328].
Вот на чем останавливается, как думает Маркс, политическая эмансипация: она не 
может совершить революции в отношении к составным частям общества, она принимает 
эгоистический индивидуальный интерес как нечто данное, как свое естественное 
основание, не подвергая его критике. Государство не может уничтожить 
противоречия между общественной и частной жизнью, ибо оно само покоится на этом 
противоречии. Управление должно поэтому ограничиваться чисто отрицательной 
формальной деятельностью, ибо власть его кончается там, где начинается частная 
жизнь. И чем более законченным является политический характер государства, тем 
менее способно оно понять причины социального зла. Ибо принцип политики есть 
принцип воли. Чем одностороннее, чем законченнее человеческий ум, тем более 
верит он во всемогущество воли, тем более слепым оказывается он к естественным и 
духовным границам воли, тем более неспособен он открыть источник социальных 
бедствий[329]. Так с разных сторон старается Маркс доказать бессилие 
политической эмансипации идти далее чисто формального освобождения человека. Но 
то, что не дано совершить эмансипации политической при посредстве государства, 
будет совершено эмансипацией человеческой посредством революции самого общества 
и его составных частей. Если современный человек есть существо эгоистическое, 
надо превратить его в существо родовое. Если современное государство в силу 
логики своего бытия является лишь призраком власти над обществом, стоящим над 
отдельным человеком в виде отвлеченного единства, неспособного обуздать его 
эгоизм, надо устранить этот призрак и сделать принцип общения и единства 
внутренним законом каждого индивидуального человека. Если идеализм государства, 
обособленного от общества, неизбежно превращается в материализм общества, 
распыленного на свои составные части, надо уничтожить разделение общества и 
государства, надо вобрать государство в общество при помощи такого 
обобществления личной жизни, когда для правильного хода жизни уже не нужно будет 
какой-то стоящей над человеком политической силы. Вот как надо понимать 
знаменитое определение человеческой эмансипации, которое мы находим у Маркса. 
Это определение кратко, но многозначительно. «Политическая эмансипация есть 
сведение человека с одной стороны к члену гражданского общества, к 
эгоистическому индивидууму, с другой стороны – к государственному гражданину, к 
моральной личности. Лишь тогда, когда действительный индивидуальный человек 
воспринимает обратно в себя отвлеченного государственного гражданина и когда в 
качестве индивидуального человека в своей эмпирической жизни, в своем 
индивидуальном труде, в своих индивидуальных отношениях он стал родовым 
существом, лишь тогда, когда свои forces propres он познал и организовал как 
силы общественные и потому уже не отделяет себя от общественной силы в виде 
политической силы, тогда только совершится человеческая эмансипация»[330].
Мы находимся здесь, очевидно, на почве чистой утопии безгосударственного 
состояния, говорящей о таком преображении человеческой жизни, когда совершится 
благодатное слияние личности с обществом, когда человек всецело и без остатка 
превратится в родовое существо, преодолев естественный эгоизм своей природы. 
Проблема социального переворота ставится здесь во всей своей трудности и глубине 
с перспективой не только внешнего, но и внутреннего перерождения человеческой 
жизни. Но успех этого перерождения, как объявляет Маркс в статье о Гегелевой 
философии права, зависит от торжества пролетариата, от осуществления социализма. 
И став на эту точку зрения, он уже легко преодолевает все затруднения социальной 
проблемы. Человек, победивший свой эгоизм, ставший во всех своих индивидуальных 
проявлениях родовым существом, очевидно не нуждается во внешних указках 
гетерономных предписаний; начало общественное делается внутренним законом его 
бытия. Государство становится ненужным. Совершенная организация жизни создает и 
совершенное саморегулирование всех человеческих отношений.
Мысль Маркса ясна, но ясен также и весь утопизм его построения, и особенно ясен 
он здесь, в этом раннем начертании социалистического идеала, когда Маркс с такою 
определенностью говорит, какие чудесные превращения человеческой природы 
необходимы для того, чтобы совершилась безусловная человеческая эмансипация. С 
другой стороны, столь же ясно, что то неспровержение идеи правового государства, 
которое мы находим в данном случае у Маркса, основано на чисто отвлеченных и 
произвольных предположениях. Государство бессильно преодолеть эгоизм частного 
произвола, ибо этот эгоизм является основой его существования – таково основное 
положение Маркса. Но за два года до того, как Маркс выступил со своими статьями 
о грядущей человеческой эмансипации, Лоренц Штейн в сочинении «Социализм и 
коммунизм в современной Франции» (1842 года) показал, что теория правового 
государства не только не исключает, а логически требует устранения социальной 
несправедливости, борьбы с эгоизмом сильных, защиты слабых и обездоленных. А 
двадцать лет спустя, как бы продолжая в этом отношении дело Лоренца Штейна, 
соратник Маркса по распространению социализма Фердинанд Лассаль обосновал прямую 
связь ограничения индивидуализма с идеей правового государства. Ошибка Маркса 
заключалась в том, что первые шаги правового государства он принял за его 
окончательные успехи, что по первому его выступлению он характеризовал самую его 
природу. Между тем, если новое правовое государство оказалось в силах разбить 
старые публично-правовые связи, основанные на привилегиях, почему не было бы у 
него возможности установить новые публично-правовые ограничения частного 
произвола, и уже не в виде привилегий, а на почве общего и единого для всех 
права. Великий успех объединения публично-правовой власти, который так хорошо 
характеризует Маркс, открывает возможность нового правообразования и в сфере 
публично-правового регулирования частной жизни. После того как современное 
государство, пусть даже в первых и слабых попытках, вступило на путь социальных 
реформ и подвергло критике неприкосновенные права собственности, нет нужды 
доказывать, насколько Маркс был неправ в своем приговоре над перспективами 
политической эмансипации. Совершенно справедливо было его утверждение, что 
политическая революция относится к гражданскому обществу, к миру потребностей, 
труда, частных интересов и частного права как к основе своего существования, как 
к естественному своему базису. Но недоказанным и лишенным основания является 
дальнейшее его положение, что «политическая революция разлагает гражданскую 
жизнь на ее составные части, не совершая революции в отношении к самим этим 
частям, не подвергая их критике». То, что правовое государство принимает как 
основу своего существования, а потому и не подвергает критике, есть принцип 
личности, есть право личности на индивидуальное творчество и проявление. 
Правовое государство стремится быть свободным государством, оно утверждается на 
признании прав свободы. Но из этого отнюдь не следует, чтобы объем и способ 
проявления этих прав не подлежал критике со стороны государства и не подвергался 
коренным изменениям. В самом понятии права содержится начало ограничения 
свободы, и размер этого ограничения может весьма существенно меняться. 
Неприкосновенным остается самый принцип свободы, самое понятие личности. 
Государство не может уничтожить противоречие между общественной и частной 
жизнью, потому что полное слияние общего с частным было бы и совершенным 
уничтожением свободы. Возвышаясь над противоречием частных интересов, 
государство не подавляет свободы, а лишь подчиняет ее высшей цели, вытекающей из 
связи лиц, входящих в общение. Отсюда вытекает двоякое определение идеи 
правового государства; с одной стороны, это – организация общей связи входящих в 
него лиц, с другой стороны, это – система свободы. Отсюда же с неизбежностью 
следует противопоставление государства и общества как выражение свободы и 
разнообразия частной жизни, не подавляемое и не поглощаемое единством общей 
государственной цели. И наоборот, поглощение государства обществом представляет 
собою высшую мечту социализма как системы безусловного обобществления, 
отрицающей индивидуальную свободу, творческое разнообразие индивидуального труда 
и индивидуальной жизни, самобытность частных интересов и стремлений. Государство 
здесь действительно исчезает, но вместе с ним исчезает и личность: она 
отрекается от самой себя и становится родовым существом. Маркс называет это 
безусловной человеческой эмансипацией. На самом деле это есть безусловное 
подчинение человека обществу. В философии марксизма нет места подлинной идее 
личности: поэтому не находит она себе места и в его общественном идеале.
Но то отрицание идеи государства, которое он высказал в ранних своих статьях, 
осталось до конца одним из самых главных оснований его системы. Однако 
позднейшие выражения этого отрицательного взгляда получают и у него, и у 
Энгельса гораздо более элементарную форму: тонкое диалектическое построение, при 
помощи которого Маркс характеризовал первоначально отношение общества и 
государства, заменяется весьма упрощенными формулами классовой теории 
государства. По существу, в скрытых предположениях этой теории нетрудно 
обнаружить прежние предпосылки утопии безгосударственного состояния. Но именно 
потому, что многое здесь остается недосказанным, пробелы теории яснее выступают 
наружу и заставляют для своего восполнения вспомнить прежние предпосылки Маркса.
С классовой теорией государства мы встречаемся уже в «Коммунистическом 
Манифесте». «Когда с ходом развития, – читаем мы здесь, – исчезнут классовые 
различия, и все производство сосредоточится в руках объединенных членов 
общества, тогда публичная власть потеряет свой политический характер. Ибо 
политическая власть в собственном смысле слова есть организованная власть одного 
класса в целях угнетения другого класса»[331]. В соответствии с этим 
политическая власть в современном государстве определяется как «комитет, 
управляющий общими делами всего буржуазного класса»[332]
Те же мысли воспроизводит Энгельс в сочинении «Herrn E.Dührings Umwälzung der 
Wissenschaft»[333]. Повторяя здесь взгляд на государство как на орудие 
господства классов, сменявшихся последовательно в истории (в древности – 
рабовладельческого государственного сословия граждан, в средние века – 
феодального дворянства, в наше время – буржуазии), Энгельс утверждает, что 
задачей государства, официально представляющего все общество, является 
организация насильственного подчинения подвластного класса существующим 
условиям. «Когда же государство становится наконец и фактически представителем 
всего общества, оно делает себя излишним. Когда нет более общественного класса, 
который надо было бы держать в угнетении, когда устраняются столкновения и 
эксцессы, проистекающие из борьбы отдельных лиц за существование, связанной с 
классовым господством и анархией производства, тогда нет более ничего такого, 
что следовало бы подавлять и что делало бы необходимой репрессивную власть, т.е. 
государство. Первый акт, в котором государство выступает действительно как 
представитель всего общества, есть овладение во имя всего общества средствами 
производства. Вмешательство государства в общественные отношения делается в 
одной области задругой излишним и затем само собою прекращается. На место 
управления лицами становится распоряжение вещами и руководство процессами 
производства. Государство не отменяется, оно отмирает»[334]. Подобно тому как в 
«Коммунистическом Манифесте», и здесь первым условием к постепенному 
исчезновению государства считается захват пролетариатом государственной власти и 
превращение средств производства в общественную собственность. «Вместе с тем 
пролетариат уничтожает самого себя, как пролетариат уничтожает все классовые 
различия и противоречия, уничтожает государство как государство». С устранением 
системы классового угнетения, которая является основой государственной 
организации, государство становится ненужным, и его функции одна за другой 
постепенно делаются излишними. Это и значит, что государство отмирает[335].
Этот взгляд на природу государства как на организацию классового господства 
развивается. Энгельсом и в его сочинении «Der Ursprung der Familie, des 
Privateigentums und des Staates»[336]. И здесь государство рассматривается как 
продукт борьбы классов, не имеющий другого назначения, кроме сохранения порядка 
в обществе, раздираемом непримиримыми противоречиями[337].Когда эти противоречия 
исчезают, вместе с ними неизбежно исчезает и государство. «Общество, которое 
преобразовывает производство на основе свободного и равного союза 
производителей, переводит весь государственный механизм туда, куда он с этих пор 
должен принадлежать, – в музей древностей, рядом с прялкой и бронзовым 
топором»[338].
С точки зрения науки государственного права тотчас же бросается в глаза 
очевидный пробел этого воззрения: государство не есть только классовое 
господство, это прежде всего публично-правовое регулирование частной и 
общественной жизни, и в этом смысле оно не может исчезнуть с исчезновением 
классовых различий. Публично-правовое регулирование жизни, направленное к 
поддержанию правильного действия данной общественной организации, не только не 
делается излишним, но становится еще более необходимым в обществе 
социалистическом, где все основано на обобществлении орудий производства и на 
устранении анархии хозяйственного оборота. Анархия может быть устранена только 
планомерной организацией, только сознательным регулированием, только 
принудительным действием власти, и в этом смысле социализм не исключает, а 
неизбежно требует государственной власти[339].
В первоначальном начертании идеала общечеловеческого освобождения, которое Маркс 
дает в статье «Zur Judenfrage», вопрос о необходимости публично-правового 
регулирования общественных отношений, как мы видели, отпадал; но отпадал он 
здесь только потому, что все это начертание делалось на отвлеченной высоте 
чистого утопизма: поскольку индивидуальный человек «в своей эмпирической жизни, 
в своем индивидуальном труде, в своих индивидуальных отношениях» становится 
родовым существом, ему нет нужды «отделять от себя общественную силу в виде 
политической силы». Когда все противоречия между личностью и обществом сглажены 
и примирены, тогда всякое принудительное внешнее регулирование жизни заменяется 
саморегулированием общественного оборота. Только в том случае, если увенчать 
классовую теорию государства этой утопической вершиной, если подставить под нее 
скрытые предположения первоначальной утопии безгосударственного состояния, 
возможно понять, каким образом она выкидывает в своем идеальном построении идею 
государства. Однако, как мы видели, классовая теория в том виде, как она 
выражается и в «Коммунистическом Манифесте», и в различных сочинениях Энгельса, 
если и достигает своей конечной вершиной утопической высоты абсолютного 
общечеловеческого освобождения, своими практическими реальными предположениями 
остается на почве действительности. Но здесь ей приходится говорить об 
«овладении средствами производства», о «сосредоточении производства в руках 
объединенных членов общества», а это немыслимо без публично-правового 
регулирования экономического оборота, без принудительного действия 
государственной власти. Действие этой власти классовая теория признает 
необходимым только для целей ниспровержения капиталистического строя. Но это 
признание включает в себя мысль о том, что государственная власть может 
существовать не только как орудие угнетения и эксплуатации, но и как средство 
для устранения угнетения и эксплуатации[340]. Последовательно развивая эту 
мысль, пришлось бы признать возможность сочетания идеи социализма с идеей 
государства или, говоря иными словами, допустить, как это и сделал Лассаль, что 
борьба с существующей формой государства не должна переходить в борьбу с самой 
идеей государства, что государство, и именно прогрессирующее правовое 
государство, вдохновляемое идеями социальной справедливости, есть та форма 
общественного бытия, которая связывает настоящее с будущим. Но для этого надо 
признать также и основную предпосылку теории правового государства, что и в 
жизни современного общества со всеми его классовыми и индивидуальными различиями 
есть возможность признания чистой идеи права, есть почва для применения 
некоторых общих и объединяющих всех правовых начал, имеющих сверхклассовый и, 
следовательно, общечеловеческий и общегражданский характер. С давних пор теория 
правового государства вдохновляется идеей естественного права как представлением 
об общечеловеческой справедливости, осуществляемой в положительном праве. 
Идеальное преобразование общественных форм должно, согласно этой теории, дать 
высшее торжество идее права, идее планомерного и справедливого регулирования 
жизни. Совершенное правовое государство в идее должно обнять всех граждан 
нормами идеального естественного права, и постепенное приближение кэтому идеалу 
возможно именно потому, что есть такие нормы всепокоряющей справедливости, 
которые объединяют всех, которые уже теперь возвышаются над разнообразием 
положений и лиц и, пусть даже весьма несовершенно и частично, но все же 
руководят и прогрессом государственного строительства, и развитием права, и 
отправлением правосудия. Теория, которая утверждает, что правовое государство 
осуществляется в историческом движении человечества, должна признать, что и в 
настоящем несовершенном состоянии человечества есть такие нормы права и морали, 
которые общеобязательны для всех, которые истекают из беспристрастной и 
нелицеприятной идеи справедливости. Она должна признать, что уже теперь 
действует в жизни такая идея права, которая дает начало не буржуазным и не 
пролетарским, а общечеловеческим правовым представлениям, одинаково стоящим над 
богатыми и бедными, сильными и слабыми. Таковы основные предпосылки и верования 
теории правового государства. Трагическое раздвоение марксизма состоит в том, 
что скрыто и бессознательно он сам вынуждается склониться к этим верованиям, а 
открыто и теоретически он должен их отвергнуть. Последовательно проведенная 
классовая теория государства, рассматривающая государство как орудие классового 
господства, при наличности классов не может допустить нейтральной области 
сверхклассовых интересов и норм. Существование государства, по словам Энгельса, 
есть свидетельство того, что общество «запуталось в неразрешимое противоречие с 
самим собою и раскололось на непримиримые противоположности, изгнать которые оно 
бессильно»[341]. Если государство существует, это значит, что существуют классы, 
интересы которых непримиримы или, говоря иначе, государство есть отражение и 
порождение существующих неразрешимых противоречий, область скрытой или открытой 
социальной вражды. Как представитель абсолютного коллективизма, Энгельс не может 
признать,