н женился на актрисе с изумрудами),  который
появлялся  на  первой странице "Нью-Йорк таймс" (когда он  стал  лауреатом
Национальной  книжной премии [Премия, присуждаемая ежегодно  (с  1950  г.)
американскими  издателями. ] за роман "Радость") и на  развороте  "Взгляда
изнутри"  (когда  его арестовали за избиение третьей жены, предшественницы
актрисы с изумрудами), захотелось отлить.
     Сбросив  обороты  двигателя, он остановил мотоцикл  у  самой  обочины
шоссе  50,  ни на дюйм не съехав с асфальта. Хорошо, что шоссе  пустынное,
поскольку, к примеру, в Большом Бассейне [Нагорье в Кордильерах.] человеку
ни  за  что не разрешат оставить мотоцикл на дороге, даже если он когда-то
трахал  самую  знаменитую  актрису  Америки  и  ходили  разговоры  о   его
выдвижении  на  Нобелевскую премию в области литературы.  Но  если  кто  и
пытался,  то  водитель  первого  же грузовика  почитал  за  честь  поддеть
мотоцикл  бампером,  чтобы тот покатился кувырком.  А  попробуйте  поднять
семисотфунтовый "харлей-дэвидсон", особенно если вам пятьдесят шесть лет и
вы не в лучшей форме. Просто попробуйте.
     _Я_  _бы_  _не_  _смог_,  подумал мужчина, глядя  на  красно-кремовый
"харлей-софтейл",   городской  мотоцикл  с   превосходными   обводами,   и
вслушиваясь в мерное постукивание двигателя. Из других звуков до его  ушей
долетали лишь завывание горячего ветра пустыни да скрежет песка по кожаной
куртке,  купленной  в  нью-йоркском универмаге "Барни"  за  тысячу  двести
долларов.
     В  этой  куртке  его  собирался  заснять  гомик-фотограф  из  журнала
"Интервью", если, конечно, такой журнал существовал.
     _Думаю_, _эту_ _часть_ _мы_ _опустим_, _не_ _так_ _ли_?
     - Я  не возражаю, - ответил на незаданный вопрос мужчина, снял  шлем,
положил  его на седло "харлея" и потер щеки, такие же горячие, как  ветер,
да  вдобавок  еще и обожженные, подумав при этом, что никогда  еще  он  не
испытывал такой усталости и безысходности.

                                     2
     На негнущихся ногах литературный лев спустился с невысокого откоса  и
отошел на несколько шагов. Его длинные седые волосы падали на плечи  и  на
воротник  кожаной  куртки,  чуть поскрипывали сапоги,  также  купленные  в
"Барни". Он посмотрел направо, налево: дорога была пуста. В миле или  двух
к  западу  на шоссе что-то стояло, то ли грузовик, то ли кемпер, но,  если
там   и  были люди, без бинокля они едва ли смогли бы увидеть, что великий
человек  справляет малую нужду. А если и увидят, то что  такого?  В  конце
концов без этого никто не может обойтись.
     Джон   Эдуард   Маринвилл,   которого  в  "Харперс   базар"   назвали
"писателем, каким всегда хотел быть Норман Мейлер", про которого Шелби Фут
однажды  написал,  что  он  "единственный ныне здравствующий  американский
писатель масштаба Джона Стейнбека", расстегнул ширинку и вытащил природную
самописку.  Мочевой пузырь у него чуть ли не лопался, но почти  минуту  он
простоял с сухим крантиком в руке.
     Наконец  полилась моча, и устилающие землю сухие, пропыленные  листья
мескитового дерева заблестели зеленым.
     - Восславим  Иисуса,  спасибо  тебе,  Господи!  -  проревел   мужчина
голосом  Джимми  Суэггарта.  Этот  трюк  всегда  пользовался  успехом   на
вечеринках.  Однажды  Том  Вулф так зашелся  смехом,  когда  он  заговорил
голосом  известного евангелиста, что Джонни даже забеспокоился, не  хватит
ли удар коллегу по перу. - Вода в пустыне, это ли не чудо! Хеллоу, Джулия!
     Он  иногда думал, что именно эта его трактовка "аллилуйи",  а  отнюдь
не  ненасытная  страсть к выпивке, наркотикам и молодым женщинам  побудила
знаменитую  актрису  столкнуть его в бассейн во время пресс-конференции  в
отеле  "Бел-Эйр", на которую он явился вдребезги пьяный,  а  потом  отбыть
вместе с изумрудами.
     Закатываться   его  звезда  начала  раньше,  но  тот  инцидент   стал
отметкой,  миновав  которую  этот закат уже не мог  остаться  незамеченным
широкой  общественностью. У него не просто выдался плохой день или  плохой
год,  вся  жизнь вошла в черную полосу. Фотография Джонни, вылезающего  из
бассейна в белом костюме, с широченной пьяной улыбкой на лице, появилась в
специальном   выпуске   "Сомнительные  достижения",  выпущенном   журналом
"Эсквайр".  Потом о нем неоднократно писал "Спай", журнал,  который  любил
потрясти грязное бельишко бывших кумиров.
     Но  в тот день, когда Джонни стоял лицом на север и писал, отбрасывая
вправо длинную тень, эти мысли жалили его не так больно, как обычно. И  уж
точно не так, как в Нью-Йорке. Пустыня настраивала на более мажорный  лад.
Джонни  видел себя литературным Элвисом Пресли, состарившимся,  потерявшим
форму,  но  все равно участником тусовки, хотя ему давным-давно  следовало
сидеть дома. А значит, не так уж все и плохо.
     Он  расставил ноги пошире, чуть наклонился, отпустил пенис  и  обеими
руками  начал  массировать  поясницу. Ему как-то  сказали,  что  благодаря
массажу  обеспечивается максимальное опорожнение мочевого пузыря.  У  него
сложилось  впечатление,  что  так оно и есть,  но  Джонни  знал,  что  ему
придется  еще  раз справить малую нужду, прежде чем он прибудет  в  Остин,
который был следующей его остановкой на долгом пути в Калифорнию. Простата
у  него,  конечно, не такая, как раньше. Джонни понимал, что  надо  бы  ее
проверить,  да  и не только ее, но вообще пройти полное обследование  всех
внутренних органов. Надо бы, но, с другой стороны, кровью он не писает,  а
кроме того...
     Ну  хорошо. Он просто боялся, вот что скрывалось за "кроме того".  За
последние  пять  лет  пострадала не только его литературная  репутация,  и
отказ от "колес" и спиртного нисколько не помог, хотя Джонни очень на  это
надеялся.  В определенном смысле стало даже хуже. Джонни познал  на  себе,
чем чревата трезвость: ты помнишь все, чего должен бояться. Он боялся, что
доктор,  засунув палец в задницу литературного льва, обнаружит  не  просто
увеличение  размеров предстательной железы. Он боялся, что  доктор  найдет
простату  черной и пораженной раком... как у Френка Заппы  [Френк  Винсент
Заппа  (1940  -  1993) - музыкант, звезда рока, создатель  калифорнийского
фрик-рока. Питался слить воедино джаз, классическую музыку и рок.]. А если
рак не притаился в простате, он может притаиться где-то еще.
     Например,  в легких, почему нет? Двадцать лет он выкуривал  ежедневно
по две пачки "Кэмел", потом десять лет - по три пачки "Кэмел лайт", словно
"Кэмел  лайт"  могли чем-то помочь, прочистить бронхи,  выгладить  трахею,
открыть залитые смолой альвеолы. Чушь собачья. Последние десять лет он  не
курил  вовсе,  ни  обычные сигареты, ни сигареты с пониженным  содержанием
никотина,  но все равно до полудня не мог прокашляться, а иногда  и  ночью
просыпался, зайдясь в кашле.
     Или  в  желудке! Действительно, почему бы нет? Желудок такой  мягкий,
розовый,  доверчивый,  если уж где заводиться  болезни,  так  только  там.
Джонни  вырос  в семье мясоедов. Причем бифштекс там предпочитали  есть  с
кровью, ничего парового не признавали. Джонни любил острые соусы и  жгучий
перец.  Он  не  уважал фрукты и овощные салаты и ел  их,  лишь  когда  его
донимали  запоры. Вот так он питался всю свою гребаную жизнь,  не  изменил
этой  привычке  и  сейчас и собирался и дальше есть  только  то,  что  ему
нравится,  во всяком случае до того момента, как его упекут в  больницу  и
начнут кормить вкусной и здоровой пищей через пластиковую трубочку.
     В  мозгу?  Возможно.  Вполне  возможно.  Опухоль,  а  может  (вот  уж
особенно  веселая  идея),  и  болезнь Альцгеймера,  свойственная  глубоким
старикам.
     В  поджелудочной  железе?  Ну, по крайней  мере  тут  все  закончится
быстро. Экспресс-обслуживание, без задержки.
     Сердечный  приступ?  Цирроз  печени? Инсульт?  Скорее  да,  чем  нет.
Логичное  предположение. В многочисленных интервью Джонни  выставлял  себя
человеком, не задумывающимся о смерти, но в душе-то понимал, что  все  это
треп.  На  самом деле смерть _ужасала_ его, и в результате  он  всю  жизнь
сдерживал  свое  воображение,  которое постоянно  рисовало  ему  различные
варианты  с  неизбежным  финалом. Поздно ночью,  не  в  силах  уснуть,  он
особенно живо представлял себе подкрадывающуюся к нему смерть. Отказываясь
пойти  к  врачу, пройти обследование, не позволяя заглянуть внутрь  своего
организма,  он,  разумеется,  не  возводил  преграду  перед  всеми   этими
болезнями,  что  могли точить или, возможно, уже точили его,  но,  держась
подальше   от  докторов  и  их  дьявольских  приборов,  Джонни   _обретал_
_возможность_ _не_ _знать_. Точно так же можно не иметь дел  с  призраком,
который  прячется  под  кроватью или шныряет  по  темным  углам,  если  не
выключать  в спальне свет. И ни один доктор в мире, похоже, не  знал,  что
для таких людей, как Джонни Маринвилл, лучше бояться, чем знать наверняка.
Особенно если дверь в твой организм открыта любой болезни.
     _Включая_  _СПИД_, подумал Джонни, продолжая оглядывать  пустыню.  Он
старался  соблюдать осторожность. Во-первых, не трахался  так  часто,  как
раньше, сказывался возраст. Во-вторых, последние восемь или десять месяцев
действительно  был  осторожен,  поскольку,  как  только  он  отказался  от
спиртного,  исчезли провалы в памяти. А годом раньше, до того, как  Джонни
бросил  пить,  он  пять  или  шесть  раз просыпался  рядом  с  совершенным
незнакомцем. Всякий раз Джонни поднимался и шел в ванную, чтобы  взглянуть
на  унитаз. Однажды там плавал презерватив, то есть все обошлось. В других
случаях  -  ничего.  Разумеется, он или его дружок  (дружок-подружка,  так
точнее)   могли   ночью  спустить  презерватив  в  канализацию,   но   где
уверенность,  что так оно и было? Особенно если ты допился  до  провала  в
памяти. А СПИД...
     - Это  дерьмо  проникает  внутрь и _ждет_, - констатировал  Джонни  и
отвернулся  от  порыва  ветра,  припорошившего  пылью  его  щеку,  шею   и
болтающийся  конец.  Последний  уже  с  минуту  прекратил  делать   что-то
полезное.
     Джонни тряхнул его и убрал в трусы.
     - Братья,  - обратился он к далеким, дрожащим в мареве горам  голосом
известного проповедника, - как сказано в Книге ефесян, глава третья,  стих
девятый,  как  бы ты ни прыгал и ни скакал, последние две капли  падают  в
штаны. Так написано и так...
     Он  уже  поворачивался,  застегивая ширинку и произнося  вслух  слова
главным  образом  для  того,  чтобы  отогнать  очередной  приступ  плохого
настроения  (в  последнее время эти приступы, словно  стервятники,  так  и
вились вокруг него), но вдруг застыл, замолчав на полуслове.
     За  его мотоциклом стояла патрульная машина, на крыше которой в ярком
солнечном свете лениво перемигивались синие огни.

                                     3
     Идею,   которая  могла  стать  последним  шансом  Джонни  Маринвилла,
подсказала ему его первая жена.
     Нет,  речь  не шла о публикации его очередного опуса, тут проблем  не
возникало.  Он  мог  продолжать  заниматься,  чем  занимался,   пока   ему
удавалось:  а)  укладывать слова на бумагу; б) посылать их своему  агенту.
Достаточно  один  раз  утвердиться в качестве  литературного  льва,  чтобы
обязательно  нашелся издатель, который с радостью опубликует  твои  слова,
даже  если  они  лишь жалкая тень былого или просто полное дерьмо.  Джонни
именно в этом видел самую отвратительную черту американского литературного
сообщества: его члены позволяли тебе болтаться в петле на ветру,  медленно
задыхаясь,  в  то  время как сами стояли вокруг с  коктейлями  в  руках  и
хвалили себя за доброту, проявленную к бедному старикану.
     Нет,  Терри дала ему не последний шанс опубликоваться, она подсказала
Джонни, каким образом он может создать что-то значительное, оставить после
себя  еще  один след. Написать книгу, которая будет мгновенно  исчезать  с
прилавков... а на что потратить причитающиеся ему денежки, он знал.
     Более  того,  Терри  понятия не имела, что натолкнула  его  на  столь
блестящую идею, поэтому Джонни мог не упоминать ее на странице, отведенной
выражению  благодарности,  ежели у него не будет  на  то  желания.  Но  он
полагал,  что  скорее всего упомянет. Трезвость имела немало отрицательных
сторон, но она помогала человеку помнить о добрых деяниях других.
     На  Терри  он  женился  в  двадцать пять  лет.  Ей  тогда  исполнился
двадцать  один  год,  и  она училась на первом курсе  Вассара  [Престижный
частный  гуманитарный  колледж.]. Колледж  Терри  так  и  незакончила.  Их
семейная  жизнь  продолжалась почти двадцать лет, Терри родила  ему  троих
детей,  все  они  давно  выросли. Один, Бронуин, даже  поддерживал  с  ним
отношения. Остальные двое... ну, если они перестанут задирать нос,  Джонни
готов протянуть им руку. Злопамятностью он никогда не отличался.
     И  Терри,  похоже,  это  знала. После пяти лет общения  исключительно
через   адвокатов  они  рискнули  вернуться  к  прямому  диалогу,  сначала
посредством  писем, а потом и телефона. Поначалу они вели  себя  предельно
осмотрительно,  опасаясь мин, которые могли остаться в  руинах  города  их
любви,   но  с  годами  стремление  к  общению  окрепло.  Терри  проявляла
постоянный  интерес  к  делам своего бывшего  мужа,  что  не  слишком  ему
нравилось.   Но   при  этом  в  ее  голосе  постоянно  звучала   искренняя
доброжелательность, которую Джонни находил успокаивающей. Эдакая  холодная
рука, ложащаяся на пылающий лоб.
     После  того как он бросил пить, их контакты участились, но  опять  же
через  посредника, в роли которого выступали письмо или телефон. И Джонни,
и  Терри,  казалось, без слов понимали, что личная встреча может разрушить
те  хрупкие  узы,  которые теперь связывали их. Но  разговоры  на  трезвую
голову  также  таили в себе немалую опасность, грозя иной  раз  перейти  в
пикировку  язвительными  фразами. Терри хотела, чтобы  Джонни  вернулся  к
"Анонимным    алкоголикам"   [Международная   общественная    организация,
о6ъединяющая желающих излечиться от алкоголизма. Основана и  1935  г.],  и
заявила ему, что он вновь запьет, если не прислушается к ее совету.  А  за
спиртным последуют наркотики, как за сумерками приходит ночь.
     Джонни  ответил,  что  у него нет желания провести  остаток  жизни  в
церковных  подвалах,  общаясь  с  бывшими  забулдыгами,  которые  радостно
уверяют   друг  друга,  будто  сила  воли  -  это  прекрасно...  а   потом
разъезжаются  на старых развалюхах по своим домам, где их никто  не  ждет,
кроме кошек.
     - К  "Анонимным  алкоголикам" ходят те, кто  раздавлен  жизнью  и  не
знает,  чем  себя занять, - говорил ей Джонни. - Поверь мне, я там  бывал.
Или почитай Джона Чивера. Он написал о них всю правду.
     - Джон  Чивер нынче много не пишет, - ответила Терри. -  Думаю,  тебе
тоже известно, почему.
     Терри иногда могла уколоть его, сомневаться в этом не приходилось.
     А  три месяца тому назад она одарила его этой идеей, промелькнувшей в
обычном  разговоре, касающемся планов детей на будущее, ее планов и,  само
собой,  его планов. Первые месяцы этого года Джонни убил на двести страниц
исторического  романа о Джее Гулде [Джей Гулл (1836 - 1892)  -  финансист,
железнодорожный  магнат.].  Наконец  он  понял,  что  у  него   получается
(перепевы с Гора Видала), и выбросил все в корзину. Вернее, сварил. Крайне
недовольный собой, Джонни положил дискеты в микроволновую печь и на десять
минут  включил  ее  на максимальный режим. Вонь пошла невообразимая,  и  в
итоге пришлось выкидывать микроволновку.
     Обо  всем  этом  он  и рассказал Терри. Закончив свое  повествование,
Джонни сел в кресло, прижал телефонную трубку к уху и закрыл глаза, ожидая
ее  очередного  совета: правильно, не надо тебе иметь дела  с  "Анонимными
алкоголиками", зато пора поискать хорошего психоаналитика.
     Вместо  этого  Терри  сказала, что ему следовало положить  дискеты  в
кастрюльку   из   керамики  или  жаростойкого  стекла  и   воспользоваться
конвекционной  печкой. Джонни знал, Терри шутит, к тому  же  шутит  насчет
него, но мысль о том, что она уважает принятое им решение и не видит в нем
признаков отрыва от реальности, подействовала успокаивающе, опять  же  как
холодная рука на разгоряченный лоб. Терри, конечно, его не одобряла, но он
и не искал одобрения.
     - Впрочем,  откуда тебе знать, что и для чего нужно на кухне.  -  Вот
тут он громко расхохотался. - И что ты теперь намерен делать, Джонни? Есть
какие-нибудь мысли н" этот счет?
     - Ни одной.
     - А  может, тебе обратиться к документальной прозе? На какое-то время
забыть о романе?
     - Это  же  глупо,  Терри. Ты знаешь, что документальных  вещей  я  не
пишу.
     - Ничего  такого я не знаю, - резко ответила она, мол,  не  дури  мне
голову.  - За первые два года нашей совместной жизни ты написал  с  дюжину
очерков. И опубликовал их. За хорошие деньги. В "Лайфе", "Хар-персе", даже
парочку в "Нью-йоркере". Тебе-то забыть легко, не ты ходил по магазинам  и
оплачивал счета. А тогда твои гонорары пришлись как нельзя кстати.
     - А-а. Очерки из так называемого цикла "Сердце Америки". Точно. Я  не
забыл  их,  Терри. Просто выбросил из памяти. Они даже не изданы отдельной
книгой.
     - Потому  что  ты  не  разрешил их издать, -  уколола  его  Терри.  -
Поскольку,  по твоему разумению, они не соответствовали тому  бессмертному
облику, какой должен остаться в памяти потомков.
     Джонни  предпочел промолчать. Иной раз он просто ненавидел ее память.
Сама-то  она  писать  не  умела,  ее  опусы  на  семинарах,  где   они   и
познакомились, не следовало показывать даже преподавателю, если она что  и
опубликовала,  так это письма к редактору, но вот помнила  Терри  все,  до
мельчайших подробностей. Тут уж с ней мало кто мог сравниться.
     - Ты меня слушаешь, Джонни?
     - Слушаю.
     - Я  безошибочно угадываю, когда тебе не нравится то, что  я  говорю,
так  как  только  в  этих  случаях  ты замолкаешь.  Становишься  очень  уж
задумчивым.
     - Я  тебя слушаю. - И он вновь замолчал, надеясь, что Терри переменит
тему. Но она, естественно, не переменила.
     - Ты  написал три или четыре очерка, потому что кто-то попросил  тебя
об этом. Не помню, кто...
     _Чудо_, подумал Джонни. _Терри_ _чего_-_то_ _не_ _помнит_.
     - ...И  я  думала,  ты  на этом и остановишься, но  начали  поступать
просьбы  от  других  издателей. Меня это не  удивило.  Ты  писал  отличные
очерки.
     Все  это  время  Джонни молчал, стараясь вспомнить, действительно  ли
они  были  так  хороши.  На все сто процентов доверять  Терри  в  вопросах
творчества он не мог, но ее мнение не следовало и отметать. Как беллетрист
она  не поднималась выше уровня "Проснувшись на рассвете, я увидел птичку,
и  мое  сердце  радостно забилось", но вот критиком Терри была  серьезным,
способным  воспринять  не только букву, но и дух написанного.  Именно  это
противоречие,  ее  желание  писать  прозу  и  ее  способность  к   точному
критическому анализу, стало одной из причин, привлекших к ней его внимание
(основная, однако, заключалась в другом: в те годы Терри, пожалуй,  вполне
могла бы претендовать на титул "Мисс Бюст Америки").
     А  вот  из  всего  цикла очерков по прошествии стольких  лет  он  мог
вспомнить  только  один  -  "Смерть во второй  смене".  Об  отце  и  сыне,
работавших  на  сталеплавильном  заводе  в  Питсбурге.  У  отца   случился
сердечный приступ, и он умер на руках у сына на третий день четырехдневной
командировки Джонни Маринвилла на этот завод. Сначала-то он хотел писать о
сталелитейном  производстве, но разом отказался от своего  первоначального
замысла  и  написал  сентиментальный очерк, ни единым словом  не  погрешив
против истины. Труд его не остался незамеченным. Редактор, который готовил
материал  для  публикации  в "Лайф", шесть недель  спустя  прислал  Джонни
письмо,  в котором сообщил, что