направил.
     - Как?! - воскликнул я. - Мистер Стэйтэп - портной?
     - Именно так, - ответил он, -  и,  уверяю  вас,  он  может  быть  более
полезен,  чем  член  парламента.  Если  только  вы  сможете   развлечь   его
разговорами о политике и каламбурами, вы получите в кредит  столько  богатых
костюмов, сколько пожелаете.
     Я сказал ему, что понятия не имел  ни  о  том,  ни  о  другом  и  столь
раздражен обхождением Кринджера, что моей ноги больше не будет в  его  доме.
Побеседовав еще, мы расстались с новым знакомым, условившись встретиться  на
следующий день в той же пивной, чтобы отправиться в Сити.
     Я пошел незамедлительно домой и рассказал Стрэпу все, что произошло. По
он отнюдь  не  похвалил  меня  за  то,  что  я  поторопился  ссудить  деньги
незнакомцу,  поскольку  мы  уже  были  не  раз  обмануты  внешним  видом   и
обхождением.
     - Впрочем, - сказал он, - если ты убежден, что он шотландец,  я  думаю,
опасность тебе не угрожает.


ГЛАВА XVI

     Мой новый знакомый не приходит на свидание.  -  Я  отправляюсь  один  в
военно-морское ведомство -  Обращаюсь  там  к  какому-то  человеку,  который
помогает мне советом. - Пишу заявление, - Мне  дают  письменное  предписание
для Палаты хирургов - Узнаю об имени щеголя и его нраве. - Нахожу его. -  Он
делает меня конфидентом своей любви - Просит заложить для него мои рубашки.-
Я получаю назад данные мною взаймы деньги -  Несколько  забавных  наблюдений
Стрэпа по этому поводу - Его тщеславие.

     Поутру я встал и отправился на место свидания, где  прождал  понапрасну
два часа, и так рассердился на  моего  вчерашнего  незнакомца  за  нарушение
уговора, что пошел один в Сити в надежде найти негодяя и  отомстить  ему  за
обман. И вот я очутился перед домом военно-морского ведомства, вошел туда  и
увидел толпы бродящих молодых людей, многие из  которых  имели  внешний  вид
нелучше, чем мой. Я присмотрелся к  физиономии  каждого  и  в  конце  концов
выбрал одного, чье лицо мне понравилось; я  спросил  его,  не  может  ли  он
показать мне, как пишется заявление  с  просьбой  о  предписании  произвести
испытание. Он ответил мне на чистом шотландском языке,  что  может  показать
копию заявления, написанного им для себя по указанию кого-то, кому  известна
была форма такого заявления; он достал его из кармана  и  дал  мне,  сказав,
что, если я не стану мешкать, я смогу подать его до обеда, так как здесь  не
работают во  второй  половине  дня.  Затем  он  пошел  со  мной  в  кофейню,
находящуюся поблизости, где я написал  заявление  и  немедленно  вручил  его
посыльному, сказавшему мне, что я могу ожидать предписания завтра в  это  же
время.
     Проделав эту работу, я немного успокоился, и, поскольку этот незнакомец
оказал мне любезность, я захотел узнать его поближе, твердо  решив  не  дать
себя обмануть, как обманул меня  щеголь.  Он  согласился  пойти  со  мной  в
погребок, где я обычно обедал, и по дороге туда указал мне на здание  биржи,
где я отчасти надеялся найти мистера Джексона (так звали того,  кто  нарушил
уговор); там я тщетно искал его и по пути на другой конец  города  рассказал
своему спутнику о его проделке со мной. В ответ на это мой спутник  сообщил,
что ему известно имя "щеголя Джексона" (так его прозывали  в  военно-морском
ведомстве), хотя лично он не знаком с ним, что нрав  у  него  беззаботный  и
добродушный, что он без разбора занимает деньги у каждого,  кто  может  дать
взаймы, и многие знающие его полагают, будто он в глубине души добрый малый,
но сумасбродство его чересчур велико, чтобы он когда-нибудь  мог  обнаружить
честность своих намерений. Это сообщение заставило меня обеспокоиться насчет
моих пяти шиллингов, которые я все же не отчаивался  получить  назад,  ежели
мне удастся разыскать должника.
     Молодой человек добавил еще некоторые подробности о  положении  сквайра
Джексона, который, не имея возможности экипировать себя для  морской  службы
при получении последнего  назначения,  был  рекомендован  некоему  человеку,
давшему ему взаймы небольшую  сумму  денег  после  того,  как  тот  подписал
обязательство, по которому уступал  ему  свое  жалованье,  когда  оно  будет
следовать, а в случае смерти назначал его наследником  своего  имущества.  С
той поры Джексон находится на попечении и под наблюдением этого джентльмена,
выдающего  ему  время  от  времени  небольшие  суммы  под   обеспечение,   с
начислением пятидесяти процентов в год. Но  в  настоящее  время  его  кредит
стоит очень низко, так как его  капитала  едва-едва  хватит,  чтобы  вернуть
полученные им деньги, включая эти умеренные проценты.
     Поведав мне историю Джексона, мой новый  знакомец  (его  звали  Томсон)
сообщил, что он прошел испытания на третьего помощника  третьего  ранга  уже
четыре месяца назад и все это  время  постоянно  толчется  в  военно-морском
ведомстве в надежде  получить  назначение,  так  как  с  самого  начала  его
заверили член парламента, шотландец, и один из  комиссаров,  коему  тот  его
рекомендовал, что первая вакансия будет предоставлена ему; невзирая  на  эти
посулы,  он  с  горестью  наблюдал  каждую  неделю  шестерых   или   семерых
назначаемых на тот же пост, а теперь, совсем обнищав, он надеется только  на
обещание недавно приехавшего друга дать ему взаймы небольшую сумму денег для
подношения секретарю, без чего, он убежден, ему придется тщетно ждать тысячу
лет.
     Мне очень понравился этот молодой человек, полагаю потому,  что  у  нас
была схожая судьба. Мы провели вместе целый  день,  и,  так  как  он  жил  в
Уэппинге *, я  предложил  ему  разделить  со  мной  мою  постель.  Утром  мы
вернулись в  военно-морское  ведомство,  где  меня  вызвали  в  присутствие,
расспросили о происхождении и образовании и распорядились о приказе, который
я получил, уплатив полкроны  клерку,  и  передал  в  руки  клерку  в  Палате
хирургов вместе с шиллингом за труды по регистрации  моего  имени.  К  этому
времени все мое состояние уменьшилось до двух шиллингов, и у меня не было ни
малейших видов на помощь даже для поддержания моего существования, не говоря
уже о возможности уплатить за испытание в Палате  хирургов,  которое  должно
было произойти через две недели. В полном замешательстве я посоветовался  со
Стрэпом, уверившим меня, что он скорей заложит все, что у него есть, включая
бритвы, прежде чем я буду нуждаться. Но такой  выход  я  решительно  отверг,
заявив ему, что готов тысячу раз  завербоваться  в  солдаты,  о  чем  я  уже
подумывал, но  не  быть  ему  дальше  в  тягость.  При  слове  "солдаты"  он
побледнел, как смерть, и, упав на колени, умолял меня не помышлять  о  таком
плане.
     - Господи, сохрани нам разум! -  вскричал  он.  -  Вам  превратиться  в
солдата! Может быть, вас  пошлют  против  испанцев  и  там  подстрелят,  как
вальдшнепа! Только бы господь не допустил, чтобы в мою шкуру  попал  свинец,
только бы он дал мне умереть  в  постели,  как  доброму  христианину  и  как
умирали мои предки! Что стоят в этой жизни богатства и почести,  если  ничто
тебя не  радует?  В  будущей  жизни  нет  важных  особ.  Лучше  быть  бедным
цирюльником с чистой совестью, лучше иметь срок для  покаяния  в  грехах  на
смертном ложе, чем погибнуть от мушкетной пули (господи помилуй!) в цветущем
возрасте, гонясь за богатством и славой. Что толку в богатстве,  мой  добрый
друг? Разве оно не может улететь на крыльях, как сказал мудрец? И  разве  не
говорит Гораций - "Non domus et fundus, non aerris acervus et auri,  aegroto
domini deduxit corpore febres, non animo curas"? {Ни дом, ни земля, ни груды
меди и золота Прочь лихорадку отвесть от больного Владельца не могут.} Я мог
бы привести еще немало изречений в осуждение богатства из  библии  и  других
славных книг, но, я знаю, вы не очень это любите, и могу только уверить вас,
что, если вы пойдете в солдаты, я сделаю то же  самое.  А  когда  нас  обоих
убьют, вы будете держать ответ не только за свою кровь, но и за мою, а может
быть, и за жизнь тех, кого мы убьем в битве! А потому, прошу вас, подумайте:
будете вы довольствоваться малым и мирно делить со мной плоды  моей  работы,
пока провидение не пошлет нам удачи, или в отчаянии  отдадите  наши  душу  и
тело на вечную погибель, от чего да упасет нас господь в своей  неизреченной
милости!
     Я не мог удержаться от улыбки, слушая эту речь, которую он произносил с
величайшей серьезностью и со слезами на глазах, и обещал  ничего  не  делать
без его согласия. Он был очень утешен таким заявлением,  сказал,  что  через
несколько дней получит за неделю жалованье, которое будет к моим услугам, но
посоветовал разыскать Джексона и вернуть, если возможно, данные  ему  взаймы
деньги.
     В течение нескольких дней я бродил для этой цели из одного конца города
в другой, но ничего не мог узнать достоверного о  Джексоне.  И  вот  в  один
прекрасный день, будучи очень голоден и привлеченный  запахом  из  погребка,
раздражающим мои ноздри, я спустился вниз с намерением усладить свой аппетит
говядиной на два пенса, как вдруг, к немалому моему изумлению,  я  обнаружил
мистера Джексона, обедающего вместе с лакеем. Едва завидев меня, он  вскочил
и, пожав мне руку, сказал, что рад встретиться со мной, так как  намеревался
посетить меня  сегодня  под  вечер.  Я  был  так  доволен  этой  встречей  и
извинениями касательно несостоявшегося  свидания,  что  забыл  свой  гнев  и
уселся за обед в радостной надежде не только вернуть мои собственные деньги,
прежде чем мы расстанемся, но и  пожать  плоды  его  обещания  ссудить  меня
деньгами  для  предстоящего  испытания;  сию   надежду   внушила   мне   моя
сангвиническая натура, хотя рассказ о нем Томсона  должен  был  умерить  мои
ожидания.
     Когда мы попировали, он распрощался с лакеем и  отправился  со  мной  в
ближайшую пивную, где, снова пожав мне руку, повел такую речь:
     -  Верно,  вы  считаете  меня  негодяем,  мистер  Рэндом,   и,   должен
признаться, все говорит против меня. Но, мне кажется, вы простите меня, если
я вам скажу, что я не пришел на  свидание,  так  как  получил  настоятельное
приглашение от некоей леди, на которой (о, это большой секрет!) я  собираюсь
очень скоро жениться. Может быть, это покажется странным,  но  это  в  самом
деле так - пять тысяч фунтов приданого да еще наследство в  будущем,  уверяю
вас. Что до меня, то чорт меня побери, если я знаю, почему эта женщина хочет
со мной сочетаться браком, - прихоть,  сами  понимаете,  а  кто  враг  своей
фортуне? Вы видели - со мной обедал лакей, честнейший малый из всех, которые
когда-либо носили ливрею. Ну вот, вы должны знать -  через  него  я  был  ей
представлен, раньше он познакомил меня с ее горничной, она его  любовница...
О, немало крон он и его подружка получили от меня! Но что  за  беда,  теперь
цель достигнута. Я - отойдем-ка в сторонку - я сделал ей предложение, и  уже
назначен день свадьбы. Очаровательное создание, пишет, как ангел! О господи!
Она может прочесть наизусть все английские трагедии не  хуже,  чем  актер  в
Драри-Лейн *. И прямо без ума от театра. Вы знаете,  чтобы  быть  поближе  к
театру, она поселилась неподалеку от него! Но вы сами увидите, сами  увидите
- вот последнее письмецо от нее.
     И он протянул мне записку; в ней я прочел, если память мне не изменяет,
следующее:

     "Дарагое сазданье,
     Так как вы преятная цель моих мечтаний ваш образ вечно плавает  в  моей
фонтазии, кагда Марфей насылает свои цветы мака глазам  спясчих  смертных  и
когда Феб сияет со своего слепящего трона. Поэтому  я  могу  настигнуть  что
старое дряхлое Время потиряло свои жала, а  Капидон  свои  стрелы,  пока  ты
наслаждаешса в жаждусчих обятиях твоей верной
     Кларинды
     Вайнегер Ярд, Друри Лен, Январь 12".

     Пока я читал, он был словно в экстазе, потирал руки,  заливался  смехом
и, наконец, схватив мою руку и сжав ее, вскричал:
     - Вот это стиль! Как вам нравится это любовное послание?
     Я ответил:
     - Это, должно быть, что-то очень  возвышенное,  потому  что  совершенно
превосходит мое понимание.
     - О! - сказал он. - Оно и нежное и  возвышенное.  Что  за  божественное
создание! И от меня без ума. Позвольте-ка, что я сделаю  с  деньгами,  когда
они попадут ко мне? Прежде всего, конечно, я позабочусь о вас - я  не  люблю
тратить лишних слов, не возражайте, это решено... Теперь посоветуйте; купить
ли мне какую-нибудь должность, чтобы занять  более  высокое  положение,  или
вложить деньги жены в землю и сразу удалиться в поместье?
     Не колеблясь, я высказал свое мнение, что он ничего не придумает  лучше
покупки поместья, которое он может расширять и улучшать, в  особенности  раз
он столько уже повидал на свете?  Затем  я  пустился  расхваливать  сельскую
жизнь, как она описана у поэтов, чьи  произведения  я  читал.  Кажется,  ему
понравился мой совет, но он сказал мне, что, хотя в самом деле  ему  удалось
повидать немало на белом свете, - и на суше и на море - проплавав по  Каналу
* целых три месяца, но он не удовлетворится, пока не посетит Францию, что он
думает сделать, взяв с собой  и  жену,  до  той  поры,  пока  не  водворится
где-нибудь окончательно. У меня не было возражений против такого плана, и  я
спросил его, когда он надеется вкусить блаженство.
     - Что до этого, - отвечал он, - то ничто не препятствует моему  счастью
кроме полного отсутствия наличных денег. Вы должны знать,  что  мой  друг  в
Сити уехал недели на две из города и,  к  сожалению,  я  не  успел  получить
деньги на Брод-стрит, так как меня задержала милая  очаровательница.  Но  на
будущей неделе будет дан сигнал к возвращению корабля в Четем, куда  посланы
судовые книги, и я поручил там приятелю получить деньги.
     - Если все это так, то отсрочка свадьбы на несколько дней  не  принесет
никакой беды, - сказал я.
     - Так-то оно так, но вы не знаете, сколько у  меня  соперников,  и  они
воспользуются всеми преимуществами передо мной, - возразил он, - ни за что в
мире  я  не  хотел  бы  оставить  ее  страсть  неутоленной...  Малейшая,  по
видимости, холодность и безразличие могут все погубить. Такой удобный случай
встретишь не каждый день.
     Я согласился с этим замечанием и спросил, как он намерен  поступить.  В
ответ на это он потер подбородок и сказал:
     - Придется взять взаймы у кого-нибудь из приятелей. Вы не  знаете,  кто
смог бы ссудить мне небольшую сумму на один-два дня?
     Я заявил, что не знаю решительно никого в Лондоне и не  смог  бы  ни  у
кого взять взаймы гинею даже в том случае, если бы  от  этого  зависела  моя
жизнь.
     - Ни у кого! - повторил он -Плохо плохо,.. Эх, если бы мог я что-нибудь
заложить' Но послушайте! Клянусь богом,  у  вас  замечательные  рубашки  (он
пощупал рукав моей рубашки), сколько у вас таких?
     Я ответил.
     - Шесть гофрированных и шесть простых
     Он выразил сильнейшее удивление и поклялся, что ни один  джентльмен  не
должен иметь больше четырех.
     - Сколько же, вы думаете, у меня? - продолжат он - Вот та, что на  мне,
и еще одна, клянусь спасением моей души. Кажется, мы извлечем  добрую  сумму
из  ваших  избытков  Погодите,  погодите.  Кажется,  такая   рубашка   стоит
шестнадцать шиллингов по умеренной цене. Предположим, мы закладываем  их  за
полцены, восемью восемь  -  шестьдесят  четыре.  Да  это  три  фунта  четыре
шиллинга! Здорово! Надо действовать. Вашу руку!
     - Полегче, полегче, мистер Джексон! - сказал  я.  -  Не  распоряжайтесь
моими рубашками без моего согласия. Сначала отдайте мне крону,  которую  мне
должны, а потом поговорим о другом...
     Он заявил, что у него в кармане не больше шиллинга, но он  уплатит  мне
из первых  же  денег,  полученных  за  рубашки.  Эта  самоуверенность  столь
разозлила меня, что я поклялся не отпускать его, пока не  получу  одолженную
ему сумму, а что до рубашек, то я  не  заложу  и  одной  из  них  даже  ради
избавления его от галер. При этих словах  он  громко  расхохотался  и  затем
недовольным тоном сказал, что я поступаю чертовски плохо,  отказывая  ему  в
малости, которая безусловно дала бы возможность разбогатеть не  только  ему,
но и мне.
     - Вы толкуете о том, чтобы заложить мои рубашки, - сказал я, - а почему
бы вам не продать этот тесак, мистер Джексон? Мне  кажется,  за  него  можно
выручить кругленькую сумму.
     - Нет! К дьяволу! Я не могу появиться в пристойном виде без  тесака,  а
не то, ей-богу, я бы это сделал.
     Однако, видя мою непреклонность касательно рубашек, он все же отстегнул
тесак и, показав мне на нем знак - три синих шара -  попросил  меня  отнести
его и заложить за две гинеи. От сего поручения я отказался бы, если  бы  мне
представлялся другой способ вернуть мои деньги;  но,  не  желая  из  ложного
самолюбия терять единственную  возможность,  которая  мне  представилась,  я
рискнул отправиться в лавку ростовщика,  где  попросил  под  заклад  на  имя
Томаса Вильямса две гинеи.
     - Две гинеи! - сказал ростовщик, взглянув на тесак. - Эта штука не  раз
бывала здесь за тридцать шиллингов. Но, полагаю я, джентльмен, которому  она
принадлежит, выкупит ее снова, так пусть он получит, сколько просит.
     Он уплатил мне деньги, которые я отнес в пивную, где оставил  Джексона,
и, разменяв их, отсчитал ему тридцать семь  шиллингов,  оставив  себе  пять.
Взглянув на деньги, он сказал:
     - Чорт побери! Это ни к чему - мне этого не хватит. Вы  можете  так  же
взять полгинеи или даже целую гинею, как и эти пять шиллингов.
     Я поблагодарил любезно, но отказался взять больше, чем  он  был  должен
мне, потому что  не  знал,  как  стану  расплачиваться.  В  ответ  на  такое
заявление он выпучил на  меня  глаза  и  сказал,  что  я  чересчур  груб,  в
противном случае я так бы не говорил.
     - Проклятье! - воскликнул он. - Я весьма  низкого  мнения  о  человеке,
который нуждается в деньгах и не хочет занять у приятеля! Это признак низкой
души. Полно, полно, Рэндом! Верните мне пять шиллингов и  возьмите  вот  эту
полугинею, если  вы  сможете  когда-нибудь  мне  возвратить,  я  верю  -  вы
возвратите. А не сможете - будь я проклят, если когда-нибудь потребую назад!
     Размышляя о бедственном своем положении, я  позволил  себя  убедить  и,
поблагодарив  мистера  Джексона,  предложившего  повести  меня  в  театр,  я
возвратился к себе домой, будучи об этом  джентльмене  куда  более  высокого
мнения, чем утром; вечером я поделился рассказом о дневных моих приключениях
со Стрэпом, очень обрадованным, моей удачей; он сказал:
     - He говорил ли я, что если он - шотландец, опасность вам не  угрожает?
Кто знает, может быть, подобный  брак  уладит  и  наши  дела.  Вы,  конечно,
слышали, как наш соотечественник,  подмастерье  у  пекаря,  удрал  из  этого
города со знатной леди, а теперь у него собственная карета. Молчу! Молчу! Но
вчера утром, когда я брил одного джентльмена на дому, в  комнате  находилась
юная леди - ох, какая бойкая, красивая девица! - и она метала столько робких
взглядов на особу, имени которой я не назову, что  сердце  мое  тук-тук-тук,
как сукновальня, а моя рука дро... дро... дрожала так, что  я  снял  с  носа
джентльмена кусочек кожи... Тут он разразился  проклятиями  и  только-только
собрался меня отхлестать, как вмешалась она и помирила нас. Omen baud malum!
{Неплохое предзнаменование  (лат.)}  А  разве  подмастерье  цырюльника  хуже
подмастерья пекаря? Одна только разница: пекарь употребляет муку для  брюха,
а цырюльник - для головы! Но голова более благородная часть тела, чем брюхо,
значит и цырюльник благородней пекаря, ибо что такое  брюхо  без  головы?  К
тому же мне говорили, будто он не умеет ни читать, ни писать, а  я,  как  вы
знаете, умею и то и другое, а, кроме того, говорю  по-латыни.  Но  больше  я
ничего не скажу, я презираю тщеславие, а нет  более  суетного  чувства,  чем
тщеславие.
     С этими словами он вытащил из кармана огарок свечи  и  прилепил  воском
волосы к