стве этого свидания; но  она  сказала,  что  Нарцисса  не
склонна к слишком поспешной уступчивости и я поступлю правильно, если  стану
поддерживать знакомство с ее братом, которое даст  мне  немало  возможностей
преодолеть  сдержанность,  каковую  моя   владычица   полагает   необходимым
проявлять в раннюю пору нашей любви. Тут же она обещала, что  сообщит  своей
госпоже, как я, суля подарки, убеждал ее  (мисс  Уильямс)  передать  ей  мое
письмо, от чего она отказалась, пока не  получит  разрешения  Нарциссы;  она
прибавила, что не сомневается таким  путем  открыть  между  нами  переписку,
которая может послужить вступлением к более близким отношениям.
     Я одобрил  ее  совет  и,  назначив  встречу  на  следующий  день,  ушел
озабоченный размышлениями о том, как найти способ  помириться  со  сквайром,
который, должно быть, почел себя обиженным моей уловкой. Я посоветовался  об
этом с Фрименом, и тот, зная нрав охотника на лисиц, сказал, что нет другого
способа его утихомирить, кроме как пожертвовать одну ночь для  состязания  с
ним в выпивке. Ради моей страстной любви я вынужден был согласиться на такой
способ и решил устроить попойку у себя, чтобы избежать опасности попасть  на
глаза Нарциссы в состоянии скотского опьянения.
     Мистер  Фримен,  который  должен  был  принять   участие   в   попойке,
отправился, по моей просьбе, к сквайру пригласить его,  а  я  остался  дома,
чтобы приготовить все для  приема  гостей.  Мое  приглашение  было  принято,
вечером пришли мои гости, и сквайр заявил мне, что на своем  веку  он  выпил
бочки вина, но никто никогда так над ним не подшучивал, как подшутил я вчера
вечером. Я обещал искупить грех и, приказав подать  каждому  бутылку,  начал
состязание с тоста за  здоровье  Нарциссы.  Тост  был  поддержан  с  большой
охотой, вино начало производить свое действие, веселье наше становилось  все
шумнее и шумнее, и когда у меня с Фрименом, привыкшим к слабому французскому
кларету, чувства были еще  в  полном  порядке,  сквайр  был  уже  укрощен  и
доставлен домой мертвецки пьяным.
     На следующее утро, как обычно, меня посетила  моя  милая  и  заботливая
наперсница, сообщившая  мне,  что  она  получила  разрешение  своей  госпожи
передать ей мое письмо; я незамедлительно взял перо и,  подчиняясь  велениям
моей страсти, написал так:

     "Дорогая мадам,
     Если бы язык был властен раскрыть нежные чувства моей души, -  глубокое
волнение, ослепительные надежды, леденящие опасения, по очереди  управляющие
моим сердцем, - я не нуждался бы в другом свидетеле, кроме сей бумаги, чтобы
доказать чистоту и жар пламени, возженного вашими чарами в моем  сердце.  Но
увы! Слова искажают мою любовь! Меня  вдохновляют  такие  мечтания,  которых
язык не может передать! Ваша красота исполняет  меня  удивления,  ваш  ум  -
восхищения, а ваша доброта - обожания! Я в исступлении от желания, я схожу с
ума  от  страхов,  я  испытываю   муки   нетерпения!   Разрешите   же   мне,
очаровательная властительница моей судьбы, приблизиться  к  вам,  шептать  о
моей нежной страсти вам на ушко, принести в  жертву  сердце,  преисполненное
самой искренней и бескорыстной любовью, взирать с восторгом на  божественный
предмет моих желаний, слушать музыку ваших восхитительных речей, и  в  ваших
улыбках ловить одобрение, которое избавит от невыносимых  мук  неизвестности
сердце

                                              навеки вами плененного Р. Р.".

     Закончив сие излияние, я  препоручил  письмо  попечению  моего  верного
друга с наказом поддержать мою просьбу  всем  своим  красноречием;  затем  я
пошел переодеться с намерением навестить миссис Снэппер и ее дочь,  которыми
я совсем пренебрег, даже почти забыл о них  с  той  поры,  как  моя  дорогая
Нарцисса вновь завладела всей моей душой.
     Пожилая леди приняла  меня  очень  любезно,  а  мисс  Снэппер  казалась
прямодушной и веселой, хотя я мог  легко  заметить,  что  она  притворялась;
между прочим она попыталась подтрунить над  моей  страстью  к  Нарциссе,  не
являвшейся, по ее словам, тайной, и спросила меня, собираюсь ли я  танцовать
с Нарциссой на ближайшей ассамблее. Я встревожился, узнав, что  обо  мне,  в
связи с этим предметом, уже идет по городу молва, так  как  боялся,  как  бы
сквайр, узнав о моих намерениях, не отнесся к ним плохо и, порвав  со  мной,
не лишил меня возможностей, которыми я ныне располагал. Но я  решил  извлечь
выгоду из хороших с ним отношений, пока  они  длятся,  и  в  тот  же  вечер,
случайно встретив его, попросил разрешения сопровождать Нарциссу на бал,  на
что он охотно согласился к моей невыразимой радости.
     Большую часть ночи я провел без сна, предаваясь  мечтаниям,  овладевшим
моим воображением, и, встав спозаранку, помчался к месту свидания, где скоро
имел удовольствие увидеть приближавшуюся мисс  Уильямс,  которая  улыбалась,
что я счел благоприятным предзнаменованием. Предчувствие меня  не  обмануло.
Она протянула мне  письмо  от  кумира  моей  души,  которое  я  благоговейно
поцеловал,  открыл  стремительно  и  был  вознагражден  согласием  Нарциссы,
выраженным в таких словах:

     "Сэр,
     Сказать, что я взираю на вас  с  безразличием,  было  бы  притворством,
которое, мне кажется, не требуется приличиями и не может  оправдать  обычай.
Поскольку мое сердце никогда не чувствовало  того,  о  чем  я  стыдилась  бы
объявить, я не колеблюсь сознаться, что мне приятна ваша  страстная  любовь.
Доверяя вашей честности и столь же будучи уверена в своем благоразумии, я бы
не колебалась подарить вам свидание, к которому вы стремитесь, если бы  меня
не пугало  надоедливое  любопытство  злонамеренных  людей,  чья  хула  может
пагубно отразиться на добром имени

                                                            вашей Нарциссы".

     Ни один отшельник в исступлении благочестия  не  поклонялся  святыне  с
большим жаром, чем тот, с каким я целовал  сие  несравненное  доказательство
прямоты, благородства и расположения моей очаровательницы! И  перечитал  его
сотни раз, восхищался  признанием  в  начале  письма,  а  ее  подпись  "ваша
Нарцисса" доставляла мне такое наслаждение, которого я никогда не испытывал.
Мое счастье еще больше возросло,  когда  мисс  Уильямc  повторила  нежные  и
благожелательные слова моей властительницы, сказанные во время чтения  моего
письма. Коротко говоря, у меня были все основания думать, что  сердце  этого
милого создания объято такой же горячей любовью ко мне, как моя, быть  может
только не столь бурной.
     Я сообщил моей приятельнице о разрешении сквайра танцовать  на  балу  с
Нарциссой и попросил ее передать госпоже, что я почту за честь навестить  ее
днем, как она позволила, и что я надеюсь встретить ее столь  же  милостивой,
сколь  был  ее  брат  со  мной  любезен.  Мисс  Уильямс   выразила   большое
удовольствие, услышав о расположении
 ко мне охотника на лисиц, и уверила, что мое посещение будет  очень  приятно
моей владычице; к тому же сквайр сегодня должен был обедать  вне  дома.  Это
обстоятельство, как легко можно догадаться, пришлось мне весьма по душе.
     Я тотчас же пошел в Большой зал, где нашел его и, притворившись,  будто
не знаю о том, что его не будет дома, сообщил о  своем  намерении  навестить
его и преподнести Нарциссе билет на бал. Он потряс  мне  руку,  сказал,  что
сегодня не обедает дома, но, несмотря на это, не  возражает,  если  я  приду
выпить чаю с Нарциссой, которую он предупредит о моем посещении.
     Все споспешествовало моему желанию; с невероятным  нетерпением  я  ждал
назначенного часа и, как только он  наступил,  помчался  к  месту  действия,
которое задолго до этого рисовалось моему воображению.
     Меня провели к моей  обворожительнице,  находившейся  в  обществе  мисс
Уильямс,  которая,  под  предлогом  распорядиться  о  чае,  вышла  при  моем
появлении. Эго благоприятное обстоятельство, потрясшее всю мою душу, привело
в замешательство и Нарциссу. Побуждаемый неодолимым порывом, я приблизился к
ней  стремительно  и  с  благоговением;   воспользовавшись   овладевшим   ею
смущением, я заключил ангела в объятия и запечатлел пламенный поцелуй на  ее
устах, более нежных  и  благоуханных,  чем  окропленный  росой  бутон  розы,
распускающийся на  стебле.  Мгновенно  ее  лицо  покрылось  румянцем,  глаза
заблистали от негодования. Я бросился к ее ногам и умолял о прощении.
     Ее любовь стала моим заступником; взгляд смягчился, суля прощение.  Она
подняла меня с колен и побранила с таким милым огорчением, что я  готов  был
снова нанести ей оскорбление, если бы появление слуги с чайным  подносом  не
помешало  моему  намерению.  Пока  нам  могли  помешать,   мы   говорили   о
приближающемся бале, на котором она обещала оказать мне честь  и  быть  моей
дамой, но когда чай был убран, а мы  остались  вдвоем,  я  перешел  к  более
занимательному предмету и так бурно проявил свои чувства,  что  она,  боясь,
как бы я не совершил каких-нибудь  сумасбродств,  позвонила  в  колокольчик,
призвав свою горничную, и  задержала  ее  в  комнате,  чтобы  помешать  моей
несдержанности. Я не был опечален этой мерой предосторожности, так  как  мог
невозбранно  изъясняться  в  своих  чувствах  в  присутствии  мисс  Уильямс,
наперсницы нас обоих.
     Поэтому я дал  волю  страстной  влюбленности,  которая  возымела  такое
действие на нежные чувства Нарциссы, что она преодолела прежнюю сдержанность
и удостоила меня самого умилительного признания в ответной любви.
     Но тут я не мог себя сдержать, получив столь милые заверения. И  теперь
она уступила моим ласкам, а я, сжимая в  объятиях  самое  для  меня  дорогое
существо, предвкушал райское блаженство, которое надеялся  вскоре  испытать.
Остаток дня мы провели, предаваясь всем  восторгам  надежды,  которую  может
внушить пламенная любовь, обмениваясь взаимными клятвами; а мисс Уильямс так
была растрогана нашими целомудренными ласками, вызвавшими  у  нее  печальное
воспоминание о том, кем она была раньше, что глаза ее наполнились слезами.
     Было  уже  довольно  поздно,  и  я,  вынужденный  оторваться  от   моей
возлюбленной, заключившей меня на прощанье в нежные объятия, поспешил к себе
домой и подробно рассказал моему другу Стрэпу о своем счастье, доставив  ему
этим такое удовольствие, что слезы брызнули у него из глаз; от всего  сердца
он вознес к небесам молитвы,  чтобы  никакой  завистливый  дьявол  не  отвел
благословенный кубок от моих уст, как это бывало раньше.
     Когда я стал размышлять о  происшедшем  и  в  особенности  об  открытом
признании Нарциссы в любви ко мне, я не мог не удивиться тому,  что  она  не
попыталась осведомиться о положении и денежных средствах того, кого  почтила
любовью; вместе с этим я стал немного беспокоиться о  ее  средствах,  хорошо
зная, что нанесу непоправимый вред существу, почитаемому  моей  душой  самым
дорогим, ежели, сочетавшись браком с Нарциссой, не смогу обеспечить для  нее
подобающее ей место в обществе. Правда, я слышал, когда служил у  ее  тетки,
что отец оставил ей значительную сумму, и говорили  также,  что  она  должна
унаследовать большую часть приданого ее тетки, но я не знал,  насколько  она
была ограничена завещанием отца в праве распорядиться наследством, и слишком
хорошо знал о неожиданном поступке ученой леди, чтобы  полагать,  будто  моя
властительница может чего-нибудь ждать от нее. Однако я верил в благоразумие
и осторожность моей очаровательницы, которая  не  согласилась  бы  соединить
свою судьбу с моей, прежде чем не обдумала и не предусмотрела последствий.
     Наступил вечер бала, я облачился в  костюм,  предназначенный  мной  для
самых торжественных случаев, и, выпив чаю вместе с Нарциссой  и  ее  братом,
сопровождал моего ангела на бал, где она, во мгновение ока,  победила  своих
соперниц по красоте  и  вызвала  восхищение  всех  собравшихся.  Мое  сердце
исполнилось гордости по сему случаю,  и  торжество  мое  было  беспредельно,
когда некий нобльмен, весьма известный  по  своему  положению  и  влиянию  в
светском обществе, подошел к  нам,  во  всеуслышание  удостоил  нас  высокой
похвалы, одобрив нашу грацию в танцах и нашу внешность.
     Но эта радость скоро испарилась, когда  я  заметил,  что  его  лордство
настойчиво начал ухаживать за Нарциссой и сказал ей  несколько  любезностей,
которые, на мой взгляд, говорили о его любовном увлечении. Вот когда я начал
чувствовать муки  ревности!  Я  боялся  могущественности  и  ловкости  моего
соперника, его речи меня терзали; когда она раскрывала уста, чтобы ответить,
мое сердце замирало; когда она улыбалась, я мучился, как грешник  в  аду.  Я
был взбешен его самоуверенностью, я проклинал  ее  вежливость!  Наконец  он.
отошел от нас и удалился в другой конец зала.
     Нарцисса, не подозревая о моей ярости, задала мне  несколько  вопросов,
как  только  он  отошел,  но  я  не  ответил,  сохраняя  мрачный  вид,   что
свидетельствовало о волнении моей души и  немало  ее  удивило.  Заметив  мое
возбуждение, она изменилась в лице и спросила, что меня тревожит, но  прежде
чем я успел дать ответ, ее брат потянул меня за рукав и посоветовал обратить
внимание на сидевшую против нас  леди,  в  которой  я  тотчас  же,  к  моему
удивлению, признал Мелинду в компании с ее матерью и пожилым,  джентльменом,
мне неизвестным.
     - Чорт побери! - воскликнул сквайр. -  Мистер  Рэндан!  Соблазнительная
особа! Я бы непрочь... если она не замужем...
     Несмотря  на  свое  замешательство,  я  все  же  сохранил   способность
размышлять, достаточную для того, чтобы предвидеть, что моей страстной любви
весьма повредит присутствие этой леди, которая, по  всем  вероятиям,  за  то
унижение, коему я ее подверг, отомстит мне, распуская вредоносные  для  меня
слухи. Потому-то меня и встревожило восхищение сквайра, и некоторое время  я
не знал, что ответить, когда он спросил,  какого  я  мнения  о  ее  красоте;
наконец я принял решение и сказал, что зовут ее  Мелинда,  что  у  нее  есть
десять тысяч фунтов приданого и говорят, будто она выходит замуж за  некоего
лорда, который отложил свадьбу  на  несколько  месяцев,  пока  не  достигнет
совершеннолетия. Мне казалось, что  это  обстоятельство,  мной  измышленное,
заставит его забыть о ней.
     Но я жестоко ошибся. Охотник на лисиц  был  слишком  самонадеян,  чтобы
отчаиваться в успехе, соревнуясь с любым соперником в мире. Он обратил  мало
внимания на ее помолвку и сказал с самодовольной усмешкой:
     - А может быть, она изменит свое решение! Что с того, что он лорд? Я не
хуже любого лорда в христианском мире! И мы еще посмотрим, не подойдет ли ей
простой член Палаты общин, имеющий три тысячи годового дохода!
     Такое решение весьма меня напугало; разумеется,  он  скоро  должен  был
обнаружить  мои  измышления,  и,  уверенный  в  благосклонном   приеме   его
искательств, я не сомневался, что в моей любви мне придется  столкнуться  со
всеми препятствиями, которые  злонамеренность  Мелинды  может  изобрести,  а
влияние ее воздвигнуть на моем пути. Эти размышления еще усилили мою  скорбь
- мое волнение нельзя было скрыть.
     Нарцисса настояла на том, чтобы немедленно итти домой, и  в  то  время,
как я вел  ее  к  дверям,  ее  сановный  поклонник,  провожая  ее  взглядом,
исполненным томления, отвесил ей глубокий поклон, уязвивший меня до  глубины
души. Прежде чем сесть в портшез, она спросила с  огорчением,  что  со  мной
такое. А я только и мог ответить:
     - Клянусь небом, я сошел с ума!


ГЛАВА LVIII

     Мучимый ревностью, я иду домой и оскорбляю Стрэпа. - Получаю  весть  от
Нарциссы, после которой спешу к ней, и ее нежные уверения изгоняют  все  мои
сомнения и страхи. - Покинув ее дом, замечаю в темноте какого-то человека и,
заподозрив в нем шпиона,  собираюсь  его  заколоть,  но  к  своему  великому
изумлению обнаруживаю не кого иного, как Стрэпа. - Мелинда поносит меня. - Я
знакомлюсь с  лордом  Куивервит,  пытающимся  выведать  у  меня  сведения  о
Нарциссе. - Сквайра представляют его лордству; его холодность ко  мне.  -  Я
узнаю от моей наперсницы, что его лордство объявляет о своей  любви  к  моей
владычице, остающейся  верной  мне,  несмотря  на  дошедшие  до  нее  слухи,
позорящие меня. - Я вне себя от огорчения, узнав, что  ее  приданое  целиком
зависит от  милости  ее  брата.  -  Мистер  Фримен  сокрушается  об  ущербе,
нанесенном моему доброму имени, которое я столь  успешно  и  к  полному  его
удовлетворению отстаиваю, что он берется ради меня сразиться с молвой.

     Издав сие восклицание, в ответ на что она вздохнула, я отправился домой
в состоянии буйного помешательства и, найдя  у  себя  в  комнате  догорающий
камин, обрушил ярость на беднягу Стрэпа, которого столь  сильно  ущипнул  за
ухо, что он взвыл от боли, а когда я отпустил ухо,  на  лице  его  выразился
такой безумный ужас, что посторонний наблюдатель мог бы лопнуть от смеха.
     Правду сказать, я скоро почувствовал, как  я  обидел  его,  и  попросил
прощения за содеянное, в ответ на что мой верный  лакей  покачал  головой  и
сказал:
     - Я прощаю вам, и пусть вам господь простит!
     Но он не мог удержаться, чтобы не пролить слез из-за моей грубости.
     Я чувствовал невыразимое раскаяние, проклял мою неблагодарность и  счел
его слезы за упрек, который моя душа, находившаяся теперь в полном смятении,
не могла вынести. Этот упрек привел все мои страсти в  брожение.  Я  изрыгал
страшные проклятия без всякого смысла, пена
 выступила у меня на губах, я крушил  кресла  и  так  безумствовал,  что
напугал моего друга почти до потери сознания. В конце концов мое исступление
утихло, я впал в меланхолию и стал проливать слезы.
     Пребывая в  таком  унынии,  я  был  удивлен  появлением  мисс  Уильямс,
которую, не предупредив меня, ввел  Стрэп,  не  перестававший  хныкать.  Она
пришла в сильное волнение, узнав от Стрэпа о моем  состоянии,  просила  меня
умерить мои страсти,  отринуть  мои  догадки  и  пойти  с  ней  к  Нарциссе,
пожелавшей видеть меня немедленно.
     Это дорогое имя воздействовало на меня, как талисман!
     Я пустился в путь и не открывал рта, пока меня не ввели  в  ее  комнаты
через сад, куда мы вошли потайной  дверью.  Обожаемое  создание  я  нашел  в
слезах. При виде их я растрогался, некоторое время мы  молчали,  мое  сердце
было слишком переполнено, чтобы  я  мог  заговорить;  ее  белоснежная  грудь
трепетала от глубоких вздохов; наконец она воскликнула всхлипывая:
     - Чем я досадила вам?
     Мое сердце умилилось от этого нежного вопроса. Я приблизился  к  ней  с
благоговением, упал на колени и, целуя ее руку, вскричал:
     -  О,  ты  -  воплощение  доброты  и  совершенства!  Меня  убивает  мое
ничтожество!  Я  недостоин  обладать  твоими  прелестями,   которые   небеса
предназначили для существа, более счастливого!
     Она  догадалась  о  причине  моей  тревоги,  ласково  укорила  меня  за
подозрительность и дала мне  столь  обнадеживающие  заверения  своей  вечной
верности, что все мои сомнения и страхи покинули меня и мир  и  благоволение
воцарились в сердце моем.
     В полночь я оставил прекрасную деву, удалившуюся почивать, мисс Уильямс
проводила меня до садовой калитки, я направился в темноте домой,  как  вдруг
услышал у себя за спиной шум, весьма схожий  с  лопотаньем  и  повизгиванием
павиана. Я повернулся и, увидев нечто черное, решил, что это шпион, нанятый,
чтобы  меня  подстеречь.  Возбужденный  этой  догадкой,   которая   угрожала
добродетельной Нарциссе потерей доброго имени, я выхватил шпагу и принес  бы
шпиона в жертву ее чести, если бы мою руку не остановил голос Стрэпа.
     С большим трудом он мог произнести:
     - Уб.. .б.. .б.. .ивайте, е.. .жели хот.. .т.. .тите!
     От холода ему так свело челюсти, что его зубы стучали, как  кастаньеты.
Обрадованный тем, что мои опасения не подтвердились,  я  расхохотался,  видя
его испуг, и спросил, что его сюда принесло