довлетворение и покой.
     Считая себя в достаточной мере  защищенной  против  любого  насилия,  я
уступила его просьбе и приказала женщине удалиться.
     Тогда незнакомец,  приблизившись  ко  мне,  объяснил,  что  ему  хорошо
известны все подробности моей истории, слышанные им из уст  самого  Лотарио;
что, узнав о моих несчастьях, он почувствовал  к  виновнику  их  отвращение,
которое за последнее время усилилось и породило страстное желание отомстить,
совершив по отношению к нему какой-нибудь бесчестный поступок; что,  зная  о
моем печальном положении, он явился с намерением предложить  свою  помощь  и
утешение и готов встать на мою  защиту  и  незамедлительно  отомстить  моему
соблазнителю, только бы я согласилась удостоить его награды, в которой,  как
он надеется, у меня нет оснований ему отказать. Если бы  все  лукавство  ада
было привлечено к тому, чтобы сочинить убедительную речь, она  не  произвела
бы на меня столь молниеносного и благоприятного впечатления, какое произвели
эти слова. Я обезумела от злобной радости; я заключила моего  собеседника  в
объятия и поклялась, что если он исполнит свое обещание,  душа  моя  и  тело
будут в его распоряжении.
     Договор был заключен; он посвятил себя делу мести, взялся в ту же  ночь
убить Лотарио и еще до утра принести мне весть об его смерти.
     И в самом деле, около двух часов ночи его ввели в  мою  комнату,  и  он
объявил, что вероломного моего любовника нет более в живых: хотя  тот  и  не
заслуживал подобной  чести,  но  мой  благородный  защитник  вызвал  его  на
поединок и бросил ему упрек в измене мне, ради которой  он  обнажил-де  свою
шпагу, и после нескольких ударов оставил противника лежащим в луже крови. От
своего несчастья я столь обезумела, что упивалась этим рассказом, заставляла
его повторять подробности, услаждала свои взоры пятнами крови на его  одежде
и шпаге и отдала ему мое тело в награду за оказанную мне услугу.
     Мое воображение в такой мере было поглощено этими картинами, что во сне
мне привиделся Лотарио, который предстал передо мной бледный, искалеченный и
окровавленный, обвинял меня в опрометчивости, заверял в своей невиновности и
так трогательно говорил в защиту себя, что я  убедилась  в  его  верности  и
проснулась, охваченная ужасом и раскаянием. Мой любовник старался  успокоить
меня, утешить и уверить в том, что я лишь  поступила  по  справедливости.  Я
снова заснула, и вновь тот же призрак явился мне во сне. Короче,  я  провела
ночь в великой тоске и смотрела на моего отмстителя с такой ненавистью,  что
он,  заметив  утром  мое  отвращение,  внушил  мне   мысль   о   возможности
выздоровления Лотарио; правда, он оставил его на земле  раненым,  однако  не
мертвым, и, может быть, его раны окажутся не смертельными.
     При этих словах я встрепенулась, умоляла его поскорее разузнать все,  и
если он не может принести мне добрые вести о Лотарио, то, по  крайней  мере,
пусть позаботится о собственной безопасности и никогда не возвращается сюда,
так как я решила отдать себя в  руки  правосудия  и  открыть  все,  что  мне
известно об этом деле, чтобы, если возможно, искупить свою вину,  подвергнув
себя мукам искреннего раскаяния и постыдной смерти.  Он  очень  хладнокровно
стал доказывать неразумность моего предубеждения против  него,  совершившего
лишь то, что внушила ему любовь ко мне и оправдывала его честь; что  теперь,
когда он, подвергая опасности свою жизнь, стал орудием моей мести, я  готова
оттолкнуть  его,  как  случайного   гнусного   посредника;   если   же   ему
посчастливится принести весть о выздоровлении Лотарио, весьма возможно,  что
злоба моя снова разгорится и я буду попрекать его за неудачу в  предпринятом
деле. Я убеждала его в противном: он станет  мне  дороже,  чем  раньше,  ибо
тогда я уверюсь, что он действовал, следуя правилам человека чести, а не как
наемный убийца, и не унизился до того, чтобы лишить жизни противника,  каким
бы тот ни был закоренелым негодяем, хотя судьба и дала ему эту власть.
     - В таком случае, мадам, - сказал он, - что бы там  ни  случилось,  мне
нетрудно будет доказать, что я не поступился честью.
     И  он  ушел,  чтобы  разузнать  о  последствиях  дуэли.  Теперь  я  еще
мучительнее чувствовала свою вину и свое несчастье; страдания,  перенесенные
мною доселе, были вызваны моим легковерием и слабостью, и совесть  не  могла
осудить меня за преступления,  вполне  простительные,  но  теперь,  когда  я
смотрела на себя как на  убийцу,  нет  слов  выразить  ужас,  терзавший  мое
воображение,  непрестанно  преследуемое  образом  умершего,  и   грудь   моя
разрывалась от невыносимой пытки, которой я  не  предвидела  конца.  Наконец
вернулся Горацио (так буду я называть моего содержателя),  сказал,  что  мне
нечего бояться, и вручил такую записку:

     "Мадам, как мне известно, дело идет о вашем спокойствии духа, а  потому
я  позволяю  себе  уведомить  вас,  что  раны,   нанесенные   мне   Горацио,
несмертельны. В этом утешении не может отказать мое человеколюбие  даже  той
особе, которая пыталась смутить покой, а также лишить жизни
     Лотарио".

     Хорошо зная этот почерк, я не имела  никаких  оснований  сомневаться  в
подлинности письма, которое я перечитала вне себя от радости и с таким жаром
ласкала Горацио, что он казался счастливейшим человеком. Так была я  спасена
от отчаяния угрозой еще большего несчастья, чем  то,  какое  меня  угнетало.
Горести подобны узурпаторам: сильнейшая вытесняет все остальные.
     Но восторги мои были недолговечны: то самое письмо, которое в  какой-то
мере  восстановило  мое  равновесие,   вскоре   лишило   меня   покоя.   Его
несправедливые упреки, пробудив мою злобу, напомнили мне о былом  счастье  и
преисполнили душу негодованием и скорбью. Горацио, видя  такое  расположение
моего духа, старался рассеять  мою  печаль,  доставляя  мне  всевозможные  в
столице развлечения и увеселения. Он удовлетворял каждую мою  прихоть,  ввел
меня  в  общество  других  содержанок,  относившихся  ко  мне  с   необычной
почтительностью, и я стала совершенно забывать о  прошлом  своем  положении,
когда случай воскресил его в моей памяти со всеми подробностями.  Однажды  я
занялась газетами, которых раньше не читала, и мое внимание было  привлечено
следующим объявлением:
     "Некая молодая леди  покинула  в  конце  сентября  дом  своего  отца  в
графстве *** вследствие, как полагают, душевной тревоги, и с той поры о  ней
нет никаких известий. Всякий, кто доставит о ней какие-либо сведения мистеру
*** из Грэйз Инн, получит щедрое вознаграждение.  Если  же  она  вернется  в
объятия безутешного родителя, она будет принята с великой  нежностью,  какие
бы ни были у нее основания думать иначе, и, может быть, продлит жизнь  отца,
который под бременем лет и печали уже стоит у края могилы".
     Это трогательнее увещание произвело на меня такое  впечатление,  что  я
твердо решила вернуться, подобно блудному сыну, и молить  о  прощении  того,
кто дал мне жизнь. Но - увы! - наведя справки, я узнала, что он месяц  назад
уплатил долг природе, до последнего часа скорбя о моем отсутствии, и оставил
свое состояние чужому человеку,  тем  самым  выражая  свое  возмущение  моим
холодным и непочтительным отношением к нему. Терзаемая угрызениями  совести,
я  погрузилась  в  глубокую  меланхолию  и  считала  себя   непосредственной
виновницей его смерти. Я потеряла всякое желание бывать  в  обществе,  да  и
большинство моих  знакомых,  едва  заметив  происшедшую  со  мной  перемену,
отвернулось от меня. Горацио, недовольный моей бесчувственностью или  -  что
более вероятно, - пресыщенный обладанием, с каждым днем становился  холоднее
и, наконец,  вовсе  покинул  меня,  не  приведя  никаких  оправданий  своему
поступку и не оставив мне обеспечения, как надлежало бы  поступить  человеку
чести, принимая во внимание его участие в моей погибели. Ибо я  впоследствии
узнала, что ссора между Лотарио и  им  была  обманом,  придуманным  с  целью
избавить одного от моей назойливости, а другому  дать  насладиться  мной,  к
которой он вожделел с той поры, как увидал в доме моего соблазнителя.
     Доведенная до столь бедственного положения, я кляла  свое  простодушие,
призывала все беды на голову предателя Горацио и, с каждым  днем  все  более
свыкаясь с потерей невинности, решила мстить всем мужчинам, применяя  против
них их же  собственные  уловки.  Случай  не  замедлил  представиться:  некая
пожилая леди навестила меня под предлогом выразить сочувствие, посетовала со
мною на мое злосчастье и, заверив  меня  в  бескорыстной  дружбе,  принялась
показывать все мастерство своей профессии, расхваливая мою  красоту,  понося
негодяя, покинувшего меня, и намекая, что моя будет вина, если я не обеспечу
своего благополучия, пользуясь теми редкими качествами, какими наделила меня
природа. Я тотчас же поняла ее намерение и поощрила  ее  объясниться,  после
чего мы пришли к соглашению делить доходы, получаемые от кавалеров,  которых
она будет со мной знакомить. Первой жертвой обмана был некий судья, которому
эта матрона представила меня как невинное создание, только что прибывшее  из
провинции. Он  пришел  в  такой  восторг  от  моей  внешности  и  притворной
наивности, что заплатил за обладание мною сотню гиней за одну только ночь, в
течение которой я вела  себя  так,  что  он  остался  весьма  доволен  своей
покупкой.


ГЛАВА XXIII

     Ее прерывает бейлиф, который ее арестовывает и доставляет в Маршалси. -
Я сопровождаю ее. - Привожу свидетелей, доказывающих, что она не  та  особа,
чье имя указано в приказе об аресте. - Бейлиф принужден сделать ей подарок и
освободить ее. - Мы  меняем  квартиру.  -  Она  продолжает  свой  рассказ  и
заканчивает его - Мои размышления по сему поводу.  -  Она  знакомит  меня  с
судьбой уличных женщин столицы. - Решают отказаться от такого образа жизни.

     Тут ее рассказ был прерван стуком в дверь, и как только я открыл ее,  в
комнату ворвалось несколько здоровенных парней, из  коих  один  обратился  к
моей приятельнице:
     - К вашим услугам, мадам! Окажите мне честь отправиться вместе со  мной
- у меня есть приказ об аресте.
     Пока бейлиф - ибо то был он  -  произносил  они  слова,  его  подручные
окружили арестованную и повели себя  весьма  грубо.  Такое  поведение  столь
возмутило меня, что я схватил кочергу и, несомненно,  воспользовался  бы  ею
для защиты леди, невзирая на силу и количество ее противников, если  бы  она
не попросила, -  сохраняя  спокойствие,  казавшееся  мне  непонятным,  -  не
прибегать ради нее к насилию, которое ей не принесет  пользы,  а  мне  может
причинить немало вреда. Затем, повернувшись к  предводителю  этого  грозного
отряда, она выразила желание посмотреть  приказ  и,  прочитав  его,  сказала
запинаясь:
     - Я не та, чье имя здесь упомянуто.  Можете  арестовать  меня  на  вашу
ответственность.
     - Так, так, мадам, мы установим вашу личность, - отвечал  бейлиф.  -  А
сейчас куда вам угодно отправиться - ко мне домой или в тюрьму?
     - Раз уж мне грозит заключение, - сказала она, - то лучше  мyе  быть  у
вас в доме, чем в обыкновенной тюрьме.
     - Ну, что ж, - ответил он, - если у вас хватит денег в кармане, с  вами
будут обходиться, как с принцессой.
     Когда же она сообщила ему о своей бедности, он поклялся, что никому  не
открывает кредита, и приказал одному из своих  помощников  привести  карету,
чтобы немедленно доставить арестованную в Маршалси. Пока они ждали  экипажа,
она отвела меня в сторонку и попросила нимало о ней не беспокоиться,  потому
что она знает, как ей выпутаться очень скоро из  затруднительного  положения
и, может быть, кое-что благодаря этому выиграть. Хотя ее слова были для меня
загадкой, я остался весьма доволен ее уверенностью и, когда карета подъехала
к двери, вызвался проводить ее в тюрьму; на это предложение она после долгих
просьб согласилась. Когда мы подъехали к  воротам  Маршалси,  наш  проводник
слез  с  козел  и,  потребовав,  чтобы  его  пропустили,  предъявил   приказ
тюремщику, который, увидав имя Элизабет Кэри, воскликнул:
     - Ага! Старая моя знакомая, Бет! От всей души рад тебя видеть.
     С этими словами он открыл дверцу кареты и помог арестованной выйти, но,
разглядев ее лицо, отпрянул вскричав.
     - Тысяча чертей! Кто же она такая?
     Встревоженный этим вопросом, бейлиф не без волнения крикнул:
     - Чорт подери! Кем же она может быть, как не Элизабет Кзри?
     - Вот это - Элизабет Кэри! - ответствовал привратник. - Будь я проклят,
это такая же Элизабет Кэри, как моя бабушка! Провалиться мне  сквозь  землю,
Бет Кэри я знаю так, словно сам ее сделал!
     Тут леди сочла уместным вмешаться и сказать бейлифу, что, поверь он  ей
сразу на слово, он бы избавил и себя и ее от многих хлопот.
     - Может, оно и так, - отвечал он, - но, ей богу, прежде чем мы  с  вами
расстанемся, я должен иметь еще какие-нибудь доказательства,  что  вы  -  не
она.
     - И они у вас будут на вашу беду, - заявила она.
     Затем нас на время препроводили в сторожку привратника, где мы  послали
за бутылкой вина, а моя спутница  написала  адреса  двух  своих  приятельниц
ипопросила,  чтобы  я  отправился  к  ним  и  уговорил  их  приехать  к  ней
немедленно. Я нашел их обеих в доме на Бридж-стрит, Друри-Лейн,  и  так  как
они, по счастью, были не заняты, то и отправились, не мешкая, вместе со мной
в наемной карете, после того как я  поведал  им  о  положении  дел,  которое
исполнило их надежды увидеть  бейлифа  посрамленным,  ибо  шлюхи  и  бейлифы
питают друг к другу такую же врожденную антипатию,  какая  существует  между
мышами  и  кошками.  И  вот,  войдя  в  сторожку,   они   нежно   поцеловали
арестованную, называя ее Нэнси Уильямс, и осведомились, давно ли ее  сцапали
и за что.  Вторично  выслушав  рассказ  о  ее  приключении,  они  предложили
показать под присягой перед мировым судьей, что она не  та  особа,  чье  имя
упомянуто в приказе об аресте,  которую,  по-видимому,  все  они  знали;  но
бейлиф, убедившись к  тому  времени  в  своей  ошибке,  выразил  желание  не
причинять им такого беспокойства.
     - Леди, - сказал он, - никто не потерпел ущерба. Разрешите угостить вас
еще бутылочкой, и мы расстанемся друзьями.
     Это предложение пришлось отнюдь не по вкусу товаркам,  и  мисс  Уильямс
спросила его, неужели он считает  ее  такой  дурой  и  воображает,  что  она
удовлетворится жалким стаканом кислого вина. Тут привратник перебил ее  и  с
проклятьем заявил, что мало кому доводилось промочить глотку  таким  хорошим
вином.
     - Пусть так! - сказала она. - Но, будь оно  наилучшим  шампанским,  все
равно это не вознаграждение за понесенный  мною  ущерб  И  репутация  моя  и
здоровье пострадали от того, что меня незаконно потащили в тюрьму.  В  таком
случае ни один невиновный человек не может  почитать  себя  в  безопасности,
если судебный чиновник вправе безнаказанно оскорблять и  притеснять  его  по
злобе, из личной мести или по ошибке. Но, слава богу,  я  живу  под  защитой
закона, который не потерпит, чтобы такие обиды оставались безнаказанными,  и
мне хорошо известно, каким путем добиться удовлетворения.
     Мистер Волчер (так звали бейлифа), убедившись, что имеет дело с особой,
которую не надуешь, стал очень мрачным и озабоченным и, подперев лоб  рукой,
погрузился в размышления, продолжавшиеся несколько минут, а  затем  выпустил
залп страшных проклятий против старой суки - так назвал он  нашу  квартирную
хозяйку, - доставившей ему ложные сведения. После долгих пререканий и ругани
дело было передано на суд привратника, который, потребовав еще одну бутылку,
приговорил бейлифа к штрафу, заставив его  заплатить  за  выпитое  вино,  за
наемную карету и вознаградить истицу двумя гинеями. Деньги  были  тотчас  же
внесены. Мисс Уильямс подарила одну гинею обеим  свидетельницам  и,  положив
другую в карман, поехала со мною домой, оставив  бейлифа  сетовать  на  свою
потерю, хотя, в общем, он был доволен, что так  дешево  отделался,  ибо  эта
история могла обойтись ему в  десять  раз  дороже  и  вдобавок  он  рисковал
лишиться места.
     Эта гинея оказалась весьма своевременным подспорьем для  нас,  дошедших
до крайней нужды, потому что еще до сего происшествия я либо  заложил,  либо
продал для  поддержания  нашего  существования  шесть  моих  рубашек  и  все
костюмы,  за  исключением  бывшего  на  мне.  Возмущенные  поведением  нашей
квартирной хозяйки,  мы  первым  делом  позаботились  о  подыскании  другого
помещения, куда и перебрались на следующий день, намереваясь жить как  можно
более уединенно, пока не будет покончено с леченьем. Когда мы  устроились  в
нашем новом жилище, я попросил ее закончить повествование  об  ее  жизни,  к
которому она и приступила:
     Успех нашего опыта с судьей побудил нас  испробовать  ту  же  уловку  с
другими, и моя девственность была продана пять раз  с  большою  выгодой.  Но
недолго продолжалась жатва, потому что мое поведение получило огласку, и моя
руководительница покинула меня ради какой-то новой добычи.  Тогда  я  наняла
квартиру близ Чаринг-Кросс за две гинеи в неделю и стала открыто принимать у
себя гостей; но так как доходы мои были  слишком  невелики  по  сравнению  с
расходами, мне пришлось сократить последние и заключить  сделку  со  слугами
некоторых таверн, взявшимися доставлять мне работу, если  я  буду  делить  с
ними прибыль. И вот я почти каждую ночь была занята с гостями, среди которых
подвергалась всяческим унижениям,  оскорблениям  и  опасностям,  порождаемым
пьянством, грубостью и болезнями.
     Сколь  печально  положение  куртизанки,  обязанной  умирять  и  сносить
бешенство,  дерзость  и  похоть  и  покоряться  им!  Так  как  мой  дух  был
недостаточно подчинен воле, а разговоры моих кавалеров не приходились мне по
вкусу, я не могла преодолеть отвращение к моей профессии, которое отражалось
на моем, всегда омраченном, лице, и  вызывало  такую  досаду  у  этих  сынов
веселья и разгула, что частенько со мной обходились невыносимо и  с  позором
прогоняли меня вниз. Слуги из  таверн,  видя,  что  я  не  могу  угодить  их
благодетелям, редко беспокоили меня приглашениями, и я оказалась почти всеми
заброшенной. Чтобы поддерживать свое  существование,  мне  пришлось  продать
часы, кольца, безделушки и лучшие мои платья.
     Однажды вечером, когда я  размышляла  в  одиночестве  о  грозившей  мне
нищете, меня вызвали - в дом свиданий, куда я и отправилась  в  портшезе,  и
там  была  представлена  джентльмену  в  офицерском   мундире,   с   которым
превосходно поужинала, а затем, выпив полный бокал шампанского, легла спать.
Когда на утро я проснулась, мой кавалер  уже  встал,  и  я,  откинув  полог,
увидела,  что  его  нет  в  комнате.  Это  обстоятельство  привело  меня   в
замешательство, но так как он мог выйти по какой-нибудь надобности, я добрый
час ждала его возвращения, а затем в крайнем недоумении поднялась с  кровати
и позвонила. Слуга, подойдя к двери, обнаружил, что она заперта, и  попросил
впустить его, а я исполнила его просьбу, заметив  с  величайшим  изумлением,
что ключ торчит изнутри, как торчал он, когда мы ложились спать. Едва успела
я осведомиться, где капитан, как слуга, растерянно тараща глаза, воскликнул:
     - Как, мадам! Да разве он не в постели?
     Убедившись, что его там нет, он бросился в смежный со  спальней  чулан,
где окно оказалось открытым. Через это окно  мошенник  взобрался  на  стену,
откуда спрыгнул во двор и бежал,  предоставив  мне  уплатить  не  только  по
счету, но и за большую серебряную кружку и  чашу  для  поссета,  которые  он
прихватил с собой. Нет слов описать, в  какой  ужас  я  пришла,  когда  меня
задержали как сообщницу вора, - ибо меня сочли сообщницей, - и  доставили  к
судье, который, приняв мое смятение за доказательство виновности, приговорил
меня, после краткого допроса, к заключению в  Брайдуэлл  и