, потворствуя их  склонности
к сплетням и строча пасквили на их соперниц.
     Две мои кузины с матерью жили в этом городе после смерти отца,  который
оставил им все свое состояние, разделив его поровну, так что они  были  если
не самыми красивыми, то во всяком  случае  самыми  богатыми  леди,  в  честь
которых поднимали бокалы; ежедневно они принимали  ухаживанье  всех  местных
щеголей и кавалеров.  Хотя  до  сей  поры  они  смотрели  на  меня  с  самым
высокомерным  презрением,  моя  репутация  сочинителя  привлекла  теперь  их
внимание,  и  мне  дали  понять,  что  я  могу,  если  пожелаю,  удостоиться
знакомства с ними. Читателю нетрудно догадаться, что такая снисходительность
проистекала либо из надежды принудить мое поэтическое дарование  служить  их
недобрым целям, либо из желания защитить себя от плетей моей злобы,  которую
они в достаточной мере разожгли. Я наслаждался  этим  триумфом,  доставившим
мне большое удовлетворение, и не только презрительно отверг их  предложение,
но и во всех моих сочинениях, буде  то  сатира  или  панегирик,  старательно
избегал упоминать их имена даже в тех случаях, когда  восхвалял  их  близких
подруг. Такое пренебрежение чрезвычайно уязвило их гордыню и  раздражило  их
до  такой  степени,  что  они  решили  заставить  меня  раскаяться  в   моем
равнодушии. Первая их попытка отомстить выразилась в том, что  они  поручили
одному бедняге, ученику колледжа, написать против меня стихи на тему о  моей
бедности и о катастрофе, постигшей моих родителей; но, не говоря уже о  том,
что стихи были плохи (чего они сами  стыдились),  им  нисколько  не  удалось
свести счеты со мной, попрекая меня теми невзгодами, которые были  навлечены
на меня ими и их родней, а, стало быть, гораздо больше  порочили  их  самих,
чем меня, невинную жертву их жестокости и скаредности. Убедившись в  неудаче
своего плана, они изобрели способ вооружить  против  меня  некоего  молодого
джентльмена, сообщив ему, что я осмеял в пасквиле его возлюбленную, и  столь
успешно исполнили роль поджигательниц,  что  взбешенный  любовник  решил  на
следующий же вечер напасть на меня, когда я буду возвращаться к  себе  домой
от одного друга, которого часто посещал. С этой целью он поджидал  на  улице
вместе с двумя приятелями, которым сообщил о своем намерении потащить меня к
реке и окунуть в воду, несмотря на стужу, так как было  уже  около  середины
декабря. Но эта  стратагема  не  увенчалась  успехом:  получив  извещение  о
засаде, я вернулся другой дорогой и  с  помощью  ученика  моего  квартирного
хозяина выстрелил дробью из  окна  чердака,  что  явилось  для  них  суровым
наказанием и послужило поводом для  таких  насмешек,  что  они  должны  были
покинуть  город  впредь  до  той  поры,  пока  это  приключение   не   будет
окончательно забыто.
     Мои кузины, хотя и дважды обманутые в своих ожиданиях, не отказались от
преследования меня, который, открыв их  злостные  намерения  и  предотвратив
последствия их, разжег ярость этих девиц до такой степени, что о прощении не
могло быть и речи. Да я и не нашел бы у них больше человеколюбия, даже  если
бы  терпеливо  переносил  оскорбления  и  безропотно   смирился   перед   их
безрассудной ненавистью, ибо я знал по опыту, что хотя мелкие  услуги  могут
быть приняты благосклонно, а легкие обиды искуплены,  однако  нет  на  свете
негодяя более неблагодарного, чем тот, к  кому  вы  отнеслись  с  наибольшим
великодушием, и нет врагов более  неумолимых,  чем  те,  что  причинили  вам
величайшее зло. Посему эти добродушные особы прибегли к  заговору,  который,
вместе с дурными вестями, вскоре после этого мною полученными,  доставил  им
удовлетворение, какого только они могли пожелать. План состоял  в  том,  что
они совратили моего приятеля и  наперсника,  который  обманул  мое  доверие,
сообщив им подробности моих любовных интрижек;  они  предали  их  огласке  с
такими преувеличениями, что репутация моя в свете серьезно пострадала и меня
отвергли те милые создания, чьи имена были при этом упомянуты.
     Я занимался  выслеживанием  виновника  этого  предательства,  чтобы  не
только отомстить ему, но и оправдать себя в глазах моих друзей, когда в один
прекрасный день, вернувшись домой к обеду, я  заметил  странно  изменившееся
лицо моей квартирной хозяйки и осведомился о причине; она  поджала  губы  и,
уставившись глазами в пол, сказала, что муж ее получил от  мистера  Баулинга
письмо  с  вложенным  в  него  письмом  для  меня,  она  очень  сожалеет   о
случившемся... жалеет и меня, и его...  но  люди  должны  вести  себя  более
осмотрительно... Она всегда опасалась, что жестокое обращение доведет его до
беды. Что касается до нее, то она с большой охотой помогла бы мне, но должна
заботиться о содержании своего собственного маленького  семейства.  Для  нее
никто ничего не сделал бы, если бы она дошла до нужды -  благотворительность
начинается у себя дома. Лучше бы я обучился какому-нибудь полезному ремеслу,
стал бы ткачом или сапожником,  вместо  того  чтобы  зря  тратить  время  на
изучение какой-то бессмысленной чепухи, которая никогда не принесет  мне  ни
пенни... но одни люди умные, а другие - как раз наоборот. Я слушал с великим
изумлением эту загадочную речь, когда вошел ее муж и, не  говоря  ни  слова,
протянул мне оба письма. Я взял их дрожащей рукой и прочел следующее:

     "Мистеру Роджеру Пошну" .

     Сэр, сим довожу до вашего  сведения,  что  я  покинул  военный  корабль
"Гром", будучи принужден отклониться от прямого курса ввиду того,  что  убил
моего капитана, совершив это по чести на берегу  мыса  Тиберун,  на  острове
Испаньола *, приняв сначала его пулю и вернув оную, каковая и  пронзила  его
насквозь.  Точно  так  я  поступил  бы  и  с  наилучшим  человеком,  который
когда-либо шагал между носом и кормой, буде он ударил бы  меня,  как  ударил
капитан  Оукем.  Благодарение  богу,  я  в  безопасности,   находясь   среди
французов, которые очень учтивы, хотя я и не знаю их тарабарского языка. И я
надеюсь быть в ближайшее время оправданным, вопреки всем  важным  друзьям  и
парламентским связям капитана, так как я послал моему  лендлорду  отчет  обо
всем этом деле с указанием широты и долготы, где произошло  столкновение,  и
притом выразил желание, чтобы он изложил все сие его величеству, который (да
благословит его бог) не попустит  честного  моряка  потерпеть  незаслуженную
обиду.
     Искренний мой привет вашей супруге, остаюсь вашим другом и слугой

                                                             Томас Баулинг".

     "Родрику Рэндому.

     Дорогой Рори, не сокрушайся о моем несчастье, но памятуй, мой  мальчик,
о своих занятиях. У меня нет денег для посылки тебе, но что за беда?  Мистер
Пошн позаботится о тебе во имя любви, которую питает ко мне, и благодаря ему
ты ни в чем не будешь нуждаться,  и,  как  бы  трудно  мне  ни  пришлось,  я
когда-нибудь с ним все-таки расплачусь. Больше пока  ничего,  но  остаюсь  с
почтением
     твой дядя и слуга до самой смерти

                                                             Томас Баулинг".

     Как только я прочел это письмо, отправленное, так же как и  первое,  из
порта Луис * на Испаньоле, аптекарь, покачивая головой, сказал:
     - Я очень уважаю мистера Баулинга, это верно, и охотно  согласился  бы,
но теперь тяжелые времена. Денег теперь нигде не добудешь, полагаю, они  все
провалились сквозь землю. Вдобавок я и так уже поиздержался:  кормил  вас  с
начала месяца, а не получил за это и шестипенсовика, и одному богу известно,
получу ли когда-нибудь, потому что, как  я  разумею,  дяде  вашему  придется
туго. Я уже раньше думал вас предупредить, так как ваша  комната  нужна  мне
для нового ученика, который с часу на час должен приехать из деревни. Вот  я
и хочу, чтобы вы на этой же неделе подыскали себе другое помещение.
     Негодование, вызванное  этой  речью,  придало  мне  сил  перенести  сей
поворот фортуны и заявить ему, что я презираю его гнусное себялюбие и скорей
предпочту умереть с голоду, чем быть обязанным ему хотя бы еще одним обедом.
Затем из моих карманных денег  я  заплатил  ему  все,  что  был  должен,  до
последнего фартинга и заверил его, что больше ни одной ночи  не  буду  спать
под его кровом. После этого я удалился в бешенстве и печали, не  ведая,  где
искать пристанища, ибо не было у меня ни одного друга, который мог бы прийти
мне на помощь, а в кошельке оставалось только  три  шиллинга.  Я  предавался
бешенству в течение нескольких минут,  а  затем  пошел  и  снял  комнату  за
шиллинг шесть пенсов в неделю, которые  я  вынужден  был  заплатить  вперед,
прежде чем хозяин согласился впустить меня.
     Я перенес туда мои пожитки, а на  следующее  утро  встал  с  намерением
просить совета и помощи у человека, который  всегда  был  щедр  на  ласковые
слова и частенько предлагал дружескую  помощь,  когда  я  нимало  в  ней  не
нуждался. Он принял меня со всегдашним своим  радушием  и  настоял  на  том,
чтобы я позавтракал с ним,  -  любезность,  от  которой  я  счел  неуместным
отказаться. Когда я поведал ему о цели моего  посещения,  он  показался  мне
крайне огорченным, и я заключил, что он потрясен моим печальным  положением,
и счел его человеком весьма отзывчивым и благожелательным. Недолго  оставлял
он меня в заблуждении, оправившись от замешательства, он  сообщил  мне,  что
сокрушается о моем несчастье и хотел бы  знать,  что  произошло  между  моим
квартирным хозяином, мистером Пошном, и мною. Я передал ему  разговор  между
нами, но когда я повторил мой ответ на  недостойные  речи  Пошна,  а  именно
сказал, что я покидаю его дом, мой друг притворился удивленным и воскликнул:
     - Может ли быть, что вы так дурно обошлись с человеком, который  всегда
был так добр к вам!
     Если его удивление было притворным, то мое отнюдь нет, и с жаром я  дал
ему понять, что не воображал даже, как он  может  быть  столь  безрассудным,
чтобы защищать негодяя, которого следовало бы изгнать  из  любого  общества.
Благодаря моему волнению он обрел желаемое им превосходство надо мной, и наш
разговор, после долгих препирательств, привел к тому, что он выразил желание
никогда не видеть меня в своем доме; против этого  желания  я  не  возражал,
заявив ему, что, будь я раньше столь же хорошо знаком с его взглядами, сколь
знаком теперь, у него никогда не было бы повода обратиться  ко  мне  с  этой
просьбой. Так мы и расстались.
     На обратном пути я встретил моего приятеля сквайра Гауки, которого отец
не так  давно  прислал  в  город,  чтобы  тот  преуспел  в  письме,  танцах,
фехтовании и в других занятиях, бывших тогда в моде. Со дня моего приезда  я
поддерживал с ним наши прежние близкие отношения, а  потому  не  постеснялся
осведомить его о моем плачевном  положении  и  попросить  необходимую  сумму
денег на самые насущные нужды. В ответ на это он вытащил пригоршню полупенни
с одним-двумя шиллингами среди них и поклялся, что у него ничего не осталось
в кармане впредь до следующей получки, так как он проиграл вчера вечером  на
биллиарде большую часть своих карманных денег. Хотя легко  можно  допустить,
что это заявление было вполне правдиво, но я все же был крайне  удручен  его
равнодушием, потому что  он  не  выразил  мне  никакого  сочувствия  в  моем
несчастье и никакого желания помочь мне  в  беде;  не  сказав  ни  слова,  я
покинул его. Но когда я потом узнал, что он был тем самым человеком, который
раньше отдал меня в жертву злобным моим кузинам, а  теперь  оповестил  их  о
моей напасти, чем вызвал  у  них  восторг  и  ликование,  я  мысленно  решил
призвать его к ответу. С такой целью я взял взаймы шпагу  и  написал  вызов,
назначив ему час и место для встречи, чтобы иметь  возможность  ценой  крови
наказать его за вероломство.
     Он принял вызов; я отправился на место встречи,  хотя  и  питал  к  ней
изрядное отвращение, от чего не раз по пути бросало меня в холодный пот;  но
стремление отомстить, позор, который повлекло бы отступление, и  надежда  на
победу - все вместе разогнало недостойные мужчины  симптомы  трусости,  и  я
явился на место встречи в  достойном  виде.  Там  я  ждал  целый  час  сверх
назначенного срока и не без удовольствия  убедился,  что  Гауки  не  намерен
встретиться со мной, ибо мне таким образом представился  случай  разоблачить
его малодушие, доказать свою собственную храбрость и,  не  опасаясь  никаких
последствий, хорошенько поколотить его, где бы мне ни  довелось  его  найти.
Возбужденный этими соображениями, начисто развеявшими все мысли о моей беде,
я прямехонько отправился в дом Гауки, где мне сообщили о  его  стремительном
бегстве в деревню, куда он выехал меньше чем через час после получения  моей
записки. И я был настолько тщеславен, что напечатал всю  историю  в  газете,
хотя мне и пришлось продать меньше чем за полцены моему квартирному  хозяину
обшитую золотым галуном шляпу, чтобы заплатить газете и покрыть  расходы  на
свое содержание.


ГЛАВА VII

     Меня приглашает мистер Крэб. - Описание  его  -  Я  обучаюсь  искусству
врачевания.  -  Изучаю  нрав  Крэба.  -  Становлюсь   ему   необходимым.   -
Непредвиденный случай. - Крэб  советует  мне  пуститься  в  широкий  мир.  -
Помогает деньгами. - Я отправляюсь в Лондон.

     Когда улеглось мое раздражение, а мое тщеславие было утолено, я увидел,
что обречен всем ужасам крайней нужды и люди избегают меня как существо иной
породы или, вернее, как одинокое создание, отнюдь не предусмотренное планами
провидения и лишенное его защиты. Мое отчаяние довело меня  чуть  ли  не  до
полного отупения, когда в один прекрасный день  мне  сказали,  что  какой-то
джентльмен хочет повидаться со мной в  одном  трактире,  куда  я  немедленно
отправился, и был представлен некоему мистеру  Ланчелоту  Крэбу,  городскому
лекарю, распивавшему вместе с двумя другими так называемый поп-ин - напиток,
приготовляемый из полутора кварт бренди и кварты слабого  пива.  Прежде  чем
поведать о причине этого приглашения, мне кажется, я угожу  читателю,  ежели
опишу джентльмена, пославшего за мной, и сообщу о некоторых чертах его нрава
и поведения, которые могли бы осветить последующие события и  объяснить  его
отношение ко мне.
     Этому члену факультета было пятьдесят лет, росту он был пять футов, а в
талии - десять; лицо его было широко, как полная луна, а цветом походило  на
ягоду тутового дерева; нос его, имевший сходство с пороховницей,  распух  до
чудовищных размеров и сплошь был усеян прыщами; его  серые  глазки  отражали
лучи света столь косо, что когда он смотрел  вам  прямо  в  лицо,  казалось,
будто он любуется пряжкой на своем башмаке. Давно уже  он  питал  неугасимую
ненависть к Пошну, который, хотя  был  моложе  его,  но  преуспел  больше  и
однажды  умудрился  вылечить  больного,  чем  опроверг  диагноз  и  посрамил
упомянутого Крэба. Эта  вражда,  почти  улаженная  в  свое  время  благодаря
вмешательству и стараниям друзей, вспыхнула снова, уже непримиримая по  вине
жен обоих противников, которые, встретившись случайно на крестинах,  затеяли
спор о старшинстве, перешли от ругательств  к  драке,  и  только  с  большим
трудом кумушки помешали им превратить радостное событие в скорбное зрелище.
     Распря между обоими соперниками достигла крайнего ожесточения, когда  я
получил приглашение Крэба, принявшего меня так учтиво, как можно только было
ждать от человека его нрава; предложив мне сесть,  он  осведомился  во  всех
подробностях, почему я покинул дом Пошна; когда я рассказал ему об этом,  он
заметил со злорадной усмешкой:
     - Вот  подлый  пес!  Я  всегда  считал  его,  чорт  побери,  бездушным,
пресмыкающимся негодяем, который пролез в нашу профессию благодаря лицемерию
и умению всем и каждому лизать...
     - Правильно! - подхватил другой. - Слепой, и тот увидит, что  разбойник
бесчестен - слишком уж он старательно посещает церковь.
     Это мнение было скреплено третьим, который объявил своим  собеседникам,
что Пошна никогда не видели пьяным за исключением одного раза, на  церковном
собрании, где он отличился, произнеся молитву ex  tempore  {Импровизированно
(лат.)}, затянувшуюся на целый час.
     После этого вступления Крэб обратился ко мне с такими словами:
     - Ну что ж, дружище, до меня дошла хорошая молва о вас, и я вам помогу.
Можете перенести ваши пожитки ко мне в дом когда угодно. Я уже распорядился,
чтобы вас приняли. Чего этот остолоп таращит глаза? Если вам не по вкусу мое
любезное предложение, отказывайтесь от него, и чорт с вами!
     Отвесив почтительный поклон, я  ответил,  что  не  помышляю  отвергнуть
дружеское приглашение, которое приму немедленно, как только он  сообщит,  на
каком положении я буду у него проживать.
     - На каком положении! Разрази меня господь! - вскричал он,  -  Вы  что,
думаете, для вас будут держать лакея и пару лошадей?
     - Нет, сэр, - ответил я. - Мои надежды не столь радужны. Чтобы не  быть
вам обузой, я охотно служил бы в вашем деле и избавил бы вас от расходов  на
помощника или хотя бы рассыльного; я кое-что смекаю  в  фармации,  так  как,
пока жил у мистера Пошна, занимался на досуге этим искусством, к тому  же  я
не совсем невежда во врачевании, которое изучал усердно и с большой охотой.
     - Ого! Вот как! - воскликнул Крэб. - Джентльмены, перед вами  настоящий
мастер своего дела. Изучал врачевание?! По книгам? В один прекрасный день вы
заведете со мной спор о моем врачебном деле! Вы, конечно,  можете  объяснить
мускульные сокращения и открыть тайны мозга и нервов. Ха! Вы  слишком  учены
для меня, чорт подери! Но довольно  болтать.  Пустить-то  кровь  вы  умеете?
Клистир поставить, наложить пластырь, приготовить лекарство?
     После моего утвердительного ответа он, покачав головой, сказал мне, что
вряд ли от меня будет много толку, несмотря на все мои  утверждения,  однако
он готов принять меня милосердия ради.
     Итак, я в тот же вечер перебрался к нему в дом и занял  предназначенную
мне комнатушку на чердаке, с  которой  мне  поневоле  пришлось  примириться,
несмотря на удар, нанесенный моей гордости  такой  переменой  обстоятельств.
Скоро я обнаружил подлинные причины, побудившие Крзба принять  меня:  он  не
только утолил жажду мести, разоблачив себялюбие своего противника и  проявив
великодушие, с начала до конца притворное, но  и  заполучил  юношу,  кое-что
понимавшего в его профессии, и, таким образом,  заместил  старшего  ученика,
недавно умершего не без  того,  чтобы  вызвать  основательные  подозрения  в
виновности жестокого хозяина. Моя осведомленность  об  этом  обстоятельстве,
равно как и обращение его, изо дня в день, с женой и младшим учеником отнюдь
не  споспешествовали  мне  предаваться  радости  по  поводу   моего   нового
положения; однако, не ведая, как бы я мог устроиться лучше, я решил  усердно
изучить нрав Крэба и управлять им  как  можно  искусней.  Немного  погодя  я
обнаружил странную особенность его натуры, которая объясняла его обращение с
людьми, от него зависящими. Я  заметил,  что,  испытывая  радость,  он,  как
скряга, не хотел ею делиться, и, ежели  его  жена  или  слуги  были  склонны
разделить ее, он принимал это за оскорбление и приходил в крайнее бешенство,
последствия коего им редко  удавалось  избегать.  Когда  же  он  приходил  в
негодование, то попытки его  успокоить  решительно  лишали  его  рассудка  и
человечности.
     Посему я положил действовать  совсем  по-иному,  и  однажды,  когда  он
обозвал меня невежественным отродьем и ленивым оборванцем, я храбро ответил,
что я совсем не лентяй и не невежда, а знаю свое  дело  и  исполняю  его  не
хуже,  чем  он  сам  мог  бы  это  сделать  ради  спасения  своей  души;   и
несправедливо называть меня оборванцем, так как  костюм  у  меня  крепкий  и
происхожу я из семьи более  благородной,  чем  любая,  с  которой  он  может
похвастаться родством. При этих моих словах он проявил вел