м и, не желая нарушать их доброе согласие, готов
столоваться отдельно или просить о зачислении меня  в  другую  компанию.  Но
Томсон, скорее с жаром, чем с осторожностью, как подумал я, стал настаивать,
чтобы я оставался там, куда он просил меня зачислить, и также  присовокупил,
что ни один человек, наделенный великодушием и чувствительностью, не  станет
против этого возражать, принимая во внимание мое происхождение,  достоинства
и те удары злой судьбы, каким я недавно подвергся столь незаслуженно.
     Эти слова попали в цель, и мистер  Морган  заявил  с  горячностью,  что
отнюдь не возражал против того, чтобы я столовался совместно с ними, но лишь
пожаловался на несоблюдение обычного обряда, потому  что  не  испросили  его
согласия.
     - А что касается шентльмена, столь потерпевшего, - прибавил он, пожимая
мне руку, - то мне он так же мил, как мои сопственные  потроха!  Помоги  мне
пог! Я сам вынес немало на моей спине.
     Как я потом узнал, он не уклонялся от истины,  так  как  в  самом  деле
когда-то занимал хорошее положение в Гламорганшире и разорился,  поручившись
за одного знакомого.
     Итак, когда все утихомирилось, он развязал свой узелок с тремя связками
лука и большим ломтем чеширского сыра, завернутого в носовой платок,  достал
из ящика несколько сухарей  и  с  большим  аппетитом  принялся  за  трапезу,
приглашая нас разделить ее. Насытившись  этой  простой  пищей,  он  наполнил
бренди объемистую чашку из скорлупы кокоса и, опорожнив ее, сказал:
     - Прэнди - лучший растворитель для лука и сыра.
     Утолив голод, он обрел лучшее расположение духа.
     Расспросив меня о моем происхождении и узнав, что я  родом  из  хорошей
семьи, он проявил ко мне особое доброжелательство и возвел свою  родословную
по прямой линии к знаменитому Карактакусу, королю  бриттов,  бывшему  сперва
пленником *, а затем другом цезаря Клавдия.  Увидев,  какое  плохое  у  меня
белье, он презентовал мне две хороших гофрированных рубашки, да  от  мистера
Томсона я получил еще две в клетку и  мог  теперь  появляться  в  пристойном
виде. Тем временем матрос, посланный мистером  Морганом  к  доктору,  принес
прописанный его товарищу рецепт, после чего валлиец, прочитав его, поднялся,
чтобы заняться приготовлением лекарства, и спросил, жив больной или помер.
     - Помер? - повторил матрос. - Если бы помер, то лекарство было  бы  ему
ни к чему. Нет, слава богу, смерть еще не взяла его на абордаж,  но  вот  уж
три раза били склянки, а он все еще лежит с нею борт к борту.
     - А глаза у него открыты? - продолжал помощник.
     - Глаз со штирборта открыт, но его почти заело, а фалы  нижней  челюсти
уже лопнули.
     - Вот педняга! - воскликнул Морган. - Ему, значит, так плохо, что  хуже
нельзя. А ты шупал ему пульс?
     - Чего? - спросил тот.
     Тогда валлиец мягко и настойчиво  приказал  старому  матросу  бежать  к
товарищу и не допускать, чтобы тот умер, пока он сам не придет с лекарством.
     - И тогда, - прибавил он, - тепе посчастливится нечто узреть.
     Славный парень с простодушной доверчивостью побежал к больному,  но  не
прошло и минуты, как он вернулся  с  горестным  лицом  и  сообщил,  что  его
товарищ спустил флаг. Услыхав это, Морган воскликнул:
     - Помилуй пог мою душу! Почему ты не удержал его до моего прихода?
     - Удержал? Куда там! - ответил тот. - Я окликал его несколько  раз,  но
он зашел слишком далеко и враг уже вел бой на шканцах.  Вот  он  меня  и  не
послушал.
     - Так, так... - сказал помощник. - Все мы должны помереть. Ну,  ступай,
опорванец. Смотри, пусть это тепе послужит примером  и  предостерешением,  и
покайся в своих грехах. С такими словами он вытолкнул матроса из каюты.
     Пока он занимал нас рассуждениями, приличествующими этому  событию,  мы
услышали дудку боцмана, созывающего на обед, и немедленно наш юнга  бросился
к шкафчику, откуда достал большое деревянное блюдо, а через несколько  минут
вернулся, неся его доверху наполненное вареным горохом и  крича  по  дороге:
"Обожгу!" Тотчас же была разостлана скатерть - вернее, кусок старого паруса,
- и появились  три  тарелки,  в  которых  я  с  трудом  распознал  по  цвету
металлические, и столько же ложек из того же материала; у двух из  них  были
почти отломаны ручки, а третья пострадала с другого конца.
     Мистер Морган собственноручно приправил  это  кушанье  куском  соленого
масла, достав его из старой аптечной банки, пригоршней  нарезанного  лука  и
толченым перцем. Меня не очень соблазнял вид этого блюда, которое,  впрочем,
мои сотрапезники ели с аппетитом, советуя последовать их  примеру,  так  как
сегодня "день Баниан" и мы не получим мяса до полудня завтрашнего дня. Но  я
уже досыта наелся раньше и посему попросил прощения и полюбопытствовал,  что
значит "день Баниан". Они ответствовали,  что  по  понедельникам,  средам  и
пятницам судовому экипажу не отпускается мяса и эти постные  дни  называются
"дни Баниан" по причине, им неизвестной; однако с той поры я узнал, что  эти
дни  обязаны  своим  наименованием  какой-то  секте  где-то   в   Ост-Индии,
приверженцы которой никогда не едят мяса.
     После обеда Томсон вместе со мной обошел корабль, показал мне отдельные
части его, объяснил их назначение, познакомил, насколько  мог,  с  правилами
службы и с порядками на корабле. Затем он  потребовал  для  меня  у  боцмана
висячую койку, которую ловко подвесил мой  приятель  Джек  Рэтлин,  а  также
добыл у казначея в кредит деньги на приобретение матраса  и  двух  одеял.  В
семь часов вечера Морган обошел больных и прописал каждому лечение, а  мы  с
Томсоном занялись выполнением его предписаний, но, когда  вместе  с  ним  мы
пошли с лекарствами в каюту для больных, называемую госпиталем, и я  увидел,
в каком положении находятся больные, я подивился больше тому, что кто-нибудь
из них может выздороветь, чем тому, что  им  предстоит  отправиться  на  тот
свет.
     Там я увидел около пятидесяти несчастных больных созданий,  подвешенных
рядами  в  такой  тесноте,  что  на  каждого  с   постелью   и   постельными
принадлежностями приходилось не  больше  четырнадцати  дюймов  пространства;
увидел, что они лишены  дневного  света  и  свежего  воздуха,  дышат  только
зловонными  испарениями  собственных  своих  испражнений  и  больного  тела,
пожираемого паразитами, которые  выводятся  в  окружающей  их  омерзительной
грязи, и лишены самых малых удобств, необходимых для  людей,  находящихся  в
столь беспомощном состоянии.


ГЛАВА XXVI

     Неприятное происшествие со мной при исполнении моих обязанностей. - Нос
Моргана страдает - Диалог между ним и  судовым  стюардом.  -  Я  обнаруживаю
после исследования не только одну причину сетовать - Мои волосы обкорнали  -
Стряпня Моргана. - Как спят на борту корабля -  Ночью  меня  будит  страшный
шум.

     Я не понимал, как можно пробраться к  тем,  кто  висел  ближе  к  борту
корабля, чтобы оказать им помощь, ибо казалось, что они загромождены  телами
лежащих снаружи и недосягаемы для всех навещающих. Еще меньше я мог постичь,
как ухитрится мой приятель  Томсон  в  этом  положении  поставить  некоторым
прописанный клистир; но вот он сунул в карман  свой  парик,  в  один  момент
сбросил кафтан, оставшись в одном камзоле,  пробрался  на  четвереньках  под
койками больных, просунул голый  череп  меж  двумя  больными,  раздвинул  их
плечом и исполнил свои обязанности. Мне не терпелось научиться, и я попросил
его дать мне возможность проделать самому такую же операцию;  когда  он  дал
согласие, я разделся, по его примеру, и пополз, но  в  этот  момент  корабль
накренился, и в испуге я с такой силой уцепился  за  первый  попавшийся  мне
предмет, что перевернул его, и  по  запаху,  незамедлительно  хлынувшему  на
меня, обнаружил, что открыл отнюдь  не  шкатулку  с  самыми  восхитительными
ароматами; мне повезло, ибо  мой  нос  не  весьма  деликатного  свойства,  в
противном случае не знаю, как бы я вынес этот запах,  распространившийся  по
всему кораблю к вящему недовольству  всех  пребывающих  на  той  же  палубе;
последствия моего злоключения  не  ограничились  ущербом,  нанесенным  моему
обонянию, так как я пострадал не только от этого. Чтобы не казалось, будто я
пришел в замешательство от первого своего опыта, я поднялся и, протискивая с
большим усилием голову между двумя койками там, где было особенно тесно,  я,
правда, очистил себе свободное местечко, но, не обладая нужной сноровкой, не
позаботился просунуть плечо, дабы сохранить выгодное  положение,  и  застрял
словно в раме у позорного столба; при этом  шея  моя  должна  была  с  обеих
сторон выдерживать тяжесть трех-четырех тел, что грозило мне удушением.
     Я пребывал в таком беспомощном положении, как вдруг  один  из  больных,
ставший раздражительным из-за болезни, пришел в ярость от зловония, причиной
коего я послужил, а также  от  сильного  толчка,  полученного  им,  когда  я
поднимался, и стал осыпать меня горькими упреками, а засим, схватив меня  за
нос, так безжалостно сдавил его, что я взвыл от  боли.  Томсон,  узрев  это,
послал мне на помощь служителя, который с большим трудом  вызволил  меня  из
беды и помешал мне воздать должное больному, чья хворь не спасла бы  его  от
последствий моего негодования.
     Покончив на сей раз со своими обязанностями,  мы  начали  спускаться  в
кубрик, и мой  друг  попытался  меня  утешить  в  случившемся  такой  грубой
поговоркой, что я не решаюсь повторить. Когда мы  достигли  середины  трапа,
мистер Морган, еще не видя нас,  ощутил  носом  приближение  чего-то  весьма
необычного и заорал:
     - Господи, помилуй мои органы чувств! Должно пыть, враг атакует  нас  в
горшке с нечистотами!
     Затем, отнесясь к стюарду, от которого, как он  полагал,  исходит  этот
запах, он сурово его  укорил  за  вольности,  какие  тот  позволяет  себе  в
присутствии джентльменов по рождению, и угрожал  окуривать  его  серой,  как
барсука, если он  когда-нибудь  осмелится  оскорбить  своих  ближних  такими
ароматами. Стюард, убежденный в своей невиновности, с горячностью ответил.
     - Сдается мне, что запах-то от вас!
     Это замечание послужило вступлением к резкому диалогу,  причем  валлиец
пытался  доказать,  что,  если  даже  зловоние,  вызвавшее  его  жалобы,  не
исходитот стюарда, последний, тем  не  менее,  повинен  в  нем,  потому  что
отпускает экипажу  испорченные  припасы,  например  вот  этот  гниющий  сыр,
который один только может вызвать испускание столь  отвратительных  запахов.
Вслед за этим он принялся восхвалять хороший сыр и произвел исследование его
свойств, перечислив различные сорта этого продукта, методы его  изготовления
и хранения, и, в заключение,  заявил,  что  в  производстве  отменного  сыра
графство  Гламорган  может  соперничать  с  самим  Чеширом   и   значительно
превосходит его в разведении мелкого и крупного рогатого скота.
     Из этого разговора я  понял,  что  не  буду  желанным  гостем,  еже  ли
появлюсь в своем теперешнем виде, и потому  попросил  мистера  Томсона  итти
впереди объяснить мое затруднительное  положение:  в  ответ  на  это  первый
помощник выразил сочувствие и тотчас же отправился  на  палубу,  держа  путь
через главный люк, чтобы не столкнуться со мной, и приказал  мне  тотчас  же
почиститься, ибо он намеревался услаждаться блюдом  сальмагунди  и  трубкой.
Итак, я занялся этим неприятным делом и скоро обнаружил, что у  меня  больше
причин сетовать, чем я воображал, так как нашел на себе  нескольких  гостей,
почтивших меня своим обществом, посещение которых я не считал своевременным.
К тому же они не намеревались  спешно  меня  покинуть,  ибо  завладели  моей
штаб-квартирой, где всласть питались моей кровью. Сообразив, что куда  будет
легче истребить эту лютую колонию на заре их поселения, чем  позднее,  когда
они размножатся и привыкнут к земле, я последовал  совету  моего  друга,  во
избежание сей беды брившегося наголо, и приказал нашему юнге  обкорнать  мне
волосы, которые сильно отросли с той одры, как я покинул службу у Лявмана, а
второй помощник дал мне взаймы старый парик  с  косичкой,  чтобы  возместить
отсутствие этого прикрытия.
     Когда  с  этим  делом  было  покончено  и,  насколько   позволяли   мне
обстоятельства, все приведено в порядок,  вернулся  потомок  Карактакуса  и,
приказав юнге принести кусок  солонины,  отрезал  от  него  ломтик,  добавил
столько же луку, сдобрив его умеренным количеством перца и соли, и приправил
маслом и уксусом. Отведав стряпню,  он  уверил  нас,  что  сие  есть  лучшее
сальмагунди, какое ему приходилось делать, и предложил ее отведать  с  такой
сердечностью, которая обязывала оказать честь его хлопотам. Едва я проглотил
кусок, мне показалось, что внутренности мой зажглись, и только потоп слабого
пива мог потушить  вызванный  ими  пожар.  Когда  мистер  Морган,  поужинав,
выкурил две трубки и возместил выплюнутую им  слюну  двумя  кружками  флипа,
причем мы все приняли участие в выпивке, мои зевки напомнили мне, что  самое
время расплатиться сном за ущерб, понесенный  мной  от  недостатка  покоя  в
прошлую ночь; это было замечено моими  сотрапезниками,  которым  уже  пришла
пора отойти ко сну, и они предложили завалиться, иными словами - лечь спать.
     Наши койки, висевшие параллельно одна другой  у  наружных  стен  каюты,
были немедленно отвязаны,  и  я  увидел,  как  мои  сотоварищи  очень  ловко
вспрыгнули каждый в свое гнездо, где остались лежать,  по-видимому,  не  без
удобств, скрытые от постороннего взора. Но прошло  некоторое  время,  прежде
чем я решился вверить свое тело  висевшему  на  таком  расстоянии  от  земли
узкому мешку, из которого, как я опасался, я вылечу при малейшем движении во
сне с риском поломать себе кости. Все же я дал себя убедить  и,  прыгнув  на
койку, подброшен был вверх с  такой  силой,  что,  не  уцепись  я  за  койку
Томсона, мне пришлось бы хлопнуться головой об пол по другую  сторону  мешка
и, по всем видимостям, разбить череп. После  нескольких  неудачных  попыток,
наконец, я преуспел, но сознание опасности, угрожавшей мне,  мешало  заснуть
вплоть до утренней вахты, когда, несмотря на  все  мои  страхи,  сон  одолел
меня, хотя недолго пришлось мне наслаждаться приятным покоем.
     Я  был  пробужден  звуками,  такими  громкими  и  пронзительными,  что,
казалось мне, лопнут мои барабанные  перепонки,  затем  последовала  грозная
команда, отдаваемая каким-то грубым голосом, но слова я  не  мог  разобрать.
Пока я  раздумывал,  будить  ли  мне  моего  приятеля  и  разузнать  причину
переполоха, один из  каптенармусов,  проходивший  мимо  с  фонарем  в  руке,
сказалмне, что напугавший меня шум  подняли  помощники  боцмана,  вызывающие
вахту левого борта, и что он будет повторяться каждое утро в этот самый час.
Уверенный теперь в своей  безопасности,  я  заставил  себя  снова  уснуть  и
проспал до  восьми  часов;  пробудившись,  я  встал,  позавтракал  бренди  и
сухарями вместе с сотоварищами, навестил больных и выполнил, как раньше, все
предписания, после чего мой добрый  друг  Томсон  объяснил  мне  и  преподал
другие мои обязанности, которые были мне неизвестны.
     Утром,  в  назначенный  час,   юнга   обошел   все   палубы,   потрясая
колокольчиком, и стихами, сложенными для сего случая, пригласил всех, у кого
есть болячки, собраться у мачты, где помощник  доктора  позаботится  о  том,
чтобы сделать им перевязки.


ГЛАВА XXVII

     Я  приобретаю  дружбу  лекаря,  который  добывает  для  меня  приказ  и
презентует кое-какую одежду - Бой между мичманом и мною  -  Лекарь  покидает
корабль - Капитан появляется на борту  с  другим  лекарем.  -  Диалог  между
капитаном и Морганом - Приказ о доставке больных на  шканцы  для  осмотра  -
Последствия сего приказа. - Сумасшедший обвиняет Моргана и получает  свободу
по распоряжению капитана, которого внезапно атакует и безжалостно колотит.

     В то время как мы с приятелем занимались этим делом, случайно  проходил
мимо доктор и, остановившись, чтобы понаблюдать за мной,  казалось,  остался
весьма доволен моей сноровкой в уходе за больными; когда все  было  кончено,
он послал за мной с приглашением явиться к нему  в  каюту,  где,  расспросив
меня о моих познаниях по хирургии и о моей судьбе, в такой мере проявил свое
расположение  ко  мне,  что  посулил  помощь  в  получении  мною  приказа  о
назначении, ибо я  уже  прошел  испытание  в  Палате  хирургов  для  занятия
должности, которую исполнял на корабле; он еще  более  укрепился  в  решении
оказать  мне  добрую  услугу,  когда  узнал,  что  я  прихожусь  племянником
лейтенанту Баулингу, к которому он питал особое уважение. Из его разговора я
уразумел, что он не намерен итти снова в море вместе  с  капитаном  Оукемом,
относившимся к нему,  по  его  мнению,  не  с  должным  вниманием  во  время
последнего плаванья.
     В ожидании повышения  я  жил  сносно,  но  все  же  не  без  огорчений,
причиняемых мне не только грубостью матросов и младших офицеров, среди  коих
я был известен под кличкой  "лекарский  посыльный",  но  и  нравом  Моргана,
который, хотя и был в общем дружески ко мне расположен,  но  часто  досаждал
своим чванством, требуя от меня повиновения, и услаждал  себя  перечислением
милостей, полученных мной из его рук.
     Примерно через шесть недель после моего  появления  на  корабле  лекарь
пригласил меня в свою каюту  и  вручил  приказ  о  зачислении  меня  третьим
помощником на борт "Грома".  Этот  приказ  он  исхлопотал  в  военно-морском
ведомстве и там же добыл для себя другой о переводе  его  в  лекари  второго
ранга. Я поблагодарил его в самых горячих выражениях и выразил  сожаление  о
том, что мне придется лишиться такого ценного  друга,  которому  надеялся  и
вдальнейшем зарекомендовать себя старательным и почтительным поведением.  Но
его великодушие этим не ограничилось, ибо, прежде чем покинуть  корабль,  он
подарил мне сундучок и кое-какую одежду, позволявшую мне поддержать  звание,
какое он мне исхлопотал. Добрая фортуна вселила в меня бодрость духа; теперь
я  был  офицер,  готовый  защищать  честь   своего   звания   против   любых
посягательств или оскорблений.
     Вскоре мне представился случай применить  на  деле  свое  решение.  Мой
старый недруг мичман, которого звали Крэмпли, питавший неукротимую вражду ко
мне за унижение, которому он подвергся из-за меня, не  упускал  с  той  поры
случая поносить меня и  насмехаться  надо  мной,  пока  отсутствие  чина  не
позволяло мне ответить тем же за плохое обращение. Но даже  тогда,  когда  я
был внесен в списки  как  помощник  лекаря,  он  не  помышлял  умерить  свою
наглость.
     Однажды, в то время как я в его присутствии перевязывал  ногу  матросу,
он затянул песенку, крайне обидную для чести моей родины; в ответ на  это  я
выразил свое негодование, заметив,  что  шотландцы  уже  привыкли  встречать
врагов среди невежд, а также людей злобных и ничтожных. Столь неожиданнаямоя
уверенность разъярила его до такой степени, что он ударил меня по лицу, едва
не раздробив скулу; я не остался в долгу, и дело становилось нешуточным, как
вдруг появились случайно мистер Морган и один из  помощников  капитана;  они
тотчас же вмешались и, выяснив причину попытались нас примирить; но  мы  оба
были так взбешены и не склонны притти к соглашению, что нам дали совет  либо
оставить вашу распрю  впредь  до  завершения  ее  на  берегу,  как  подобает
джентльменам, либо найти подходящее место на борту и довести ее до  конца  в
кулачном бою.
     Это  последнее  предложение  было  охотно  принято  нами  обоими;   нас
немедленно проводили в надлежащее  место,  мы  разделись  в  один  момент  и
вступили в отчаянный бой, причем скоро я почувствовал,  что  уступаю  своему
врагу не столько силой и ловкостью,сколько искусством, коему он  обучался  в
школах Хокли-ин-Холл и Тоттенхем Корт. Мне пришлось  не  раз  опрокидываться
наземь, ударов по