д ложечку я получил без числа,  и,  наконец,  когда  я  уже
почти не мог дышать, а стойкость моя иссякла, я в отчаянии собрал  все  свои
силы в один порыв и с таким  бешенством  ударил  врага  -  головой,  руками,
ногами, - что он отлетел на три шага и угодил  прямо  в  главный  люк,  где,
ударившись головой и правым плечом, остался лежать неподвижный и без чувств.
     Морган заглянул вниз, увидел его в таком положении и закричал:
     - Могу поклясться, для него все питвы уже позади!  Но  призываю  вас  в
свидетели, никакого вероломства не пыло, ему изменило военное счастье!
     С этими  словами  он  спустился  вниз  посмотреть,  в  каком  состоянии
находится мой противник, а я остался не очень-то  довольный  своей  победой,
так как не только был жестоко избит, но и рисковал быть призванным к  ответу
за смерть Крэмпли. Но этот страх рассеялся, когда Морган, пустив  ему  кровь
из шейной вены, привел его в чувство и, ощупав его тело, крикнул мне,  чтобы
я не беспокоился, так как мичман не получил никаких повреждений кроме такого
прекрасного вывиха os humen {Плечевой  кости  (лат).},  какой  только  можно
пожелать. Узнав об этом,  я  ползком  добрался  до  кубрика  и  рассказал  о
происшедшем Томсону, который, захватив бинты  и  все  необходимое,  поднялся
наверх помочь мистеру Моргану вправить плечо.
     Благополучно  справившись  с  этим,  они  поздравили  меня  с   исходом
поединка, и валлиец, заметив, что, по всей вероятности, древние шотландцы  и
бритты были единым народом, посоветовал мне "вознести хвалу погу, вложившему
пыл в мое чрево и силу в мышцы, чтопы выдержать этот пой".  Благодаря  этому
поединку (длившемуся двадцать минут) я приобрел  такую  репутацию,  что  все
стали куда более осмотрительны в обхождении со мной, хотя Крэмпли,  с  рукой
на  перевязи,  говорил  громкие  слова  и  грозил  при  первой   возможности
восстановить на берегу честь, потерянную им благодаря  случайности,  которую
поистине я не могу ставить себе в заслугу.
     Тем временем капитан Оукем, получив приказ о выходе в море,  явился  на
борт и привел с собой другого лекаря, своего соотечественника, который скоро
заставил нас почувствовать потерю, понесенную нами с уходом доктора Аткинса,
ибо он был крайним невеждой, нестерпимо  самонадеян,  фальшив,  мстителен  и
злопамятен - безжалостный тиран в обхождении с ниже  его  стоящими,  гнусный
льстец перед высшими.
     Наутро, по возвращении капитана на корабль, Морган, по обычаю, явился к
нему  со  списком  больных,  который  сей  суровый  командир  просмотрел   и
воскликнул с грозной миной:
     - Проклятье! Больных шестьдесят один человек на моем  корабле!  Эй  вы,
сэр! Я не потерплю ни одного больного на борту! Клянусь богом!
     Валлиец отвечал, что он и сам был  бы  очень  рад  не  иметь  на  борту
больных, но  раз  дело  обстоит  не  так,  он  только  исполнил  свой  долг,
представив список.
     - Отправляйтесь с вашим списком  ко  всем  чертям!  -  сказал  капитан,
бросая ему лист, - Говорю вам: пока я командую  этим  кораблем,  на  нем  не
будет больных!
     Раздраженный таким обращением, мистер Морган  сказал,  что  негодование
его должно обратиться против господа всемогущего, посылающего людям болезни,
а не против него, делающего все возможное для их излечения.
     Деспот, непривычный к такому поведению  своих  офицеров,  был  разъярен
этим сатирическим замечанием;  топнув  ногой,  он  обозвал  Моргана  дерзким
негодяем  и  пообещал  пришвартовать  его  к  палубе,  если  тот   осмелится
произнести еще хоть слово. Но дух Карактакуса, уже достаточно разгоряченный,
пренебрег этим приказом и дал о себе знать в таких выражениях:
     - Я, знаете ли, капитан Оугем, шентльмен по рождению, и, может пыть,  я
Польше...
     Тут его речь была прервана стюардом капитана; будучи  соотечественником
Моргана, он вытолкал его из каюты, прежде чем тот успел еще больше разъярить
своего командира; так оно и случилось бы, ибо доводы и мольбы приятеля  едва
удержали негодующего валлийца,  желавшего  вернуться,  чтобы  снова  бросить
вызов капитану Оукему. Однако в конце концов он  успокоился  и  спустился  в
нашу каюту, где, застав Томсона и меня за приготовлением лекарств,  приказал
нам бросить работу и развлекаться, ибо капитан единым своим словом,  властью
и командой послал к чорту все болезни, и на борту нет больше больных.
     С этими  словами  он  выпил  четверть  пинты  бренди,  трижды  горестно
вздохнул, воскликнул: "Помилуй пог мое сердце, печень и легкие", а  затем  с
серьезной миной затянул торжественно валлийскую песню. Я не мог понять смысл
этого странного феномена, а  по  физиономии  Томсона,  покачавшего  головой,
видел, что он опасается, не свихнулся ли бедняга  Кадваладер  *.  Тот,  видя
наше изумление, пообещал объяснить тайну, но при этом просил запомнить,  что
за все сорок лет, в течение которых он "пыл и мальчишкой,  и  холостяком,  и
женатым, и вдовцом, ни один мужчина,  ни  один  сын  своей  матери  во  всей
вселенной не опошелся с ним так плохо, как капитан "Оугем". Вслед за сим  он
передал нам приведенный выше диалог и только-только кончил, как  получил  от
лекаря записку с приказом принести на шканцы список больных, так как капитан
распорядился вызвать их туда для обозрения.
     Бесчеловечное  это  распоряжение  сильно  смутило  нас,  ибо  нам  было
известно, что некоторых больных нельзя доставить на палубу  без  неизбежного
риска для их жизни; но, сознавая также тщету нашего протеста против приказа,
мы все отправились взглянуть на этот необычайный смотр, а по  дороге  Морган
заметил, что капитан скоро пошлет на тот свет  немало  свидетелей  для  дачи
показаний против него.
     Когда  мы  пришли  на  палубу,  капитан  приказал  доктору,  стоявшему,
почтительно  склонясь,  по  правую  от  него  руку,   посмотреть   на   этих
бездельников, сукиных детей, которые только и  делают  на  борту,  что  жрут
королевские харчи и поощряют леность  в  притворщиках.  Лекарь  одобрительно
улыбался и, получив список, стал выслушивать жалобы больных  по  мере  того,
как они приползали в назначенное место.
     Первым представшим на судилище был несчастный парень,  которого  только
что отпустила лихорадка, столь его измучившая, что он еле держался на ногах.
Мистер Макшейн (так звали  доктора),  пощупав  его  пульс,  заявил,  что  он
здоровехонек, и капитан сдал его боцманмату, приказав немедленно всыпать ему
на шкафуте дюжину горячих за  обман;  но,  прежде  чем  сия  экзекуция  была
произведена, парень рухнул на палубу и едва едва не испустил дух под  руками
палача.  Следующий  пациент,  подвергшийся  осмотру,  болел   четырехдневной
перемежающейся лихорадкой и в этот день, свободный  от  приступов,  не  имел
иных симптомов болезни кроме исхудавшего, бледного лица и истощенного  тела;
ом был признан годным для исполнения обязанностей  и  передан  боцману,  но,
решив покрыть доктора позором, на следующий день, во время приступа, умер на
полубаке.
     Третий  пожаловался  на  острую  боль  в  боку  в  области   плевры   и
кровохарканье; доктор Макшейн прописал ему  работу  у  помп,  чтобы  вызвать
отхаркиванье, но то ли такое лечение было негодно, то ли больной  надорвался
- я не ведаю - но не прошло и получаса, как он  захлебнулся  потоком  крови,
хлынувшей из легких. Четвертый, с  трудом  вскарабкавшийся  на  шканцы,  был
болен водянкой, столь раздувшей ему грудь, что он почти не  мог  дышать;  но
его болезнь была истолкована, как ожирение от обжорства  и  лености,  и  ему
приказали  с  целью   вызвать   испарину   и   расширить   грудную   клетку,
незамедлительно лезть на мачту; напрасно это неуклюжее существо  заявляло  о
полной своей неспособности - одному из матросов приказано было хлестать  его
кошкой-девятихвосткой. Острая боль заставила беднягу напрячь все силы, и ему
удалось добраться до стень-вантов; но, когда громадная тяжесть его  тела  не
получила никакой опоры кроме слабых рук, то ли назло, то ли по  бессилию  он
разжал руки и бухнулся в воду, где, конечно, потонул  бы,  не  будь  там,  у
борта, матроса в шлюпке, который спас ему жизнь, удерживая  на  поверхности,
пока его не подняли талями на борт.
     Скучно  и  не  весьма  приятна  было  бы   описывать   судьбу   каждого
несчастного,  пострадавшего  от  бесчеловечности  и  невежества  капитана  и
лекаря, без причин принесших в жертву жизнь своих ближних. Многих  доставили
во время приступа лихорадки, и сие причинило им такой вред, что они впали  в
беспамятство. Кое-кто испустил дух в  присутствии  наблюдателей,  а  другие,
которым было приказано вернуться к своим обязанностям, через несколько  дней
ослабели на работе среди своих товарищей, а засим отправились  на  тот  свет
без всяких церемоний. В общем количество больных сократилось до  десятка,  и
виновники такого сокращения воздавали себе хвалу за услугу, оказанную королю
и родине, когда боцманмат сообщил капитану,  что  внизу  лежит  еще  матрос,
привязанный к койке по приказанию помощника лекаря, и что он  настаивает  на
своем освобождении; по его словам с ним так плохо  обошлись  только  потому,
что мистер Морган имеет против него зуб, тогда как он  так  же  здоров,  как
любой человек на борту.
     Услышав это, капитан метнул  грозный  взгляд  на  валлийца  и  приказал
немедленно доставить матроса, против чего  Морган  запротестовал  с  большой
горячностью, заявляя, что этот человек так же безумен, как мартовский  заяц,
и просил бога ради по крайней мере связать ему руки во время  осмотра,  дабы
он никому не повредил. Эту просьбу капитан уважил ради свой безопасности,  и
доставленный больной  столь  веско  заверял  нас  в  полном  здравии  своего
рассудка, что все мы склонны были ему поверить, кроме Моргана,  призывавшего
не доверять видимости, ибо он сам введен был в  заблуждение  поведением  его
два дня назад, сам освободил его и за свои старания едва не  был  убит.  Сие
было подтверждено показаниями одного  из  служителей,  сообщившего,  что  он
оторвал больного от  помощника  лекаря,  которого  тот  повалил  и  едва  не
задушил.
     В ответ на это больной сказал, что Морган по злобе подговорил свидетеля
выступить против него, так как он раскрыл всем на корабле, что жена  Моргана
содержит кабачок на ветошном рынке. Такое забавное сообщение заставило  всех
рассмеяться над валлийцем, который сказал, пылко качая головой:
     - Какое это имеет значение! Но, видит пог, это вранье!
     Не колеблясь, капитан Оукем велел снять цепи  с  больного  и  пригрозил
Моргану, что прикажет ему поменяться ролями с больным  в  наказание  за  его
злобу. Как только бритт услышал решение капитана в пользу  умалишенного,  он
бросился по вантам бизани вверх, крича Томсону и мне, чтоб мы спасались, так
как тот окажется почище самого  дьявола.  Мы  не  подумали  пренебречь  этим
предостережением и помчались на ют, откуда могли наблюдать, как сумасшедший,
только-только его освободили, налетел на капитана, как фурия,  с  криком  "Я
вам покажу, негодяй, что я командир на этом корабле!" - и  безжалостно  стал
его тузить. Лекарь, пришедший на помощь своему начальнику,  разделил  ту  же
участь, и только с большим трудом удалось одолеть безумного после того,  как
он изрядно поколотил тех, кто ему сопротивлялся.


ГЛАВА XXVIII

     Капитан взбешен, грозит собственноручно убить сумасшедшего -  Доводы  и
уговоры первого помощника и лекаря отвращают  его  от  этого  решения  -  Мы
направляемся к Сент-Элен, присоединяемся к флоту под командованием сэра К  О
и идем в Вест-Индию - Нас настигает страшная буря - Мои приятель Джек Рэтлин
ломает себе ногу при падении с грот-реи - Поведение доктора Макшейна -  Джек
противится ампутации ноги и находит в этом поддержку у  Моргана  и  у  меня,
берущихся за лечение и успешно его завершающих

     Капитан, препровожденный в свою каюту, был в таком бешенстве  от  того,
как с ним обошлись, что приказал  доставить  парня  к  нему,  чтобы  он  мог
собственноручно его застрелить; и в самом деле, ему удалось бы удовлетворить
свою жажду мести таким образом, если  бы  его  первый  помощник  не  восстал
против этого, заявив, что, по всей видимости, парень отнюдь не  сумасшедший,
но отъявленный преступник и нанят кем-либо из  врагов  капитана,  чтобы  его
убить, а потому должно заковать  его  в  цепи  до  передачи  военному  суду,
который, без сомнения, произведет тщательное расследование,  благодаря  чему
могут быть сделаны важные открытия, а  засим  вынесет  преступнику  смертный
приговор, соответствующий его вине.
     Такие доводы, совершенно невероятные, возымели нужные последствия,  ибо
рассчитаны были на мыслительные способности капитана,  в  особенности  после
того, как доктор Макшейн  одобрил  это  решение,  согласное  с  прежним  его
утверждением, что парень отнюдь не является умалишенным.
     Когда Морган увидел, что больше ничего худого не произойдет, он не  мог
скрыть удовольствия, отражавшегося  на  его  лице,  прикладывая  примочки  к
физиономии доктора, он отважился спросить, каково его мнение о том, кого  на
корабле больше - сумасшедших или дураков. Но от такой шутки ему  лучше  было
бы удержаться, ибо его пациент старательно сложил ее в памяти, чтобы извлечь
в более подходящее время.
     Между тем мы подняли якорь и шли к Даунсу; сумасшедший,  содержавшийся,
как преступник, воспользовался случаем, когда часовой провожал  его  на  нос
корабля, прыгнул за борт и расстроил капитану планы отмщения.
     В Даунсе мы оставались недолго, но при первом попутном восточном  ветре
пошли в Спитхед, где взяли на борт полугодовой запас провианта и отплыли  от
Сент-Элен вместе со всем  флотом,  снаряженным  для  Вест-Индии  в  памятную
экспедицию к Картахене *.
     Не без глубокой скорби я увидел, что вот-вот могу очутиться  в  далеких
местах с нездоровым климатом, лишенный малейших удобств,  которые  могли  бы
облегчить такое путешествие, да к тому же во власти неограниченного  тирана,
чьи приказы были почти нестерпимы. Но поскольку большинство  находящихся  на
борту жаловалось на то же самое, я решил смиренно подчиниться  своей  судьбе
и, насколько возможно, обеспечить себе сносное существование.
     Мы вышли из Канала  при  попутном  бризе,  который  вдруг  прекратился,
оставив нас штилевать лигах в пятидесяти от Лизэрд  *.  Но  это  бездействие
недолго продолжалось; в следующую ночь парус  грот-марса  разодрало  ветром,
который к утру превратился в ураган.
     Я  пробудился  от  ужасающего  грохота,  который  производили   наверху
пушечные лафеты, треск переборок, вой ветра в вантах, шум  судовой  команды,
дудки боцмана и его помощников, рупоры лейтенантов и лязг цепей от помп.
     Морган, никогда еще доселе не бывший в  море,  с  великой  поспешностью
вскочил с криком. "Господи, смилуйся над нами! Мне кажется, мы вторглись  во
владения самого Люцифера и всех чертей!", а бедняга Томсон остался лежать на
своей койке и, дрожа, воссылал мольбы к небесам о нашем спасении.
     Я  встал  и  присоединился  к  валлийцу,  с   которым   (предварительно
подкрепившись бренди) поднялся наверх; но если раньше мой слух был потрясен,
то какое же страшное зрелище явила буря моим взорам!
     Море вздымалось валами вышиной с гору, на вершине которой  наш  корабль
висел иногда так, словно собирался вот-вот низринуться в  самую  бездну!  По
временам мы погружались между двух валов, встававших по обе стороны  от  нас
выше топ-мачты и угрожавших сомкнуться и в один момент нас сокрушить.
     Из всего нашего флота, состоявшего из ста пятидесяти судов, может быть,
дюжина была видна, но и они шли без парусов по воле бури Мачта одного из них
подломилась и со страшным грохотом рухнула  за  борт.  Судьба  нашего  судна
казалась не более утешительной; офицеры и матросы  метались,  как  безумные,
орали во все горло, не ведая,  что  они  должны  делать  в  первую  очередь.
Некоторые взбирались на реи, пытаясь отдать паруса,  разодранные  на  тысячи
кусков, хлопавших на ветру; другие старались убрать те из парусов, какие еще
сохранились в целости, в то время как мачты, при броске корабля,  гнулись  и
дрожали, как ветви, угрожая разлететься на бесчисленные щепки
     В то время как я взирал на это с изумлением и ужасом, один  из  главных
брасов сломался, и от толчка двое матросов слетели с  нока  в  море,  где  и
погибли, а бедный Джек Рэтлин сброшен был на палубу и сломал ногу.
     Морган и я кинулись к нему на помощь и увидели,  что  осколок  берцовой
кости  от  удара  прорвал  кожу.  Поскольку  этот  перелом  грозил  опасными
последствиями и требовалось вмешательство доктора,  я  спустился  к  нему  в
каюту сообщить ему о  несчастном  случае,  а  также  взять  все  необходимые
перевязочные средства, которые мы всегда держали наготове. Я вошел  в  каюту
доктора и в мерцающем свете лампы разглядел его  стоящим  на  коленях  перед
чем-то,  напоминающим  распятие;  но  на  этом  я  не  настаиваю,  не  желая
показаться рабом молвы, которая толкала меня на такое заключение, утверждал,
будто доктор Макшейн принадлежит к римско-католической церкви. Как бы там ни
было,  но  он  поднялся  в  смущении,  вызванном,  возможно,  тем,  что  его
благочестие было  нарушено,  и  мгновенно  убрал  предмет,  пробудивший  мои
подозрения.
     Извинившись за свое вторжение, я ознакомил его с состоянием Рэтлина, но
мне не удалось заставить его подняться на палубу, где тот лежал. Он  поручил
мне передать боцману его  приказ  отрядить  людей  для  переноса  Рэтлина  в
кубрик, а тем временем Томсон должен  был  приготовить  все  для  перевязки.
Когда я  растолковал  боцману  требование  доктора,  тот  изрыгнул  страшное
проклятие и заявил, что не может отпустить с палубы ни одного человека,  ибо
каждую минуту мачта грозит рухнуть за борт.  Это  известие  не  весьма  меня
успокоило, однако, поскольку мой приятель Рэтлин очень жаловался на боль,  я
с помощью Моргана перетащил его  на  нижнюю  палубу,  куда,  наконец,  после
долгих  просьб  рискнул  притти  мистер  Макшейн  в  сопровождении  Томсона,
принесшего ящик, полный перевязочных средств, и своего  собственного  слуги,
тащившего целый набор превосходных инструментов.
     Он осмотрел перелом и рану и по  багровому  цвету  ноги  заключил,  что
угрожает гангрена и надлежит  незамедлительно  ампутировать  ногу.  Это  был
страшный приговор для больного, который, подкрепившись щепоткой жевательного
табаку, сказал со страдальческим видом:
     - Как?! Другого средства нет, доктор? Я  останусь  обрубленным?  Вы  не
можете ее сплеснить?
     - Право же, доктор Макшейн, - вмешался первый помощник, - со всем  моим
уважением к вам и понимая, так сказать,  различие  между  нами,  и  со  всем
почтением к вашим способностям и к превосходству и все такое  прочее,  но  я
должен сказать, что, на мой взгляд, нет нужды немедленно отрубать ногу этому
бедняге.
     - Господь да благословит вас, валлиец! - воскликнул Рэтлин. - Да  будет
вам во всех ваших делах ветер попутный! И дай вам  господи  в  конце  концов
стать на якорь в небесной обители!
     Макшейн, весьма  раздраженный  открытым  несогласием  помощника  с  его
решением, ответил, что не обязан давать ему отчет  в  своих  заключениях,  и
строгим тоном приказал ему пустить  в  ход  турникет  *.  Увидя  его,  Джек,
приподнявшись, закричал:
     - Стойте, подождите! Лопни мое сердце, если вы станете  тыкать  в  меня
своими ножами, прежде чем  я  узнаю  зачем!  Мистер  Рэндом,  неужто  вы  не
пошевельнете рукой, чтобы спасти мою ногу? Помяните мое слово, если бы здесь
был лейтенант Баулинг, он не дал бы отрубить Джеку Рзтлину ногу, словно  она
старый канат.
     Этот патетический  призыв  ко  мне,  а  также  желание  услужить  моему
достойному  другу  и  основания  считать  безопасной   отсрочку   ампутации,
заставили меня заявить о согласии с  первым  помощником  и  утверждать,  что
ненатуральный цвет кожи  вызван  воспалением,