ледует нас, и в  ужасе  скрючился  под  одеялами.
Страшное  привидение  вскочило  на  кровать  и,  несколько  раз  клюнув  нас
чувствительно через одеяла, ускакало прочь и исчезло. Мы со Стрэпом поручили
себя с превеликим благочестием попечению небес и, когда шум затих,  решились
выглянуть из-под одеял и перевести дух. Но только-только  мы  избавились  от
одного привидения, как появилось другое, и мы почти лишились чувств.
     Мы увидели старика, входящего в комнату;  у  него  была  длинная  седая
борода до пояса; в его глазах и лице было нечто дикое и странное,  необычное
для нашего мира; облачен  он  был  в  коричневый  халат  из  грубой  шерсти,
застегивающийся на спине и у запястья, а на голове был  странный  колпак  из
такой же шерсти. Я был так поражен, что не  мог  оторвать  взгляда  от  сего
ужасного существа и лежал неподвижно, следя за тем,  как  он  шел  прямо  на
меня. Подойдя к кровати, он стал ломать руки и крикнул таким голосом,который
не мог принадлежать человеческому существу:
     - Где Ральф?
     Я ничего не ответил. Тогда он повторил еще более ненатуральным голосом:
     - Где Ральфо?
     Только он произнес эти слова, до меня донесся издали  звон  бубенчиков;
привидение прислушалось к нему и удалилось, оставив меня  почти  окаменевшим
от страха. Прошло некоторое время, прежде чем я мог  притти  в  себя,  чтобы
вымолвить хоть слово; а когда, наконец, я повернулся к Стрэпу, я нашел его в
бесчувственном  состоянии,  которое,  однако,  недолго  длилось.  Когда   он
очнулся, я спросил, каково его  суждение  о  том,  что  случилось;  он  стал
уверять меня, что первое существо - это всеконечно душа какого-то проклятого
человека, у которого ноги обмотаны цепями (ибо страхи Стрэпа  увеличили  это
существо до размеров лошади, а звон маленьких  бубенчиков  -  до  громыхания
тяжелых цепей). Что до  старика,  то  он  полагал,  будто  старик  есть  дух
кого-то, убитого здесь давно, и обладает властью мучить  убийцу,  принявшего
вид ворона, а Ральфом звали этого самого убийцу.
     Хотя я не слишком верил в такое истолкование, однако волнение  помешало
мне наслаждаться сном, и в дальнейшей  моей  жизни,  полной  приключений,  я
никогда не проводил ночь так худо. Поутру Стрэп сообщил обо всем этом  Джою,
который после неудержимого припадка смеха объяснил  происшедшее,  поведав  о
том, что старик - это отец хозяина гостиницы, уже в течение  нескольких  лет
круглый идиот, увеселяет себя ручным вороном, сбежавшим в эту  ночь  из  его
комнаты и побудившим старика последовать за ним в нашу  спальню,  где  он  и
справился о вороне, которого звали Ральфо.
     Ничего  примечательного  не  случилось  до  конца  нашего  путешествия,
продолжавшегося еще шесть-семь дней. Наконец мы прибыли в столицу и  провели
всю ночь на постоялом дворе, где фургон  временно  остановился.  Наутро  все
пассажиры разбрелись в разные стороны, а я со своим спутником отправился  на
поиски члена парламента, к которому имел рекомендательное письмо от  мистера
Крэба. Так как мы расплатились за наше пребывание  на  постоялом  дворе,  то
Стрэп взял с собой наши пожитки и двинулся по улице, как всегда с мешком  на
спине, и шествовал следом  за  мной,  так  что  мы  являли  презанимательное
зрелище.
     Я оделся, чтобы выставить себя в самом выгодном свете, а  именно  надел
чистую гофрированную рубашку и лучшие нитяные чулки. Мои  волосы  яркорыжего
цвета висели до плеч гладкие и прямые, как свечи,  полы  кафтана  спускались
ниже колен, камзол и штаны были из той же ткани и  того  же  фасона,  а  моя
шляпа походила на цырюльничий таз, ибо тулья  была  низкая,  а  поля  узкие.
Одеяние Стрэпа было более удобное, чем мое, но короткий  корноухий  парик  и
мешок за спиной в соединении с так называемой чудной физиономией, а именно с
длинным подбородком,  крючковатым  носом  и  широкими  скулами,  -  все  это
совокупно превращало его в существо, весьма подходящее для  зубоскальства  и
насмешек.
     Итак, мы все шли  и  шли,  и  Стрэп  по  моему  желанию  осведомился  у
какого-то встреченного нами возчика, где проживает мистер Кринджер,  на  что
тот вылупил глаза и сказал: "Апап!" Тогда выступил я, дабы разъяснить в  чем
дело,  но,  к  несчастью,  возчик  не  понял  и  меня,  обозвал  нас  вшивой
шотландской гвардией  и  стегнул  лошадей,  заорав:  "Но-о-о!",  что  весьма
уязвило меня и вызвало негодование Стрэпа, который  заявил  мне,  когда  тот
отъехал на изрядное расстояние, что он готов с ним драться за фартинг.  Пока
мы размышляли, что делать, кучер медленно проезжавшей  мимо  наемной  кареты
увидел нас стоящими у какой-то лачуги и, подъехав к нам  вплотную,  крикнул:
"Карету,  хозяин?"  Затем,  ловко  управляя  вожжами,  он  заставил  лошадей
внезапно остановиться в луже и  при  сем  обдал  нас  грязью.  Свершив  этот
подвиг, он двинулся дальше, выразив свое удовлетворение  веселым  смехом,  к
которому присоединились прохожие, к моему великому унижению; но один из них,
более добросердечный, нежели другие, узнав в нас приезжих, посоветовал зайти
в пивную и обсушиться.
     Я поблагодарил его за совет, коим и воспользовался незамедлительно,  и,
войдя в указанный им дом, спросил пива и уселся у камелька в общей  комнате,
где мы пообчистились, как умели. Тем временем какой-то  шутник,  сидевший  у
стены, покуривая трубку,  распознав  в  нас  шотландцев  по  нашему  говору,
подошел ко мне и с торжественной физиономией спросил, давно ли я попался. Не
уразумев смысла этого вопроса, я ничего не ответил; тогда  он  сказал,  что,
должно быть, не так давно, так как мою косичку  еще  не  обкарнали;  тут  он
схватил меня за волосы и подмигнул остальной компании, весьма довольной  его
острословием.
     Я пришел в ярость от такого обращения,  но  опасался  проявить  чувство
негодования, ибо я был здесь  чужак,  да  к  тому  же  говоривший  отличался
крепким сложением и я ему был совсем не пара.  Однако  Стрэп,  то  ли  более
храбрый,  то  ли  менее  осторожный,  не  вынес  обиды,  мне  нанесенной,  и
внушительно сказал шутнику, что тот неотесанный парень, если обращается  так
вольно с лицами, выше его стоящими. Тогда остряк обратился к нему,  спросив,
что у него в мешке.
     - Что это у тебя, овсянка *, шотландский дуралей? -  спросил  он,  взяв
Стрэпа  за  подбородок,   и   потряс   его   к   невыразимому   удовольствию
присутствующих.
     Мой сотоварищ, чувствуя, что  его  оскорбили  самым  позорным  образом,
высвободился во мгновение ока и наградил обидчика ударом по уху, заставившим
того отлететь чуть ли не в другой конец комнаты. Мгновенно  для  противников
был расчищен круг. Видя, что Стрэп стал раздеваться, я  также  почувствовал,
как закипает во мне кровь и прогоняет все мои опасения; я тотчас  сбросил  с
себя все и заявил, что обида, послужившая причиной ссоры, была нанесена  мне
и буду драться я; в ответ на это кое-кто воскликнул:
     - А шотландец-то храбрец! Ну что ж, бой будет без подвохов!
     Заверение это подняло мой дух и, устремившись  к  противнику,  который,
если судить по его бледной физиономии, не очень-то склонен  был  драться,  я
нанес ему такой удар в живот, что он перелетел через скамейку и упал на пол.
Только-только  я  накинулся  на  него,  чтобы  закрепить  свою  победу,  как
полагается у меня на родине, как был остановлен зрителями, один  из  которых
попытался поднять лежавшего; но это ему не удалось, ибо тот заявил,  что  не
будет драться потому, мол, что не оправился еще от недавней болезни. Я очень
обрадовался такой отговорке и быстро облачился в свое платье, завоевав своей
храбростью доброе мнение всей компании, а также и Стрэпа, который пожал  мне
руку, поздравив с победой. Покончив с пивом и обсушив  одежду,  мы  спросили
хозяина, знает ли он мистера Кринджера, члена парламента, и очень удивились,
когда тот ответил отрицательно; мы предполагали,  что  он  пользуется  здесь
такой же известностью, как и в том боро *, которое он  представляет;  хозяин
добавил, что, возможно, мы узнаем о нем, когда двинемся дальше.
     Мы вышли на улицу и, увидев  ливрейного  лакея,  стоявшего  у  какой-то
двери, подошли к нему и спросили, не знает ли он, где проживает наш  патрон.
Сей член разноцветного братства *, со вниманием нас осмотрев, сказал, что он
знает мистера Кринджера очень хорошо  и  предложил  нам  повернуть  в  улицу
налево, затем повернуть вправо, потом снова влево, и после этих блужданий мы
попадем в проулок, который должны пройти, а у другого его конца  найдем  еще
проулок, ведущий к улице, где мы  увидим  вывеску  с  чертополохом  и  тремя
коробейниками, и вот там-то  он  проживает.  Мы  поблагодарили  его  за  эти
сведения и двинулись дальше; Стрэп сказал мне,  что  он  распознал  в  лакее
честного малого по одной только его физиономии, прежде чем тот открыл рот; с
этим суждением я согласился, приписав учтивые его манеры  обществу,  каковое
он видит повседневно в том доме, где служит.  Мы  следовали  его  указаниям,
поворачивая то влево, то вправо, то  снова  влево,  но  вместо  того,  чтобы
увидеть проулок, очутились на берегу  реки,  что  нас  обескуражило,  и  мой
спутник решился высказать предположение, не заблудились ли мы.
     К тому, времени мы порядком устали от  ходьбы;  не  ведая,  что  делать
дальше, я, поощряемый вывеской с изображением хайлендера, зашел в  лавчонку,
где торговали нюхательным табаком  и  где  я  нашел,  к  моему  несказанному
удовлетворению, соотечественника-лавочника. Когда мы сообщили  ему  о  нашем
странствии и об указаниях, полученных от лакея, он сказал, что нас обманули,
что мистер Кринджер живет в другом конце города и что  напрасно  мы  идем  к
нему сегодня, так как в это время  он  уже  отправился  в  Палату.  Тогда  я
спросил его, может ли он указать нам помещение для жилья. Он  с  готовностью
дал нам записку к своему знакомому, владельцу свечной  лавки  неподалеку  от
Сен-Мартин-Лейн.
     Здесь мы сняли комнату на третьем этаже за два шиллинга в неделю, такую
маленькую, что, когда в ней установили кровать, мы должны были  вынести  всю
остальную обстановку и пользоваться кроватью вместо  кресел.  Когда  подошло
обеденное время, наш хозяин  спросил,  как  мы  собираемся  столоваться,  на
каковой вопрос мы ответили, что последуем его совету.
     - Ну, что ж, - сказал он, - в этом городе есть два способа  столоваться
для людей, подобных вам, - один  более  почтенный  и  дорогой,  чем  другой;
первый способ - это обедать в таверне, посещаемой  только  людьми,  "отменно
одетыми", а другой называется "нырять в подвал", и к нему прибегают те,  кто
склонен или вынужден жить бережливо.
     Я дал ему  понять,  что  этот  способ  более  подходит  нам  по  нашему
положению, чем первый, если только он не считается позорным.
     - Позорный! - воскликнул он. -  Боже  избавь!  Есть  "немало  почтенных
людей, богатых людей,  скажу  даже  -  превосходных  людей,  которые  ныряют
ежедневно. Мне приходилось видеть много прекрасных джентльменов в камзолах с
кружевами, которые обедали весьма удобно за три с половиной пенса,  а  затем
шли в кофейню, где были на равной ноге с самыми знатными лордами. Да вот  вы
сами своими глазами убедитесь, я пойду сегодня с вами и покажу вам все.
     И он в самом деле отвел нас в  какой-то  проулок,  где,  замедлив  шаг,
предложил следить за ним и делать то, что он делает; затем, пройдя несколько
шагов, он нырнул в подвал и мгновенно исчез. Я  последовал  его  примеру  и,
благополучно спустившись вниз, очутился в обжорке,  почти  задохнувшийся  от
запаха жареной говядины, окруженный  кучерами  наемных  карет,  носильщиками
портшезов, ломовиками, лакеями, безработными или живущими у хозяев на  своих
харчах; все  они  поедали  требуху,  говяжьи  ножки,  студень  или  колбасу,
усевшись за отдельными столиками,  накрытыми  скатертями,  от  которых  меня
затошнило.
     Пока я стоял, недоумевая, садиться  ли  мне  за  стол,  или  выбираться
наверх, Стрэп, спускавшийся вниз, оступился, влетел в эту ужасную обжорку  и
сбил с ног кухарку, подававшую  в  этот  момент  миску  с  супом  одному  из
посетителей. При своем падении она разбила миску об ноги  барабанщика  пешей
гвардии и столь жестоко его обварила, что он вскочил и  завертелся,  изрыгая
проклятия, от  которых  у  меня  волосы  встали  дыбом.  Пока  он  развлекал
присутствующих привычным для него красноречием,  кухарка  встала  и,  смачно
выругав  виновного  в  этой  незадаче  беднягу,  лежавшего  под   столом   и
потиравшего с кислой миной  огузок,  зачерпнула  соль  из  солонки,  которую
держала, и, спустив вниз чулок барабанщика, а вместе с ним и кожу,  высыпала
соль на больное  место.  Едва  эта  припарка  возымела  свое  действие,  как
барабанщик,  уже  замолкавший,  столь  неистово  взвыл,  что  вся   компания
содрогнулась; схватив стоявший рядом оловянный кувшин, вместимостью в пинту,
он стиснул края его так, словно кувшин  был  кожаный,  и  при  этом  страшно
искривил рот, скрежеща зубами. Сообразив, в чем причина такого  неистовства,
я приказал кухарке смыть соль и полить ногу маслом,  что  она  и  исполнила,
принеся ему немедленное облегчение.
     Но тут возникло новое затруднение, так как хозяйка  потребовала  уплаты
за кувшин, ставший отныне непригодным.  Барабанщик  поклялся,  что  заплатит
только за съеденное, присовокупив, что она должна  быть  благодарна  ему  за
умеренность, а не то он еще взыщет с нее за убытки. Стрэп, предвидя, что все
падет на его голову, посулил заплатить  хозяйке  и  потребовал  ужин,  чтобы
угостить барабанщика, чем совершенно умиротворил его и потушил вражду. После
того как все уладилось, мы уселись вместе с  хозяином  за  стол  и  получили
чудесный обед из говяжьих ножек,  уплатив  каждый  два  с  половиной  пенса,
включая в эту сумму хлеб и слабое пиво.


ГЛАВА XIV

     Мы навещаем приятеля  Стрэпа.  -  Его  описание.  -  Его  совет.  -  Мы
отправляемся к мистеру Кринджеру. - Нам отказывают в приеме. -  Происшествие
со Стрэпом -  Его  поведение  вслед  за  этим.  -  Необычайное  приключение,
лишившее меня всех моих денег.

     Днем мой сотоварищ предложил пойти к своему приятелю, который,  как  мы
знали, жил по соседству; мы отправились туда, и нам посчастливилось  застать
его дома. Этот джентльмен, прибывший из  Шотландии  три-четыре  года  назад,
открыл в городе школу  для  обучения  латыни,  французскому  и  итальянскому
языкам; но глазным образом он преподавал английское произношение по  методе,
самой скорой и необычной из всех,  какие  применялись  доселе,  и  если  его
ученики говорили так, как их учитель, то надо  сказать,  что  сию  последнюю
свою задачу он решал отменно. Ибо, хотя я легко понимал каждое слово  с  той
поры, как прибыл в Англию, три четверти слов из его диалекта были  непонятны
мне так же, как если бы он говорил на арабском языке или на ирландском.  Был
он среднего роста и весьма сутулился, хотя едва достиг сорока лет; лицо  его
было ужасно попорчено оспой, а рот растянут от уха до уха. Он был облачен  в
халат из шотландки, перехваченный вокруг талии старым сержантским поясом,  и
в парик с косицей и тупеем высотой в три дюйма по моде эпохи Карла Второго.
     Радушно встретив Стрэпа (приходившегося ему сродни), он  осведомился  у
него, кто я таков, и, узнавши, пожал мне руку и сказал, "что учился в  школе
с моим отцом. Ознакомившись с моим положением, он заверил  меня,  что  готов
мне служить по мере сил -  советом  или  чем-нибудь  иным;  говоря  это,  он
смотрел на меня весьма пристально, ходил вокруг меня  и  бормотал:  "Господи
Иисусе! Ну, и вид!" Скоро я разобрал его восклицания и сказал:
     - Мне кажется, сэр, вам не нравится мой костюм?
     - Костюм? - переспросил он. - У себя на родине вы можете  называть  это
как угодно, но, клянусь, здесь это маскарад... Ни одна христианская душа  не
впустит к себе в дом такую фигуру! Не понимаю, как это  собаки  за  вами  не
охотятся! Вы были на Сен-Джемской рыночной площади? Клянусь,  вы  похожи  на
двоюродного брата орангутанга!
     Услыхав такие речи, я призадумался и задал ему вопрос, допустят ли меня
завтра к мистеру Кринджеру, от которого весьма зависело  пристроить  меня  к
какому-нибудь делу.
     - Мистер Кринджер, мистер Кринджер... - повторил он, поскребывая  щеку.
- Может быть, он и  достойный  джентльмен...  ничего  дурного  я  о  нем  не
слыхивал, но вы зависите от него одного, что ли? Кто рекомендовал вас ему?
     Я вытащил письмо мистера Крэба и поведал ему о том, на чем  зиждутсямои
надежды; в ответ на это он уставился на меня и повторил:
     - Господи Иисусе!
     Поведение это показалось мне дурным предзнаменованием, и я попросил его
помочь мне своим советом, что он и обещал охотно; в  подтверждение  сего  он
направил нас в бывшую  неподалеку  лавку,  где  торговали  париками,  строго
наказав мне не появляться перед мистером Кринджером, пока я не расстанусь  с
этими рыжими волосами, которых, по его словам, достаточно, чтобы поселить  в
человечестве  неприязнь  ко  мне.  А  когда  мы  двинулись  в  путь,   чтобы
последовать его совету, он окликнул меня и велел передать мое письмо мистеру
Кринджеру в собственные руки.
     Пока мы шли, Стрэп ликовал по поводу приема, оказанного нам его другом,
который, по-видимому, заверил его, что  в  один-два  дня  подыщет  для  него
доброго хозяина.
     - А вот теперь, - говорил Стрэп, - вы увидите, какой парик я выберу для
вас. Во всем Лондоне - а это не шутки - нет цырюльника,  который  всучил  бы
мне гнилую подкладку или негодный волос... И в самом деле,  сей  рачительный
малый вступил в  такие  длительные  пререкания  с  торговцем,  что  ему  раз
двадцать предлагали покинуть давку, чтобы поискать парик подешевле. В  конце
концов я выбрал за десять  шиллингов,  приятный  на  вид  короткий  парик  и
вернулся домой, где Стрэп во мгновение обкорнал мои волосы, вызывавшие такое
неудовольствие учителя.
     На следующий день мы встали  спозаранку,  предупрежденные,  что  мистер
Кринджер принимает еще при свечах всех уповающих на него и что сам он должен
присутствовать на утреннем приеме милорда Террьера на рассвете,  потому  что
его лордство присутствует  на  утреннем  приеме  министра  между  восемью  и
девятью часами. Когда мы  пришли  к  дому  мистера  Кринджера,  Стрэп,  дабы
показать мне образец своего  хорошего  обхождения,  стал  тарахтеть  дверным
кольцом так громко  и  долго,  что  вызвал  тревогу  по  всей  улице;  вдруг
отворилось окно третьего этажа в  соседнем  доме,  и  из  него  столь  ловко
опорожнили ночную посуду, что бедняга цырюльник промок  до  костей;  что  до
меня, то, к счастью, я стоял немного поодаль и  избежал  этого  неароматного
потопа. Тем временем лакей  открыл  дверь  и,  не  видя  никого  кроме  нас,
недовольно спросил, я ли производил такой чертовский шум и что мне  надобно.
Я ответил ему, что имею дело к его хозяину и хочу его видеть. В ответ на это
он захлопнул дверь перед моим носом,  порекомендовав  мне  научиться  раньше
вежливости, прежде чем  получить  доступ  к  его  хозяину.  Огорченный  этой
неудачей, я обратил свое раздражение против Стрэпа, которого резко  упрекнул
за его самонадеянность; но он, не обращая внимания на мои слова,  занят  был
тем, что выжимал свой парик, а засим поднял изрядной  величины  камень  и  с
такой силой запустил им в дверь дома, из которого  его  оросили,  что  замок
сломался,  дверь  распахнулась  и  Стрэп   дал   тягу,   оставляя   на   мое
благоусмотрение, следовать за ним либо нет.
     Впрочем,  было  некогда  размышлять,  и  я  помчался  за  ним  со  всей
быстротой, на какую был способен, пока на рассвете мы оба  не  очутились  на
какой-то незнакомой улице. Мы шли по ней, глазея по сторонам, и тут какой-то
благопристойный на вид человек,  проходя  мимо  меня,  внезапно  остановился
ичтото поднял, а затем, рассмотрев, протянул мне со следующими- словами:
     - Вы потеряли, сэр, полкроны.