оображение столь предвкушало  удовольствие,  предстоявшее  мне  на
следующий день, что в эту ночь я  спал  очень  мало  и,  встав  рано  утром,
отправился в назначенное место, где встретил мою приятельницу и поведал ей о
своем успехе у сквайра. Она  была  весьма  рада  этому  счастливому  случаю,
который, по ее словам, придется по душе Нарциссе, хотя и влюбленной в  меня,
но тем не менее выражавшей сомнение касательно моего  подлинного  положения,
сомнения, порожденного деликатностью ее чувств ко  мне,  которые  я  мог  бы
рассеять, как, она полагала, не ведая, однако,  каким  образом  я  могу  это
сделать.
     Я был очень встревожен таким сообщением,  ибо  предвидел  трудности,  с
которыми столкнусь, добиваясь одной только справедливости; хотя я никогда не
намеревался обманывать женщину,  и  тем  более  Нарциссу,  выдавая  себя  за
богача, а возлагал надежды на свое происхождение, воспитание и образ  жизни,
но (такая несчастная мне выпала судьба) я понял, что будет трудно  опираться
даже на эти обстоятельства, в особенности последнее, которое являлось  самым
существенным. Мисс Уильямс, так же как и я,  понимала  мои  затруднения,  но
утешала меня, говоря, что, когда женщина  одарит  мужчину  любовью,  она  не
может удержаться, чтобы не судить о  нем  во  всех  отношениях  пристрастно,
легко склоняясь в его пользу. Далее она  заметила,  что  хотя  мне  пришлось
иногда влачить  жалкое  существование,  но  я  никогда  не  совершил  ничего
недостойного, что виновником моей бедности был не я, а фортуна, и несчастья,
выпавшие мне на долю, укрепив мой ум и тело, еще больше воспитали  меня  для
занятия достойного положения и  могли  бы  внушить  любой  разумной  женщине
расположение ко мне; затем она посоветовала мне быть  всегда  откровенным  в
ответ на расспросы моего предмета страсти, не утаивая  от  нее,  без  нужды,
самых невыгодных для меня обстоятельств, а в остальном положиться на силу ее
любви и рассудительность.
     Мнение этой разумной молодой женщины о сем предмете, равно как и  почти
обо всем, полностью совпало с моим мнением. Я поблагодарил ее за попечение о
моей выгоде и, пообещав вести себя соответственно ее указаниям, расстался  с
ней после  того,  как  она  уверила  меня,  что  я  могу  полагаться  на  ее
предстательство перед Нарциссой и что время от времени она будет  доставлять
мне сведения, имеющие касательство к моей любви, которые ей удастся добыть.
     Облачившись в костюм, выставлявший меня в выгодном свете, я  с  великой
опаской и нетерпением ждал обеденного часа. Когда этот час приблизился,  мое
сердце так заколотилось, и я пришел в такое смятение,  что  испугался  своей
решимости и мне захотелось даже отказаться от посещения.  Но  мистер  Фримен
зашел за мной по пути, и я отправился с ним в дом, где  обреталось  все  мое
счастье.
     Мы были любезно приняты сквайром,  сидевшим  с  трубкой  в  гостиной  и
предложившим нам выпить чего-нибудь перед обедом; хотя я никогда еще так  не
нуждался в возбуждающем напитке, мне было неловко принять  это  предложение,
которое мой приятель также отвергнул.
     Мы уселись и завязали беседу, длившуюся с  полчаса,  благодаря  чему  я
смог притти в себя  и  (настолько  мои  мысли  были  прихотливы)  стал  даже
надеяться на то, что Нарцисса совсем не  появится;  но  вдруг  вошел  слуга,
объявил, что обед  подан,  и  тут  я  пришел  в  такое  замешательство,  что
едва-едва мог это скрывать от окружающих, пока мы поднимались по лестнице.
     Когда мы вошли в столовую, первое, что  бросилось  мне  в  глаза,  была
божественная Нарцисса, зарумянившаяся, как Аврора, украшенная всеми  дарами,
какие только  могли  предложить  красота,  невинность  и  кротость.  У  меня
закружилась голова, колени мои задрожали, я едва обрел в  себе  силы,  чтобы
выдержать церемонию представления, когда ее брат,  хлопнув  меня  по  плечу,
воскликнул:
     - Мистер Рэндан, вот моя сестра!
     Я подошел к ней в волнении и страхе, но в тот момент, когда  наши  руки
соединились в пожатии, моя душа затрепетала от упоения!
     Нам повезло, что хозяин не был наделен излишней проницательностью,  ибо
наше смущение было столь явно, что мистер  Фримен  заметил  его  и  позднее,
когда мы шли домой, поздравил меня с большой удачей. Но сквайр был далек  от
малейших подозрений и даже предложил мне заговорить с моей  очаровательницей
на языке, ему неведомом,  сказав  сестре,  что  добыл  джентльмена,  который
сможет поболтать с ней по-французски и на других языках, а ко мне  обратился
со следующими словами:
     - Чорт  возьми!  Мне  хочется,  чтобы  вы  поболтали  с  ней  на  вашем
французском или итальянском, и вы мне скажете,  понимает  ли  она  так,  как
думается ей. Она с теткой  трещит  на  них  день-денской,  а  я  ни  единого
английского словечка не слышу.
     Я поймал взгляд моей владычицы  и  понял,  что  ей  не  по  душе  такое
предложение, которое она отвергла с обычной для нее мягкостью, ибо это  было
бы неуважительно  по  отношению  к  тем,  кто  не  знает  этих  языков.  Мне
посчастливилось сидеть против нее, и я куда больше услаждал свои взоры,  чем
думал  об  аппетите,  который  она  тщетно  старалась  разжечь,   настойчиво
предлагая мне самые лакомые кусочки, нарезанные  ее  очаровательной  ручкой;
все мои чувства были  поглощены  моей  необъятной  любовью,  которой  я  был
охвачен, созерцая восхитительное создание.
     Как только окончился обед, сквайр стал клевать носом и, зевнув во  весь
рот, встал, потянулся, прошелся раза два по комнате, а засим, попросив у нас
разрешения вздремнуть, наказал строго-настрого сестре не отпускать нас домой
до его пробуждения и удалился без дальнейших церемоний на покой. Не прошло и
нескольких минут после его ухода, как Фримен, догадавшись о  моих  сердечных
делах и полагая, что может мне больше всего удружить, оставив меня наедине с
Нарциссой, сделал вид, будто о чем-то вспомнил, и,  поднявшись,  попросил  у
нее позволения уйти на полчасика, ибо он,  к  несчастью,  совсем  позабыл  о
весьма неотложном свидании; с этими словами он покинул нас, обещав вернуться
к чаю и оставив меня и мою владычицу в большом смущении.
     Теперь, когда я получил возможность открыть ей трепет моей души,  я  не
мог это сделать. Я обдумал раньше немало чувствительных деклараций, но когда
попытался их произнести, мой  язык  отказался  повиноваться,  а  она  сидела
молча, в тревоге потупив взор, и грудь  ее  вздымалась,  словно  в  ожидании
какого-то великого события.
     Наконец я попытался положить  конец  этому  торжественному  молчанию  и
произнес:
     - Это просто удивительно, мадам...
     Звуки замерли, и я умолк, а Нарцисса, зарумянившись, посмотрела на меня
и робко спросила:
     - Что, сэр?
     Смущенный этим замечанием в форме вопроса, я  с  глупой  застенчивостью
вымолвил:
     - Мадам?
     На это она ответила:
     - Прошу прощения, мне показалось, что вы обратились ко мне...
     Снова наступило молчание. Я снова попытался заговорить и, хотя поначалу
очень запинался, но все же кое-как сказал следующее:
     - Я хотел сказать, мадам... это просто удивительно...  что  любовь  так
несовершенна... что тех, кто дал ей обет,  лишает  возможности  пользоваться
своими способностями, когда  они  особенно  нужны.  Когда  представился  мне
счастливый случай побыть с вами наедине, я несколько раз понапрасну  пытался
выразить мою страстную любовь к самой прекрасной представительнице ее пола -
любовь, овладевшую моей душой тогда, когда жестокая  судьба  заставила  меня
предстать в обличье раба, несвойственном моему  происхождению,  чувствам  и,
смею сказать, достоинствам... но судьба благосклонна в одном отношении,  так
как она позволяла мне видеть и наблюдать ваши совершенства. Да,  мадам!  Это
именно тогда ваш дорогой образ  проник  в  мое  сердце,  где  он  и  обитает
неизменным, среди бесчисленных забот вдохновляя меня  на  борьбу  с  тысячью
затруднений и опасностей!
     Покуда я говорил это, она прикрывала лицо веером,  а  когда  я  кончил,
оправилась от пленительного смущения и сказала, что весьма  мне  обязана  за
лестное о ней мнение и ей очень жаль  слышать  о  моих  прежних  несчастьях.
Приободренный  этим  милым  замечанием,   я   сказал,   что   почитаю   себя
вознагражденным за все мои испытания ее нежным сочувствием,  и  заявил,  что
мое будущее счастье всецело зависит от нее.
     - Сэр! - сказала она. - Я была бы крайне неблагодарной, если  бы  после
вашего замечательного поступка, когда вы однажды пришли мне на помощь, я  не
захотела бы позаботиться о вашем счастье и отказалась бы вам угодить.
     Взволнованный этими  словами,  я  бросился  к  ее  ногам  и  умолял  ее
взглянуть  благосклонно  на  мою  страстную  любовь.  Она   перепугалась   и
уговаривала меня встать, ибо ее брат может  застать  меня  в  этой  позе,  и
просила пощадить ее сейчас и не касаться предмета, к обсуждению которого она
не приготовлена. В ответ  на  это  я  поднялся,  сказав,  что  скорее  готов
умереть, чем ослушаться ее, но просил понять, сколь драгоценны были для меня
эти минуты и как я должен обуздать  свое  влечение,  чтобы  принести  его  в
жертву ее желанию. Она улыбнулась с несказанной нежностью и ответила, что  в
таких минутах не будет недостатка, если я сумею завоевать доброе  мнение  ее
брата, а я, очарованный ее прелестью, схватил ее руку и жадно стал покрывать
поцелуями.
     Но она, нахмурившись, пресекла мою вольность и сказала, что я не должен
забываться, если не хочу потерять ее уважение; она напомнила, что  мы  почти
друг друга не знаем и что ей надо узнать меня лучше, прежде чем  она  сможет
дать благоприятный для меня ответ; короче говоря, она, хотя и упрекала меня,
но с такой мягкостью и проявляя такую рассудительность, что я прельстился ее
умом не меньше, чем раньше  красотой,  и  почтительно  просил  простить  мою
самонадеянность.
     С обычной своей приветливостью она простила обиду, которую я нанес  ей,
и  закрепила  дарованное  прощение  взглядом,  исполненным  такой   чарующей
нежности, что на несколько мгновений я  от  восторга  почти  лишился  чувств
Засим, стараясь вести себя  согласно  ее  желаниям,  я  направил  беседу  на
предметы более для меня безразличные, но ее присутствие являлось  неодолимым
препятствием для моих намерений: видя столь полное совершенство,  я  не  мог
оторваться от созерцания его! Я взирал на нее с невыразимой любовью. Я терял
голову от восхищения.
     - Мое положение невыносимо! - вскричал я. - Я схожу с  ума!  Отчего  вы
так несказанно  прекрасны?!  Отчего  вы  так  восхитительно  добры?!  Отчего
природа наделила вас очарованием превыше всех женщин?! Я жалкий человек, как
осмеливаюсь я, недостойный, стремиться завладеть таким совершенством?!
     Мое безумство испугало ее; с непреклонной убедительностью она подчинила
мою страсть рассудку и ниспослала мир в мою душу, погрузив ее в  блаженство,
а из опасения, как бы я снова не впал в безумство, ловко  перевела  разговор
на другие предметы, чтобы отвлечь мое воображение. Она пожурила меня за  то,
что я не осведомился о ее тетке, которая,  по  ее  словам,  несмотря  на  ее
рассеянность и отрешенность от повседневной жизни,  частенько  говорила  обо
мне с необычной теплотой. Я выразил свое уважение доброй леди, извинился  за
мое упущение, приписав его великой силе моей любви, которая  завладела  моей
душой целиком, и осведомился, как она поживает,
     В ответ на это милая Нарцисса сообщила то, что я уже слышал о браке  ее
тетки, и, с любовью оберегая ее доброе имя,  насколько  это  было  возможно,
сказала, что та живет здесь по соседству со своим мужем и  так  страдает  от
водянки и изнурена чахоткой, что сейчас мало надежды  на  ее  выздоровление.
Выразив огорчение болезнью тетки, я  спросил  о  своей  милой  приятельнице,
миссис Сэджли, которая, к моей вящей радости, пребывала в добром здравии  и,
после того как я исчез, укрепила, восхваляя меня, то  выгодное  впечатление,
какое мое поведение произвело при расставании на сердце Нарциссы.
     Это обстоятельство повлекло за собой мой вопрос о сэре  Тимоти  Тикете,
который, по словам Нарциссы, столь преуспел, возбуждая ее брата против меня,
что невозможно было вывести брата из заблуждения, и ее собственное доброе
 имя пострадало от недостойной клеветы сэра Тимоти; она сообщила  также,  что
весь приход был поднят на ноги и охотился за мной, и она невыразимо  боялась
за меня,  хорошо  зная,  как  мало  будут  значить  моя  невиновность  и  ее
свидетельства для невежественных, предубежденных,  жестоких  людей,  которые
судили бы меня в случае моей поимки; рассказала она также, что  сэр  Тимоти,
пораженный апоплексическим ударом, начал поправляться с  большим  трудом  и,
страшась смерти, стал к ней готовиться, почему и послал за  ее  братом  и  с
великим сокрушением сознался в своем зверском покушении на нее и снял с меня
возведенные им обвинения в нападении, грабеже и сношениях с ней; после этого
признания он прожил еще месяц в весьма плачевном состоянии и умер от второго
удара.
     Каждое слово, сказанное сим дорогим существом, укрепляло узы,  которыми
я был к ней привязан.  Мое  злонамеренное  воображение  начало  работать,  и
бурная моя страсть вновь пробудилась,  когда  возвращение  Фримена  помешало
искушению и помогло укротить возникшее волнение.
     Скоро и сквайр ввалился в комнату, протирая глаза,  и  потребовал  чаю,
который он пил из маленькой чаши, предназначенной для бренди, тогда  как  мы
пили его, как обычно. Нарцисса покинула нас, чтобы навестить тетку, и  когда
мы с Фрименом собрались уйти, охотник на лисиц  так  упорно  уговаривал  нас
провести вечер у него в доме, что мы вынуждены были согласиться.
     Что до меня, то я был рад такому приглашению, благодаря которому я  мог
бы побыть дольше в обществе его сестры, но я очень боялся рисковать  потерей
ее уважения, участвуя с ним в попойке, которую, судя по его нраву, он должен
был затеять. Но этого избежать было невозможно; я надеялся  только  на  свою
сильную конституцию, которая  будет  сопротивляться  опьянению  дольше,  чем
конституция  сквайра,  а  в  остальном  решил  положиться   на   доброту   и
рассудительность моей властительницы.
     Наш хозяин приказал немедленно после  чая  подать  на  стол  напитки  и
стаканы, собираясь пить тотчас же, но мы решительно отказались приступить  к
выпивке так рано и  предложили  провести  часок-другой  за  вистом,  коим  и
занялись, как только вернулась Нарцисса. Поначалу мне выпало иметь партнером
сквайра, и, поскольку мои мысли  целиком  были  поглощены  более  интересной
игрой, я играл столь плохо, что он потерял терпение, стал нещадно ругаться и
угрожать, что потребует вина, если не получит другого партнера. Это  желание
было удовлетворено, я перешел партнером к Нарциссе, и он выиграл по  той  же
самой  причине,  по  какой  раньше   проигрывал;   я   был   счастлив,   моя
очаровательная партнерша не выражала недовольства, время текло очень приятно
пока нам не сказали, что в соседней комнате приготовлен ужин.
     Сквайр был взбешен тем, что вечер проходит без пользы для него, обрушил
свою месть на карты, которые разорвал  и  с  проклятиями  швырнул  в  камин,
пригрозив, что мы возместим  потерю,  ибо  будем  пить  быстрее  и  большими
стаканами; действительно, едва только ужин кончился  и  моя  очаровательница
удалилась, он стал приводить свою угрозу в исполнение.
     Перед нами поставлены были три бутылки портвейна  (он  не  пил  другого
вина) и столько же больших стаканов, и каждый  из  нас  немедленно  наполнил
стакан до краев из своей бутылки, а затем осушил залпом.
     Хотя я выпил этот стакан, а вслед за ним и другой, не  колеблясь  и  не
обнаруживая не охоты, с такой же быстротой, с какой их наполнили, но  понял,
что моя голова не выдержит большого количества таких  стаканов.  Устрашенный
настойчивостью сквайра, приступившего к  выпивке  с  таким  пылом,  я  решил
возместить недостаток сил стратагемой, которую тотчас  же  и  применил,  как
только он потребовал новые бутылки. Вино было крепкое и бросалось в  голову,
я уже захмелел от выпитого, Фримен осоловел, а сам сквайр оживился до  того,
что загорланил песню.
     Когда я увидел новые бутылки, я прикинулся весельчаком,  позабавил  его
французской песенкой о кутеже, и хотя он ее не понял, но пришел в восторг; а
затем я заявил ему, что лучшие и умнейшие люди в Париже никогда  не  возятся
со  стаканами  и  спросил,  найдется  ли  у  него  в  доме  кубок  или  чаша
вместимостью в кварту вина.
     - Тысяча чертей! - воскликнул он. - У меня есть серебряная миска, в нее
войдет как раз кварта! А ну, болван, давай ее сюда!
     Сосуд принесли, я попросил его вылить бутылку в миску, что он и сделал,
затем я подмигнул ему весьма развязно и сказал:
     - Ваше здоровье! Он уставился на меня и вскричал:
     - Как? Одним духом, мистер Рэндан?!
     - Одним духом, сэр! Вы не мокрая курица! Мы от вас не отстанем!
     - Не отстанете? - спросил он, пожимая мне руку. - Чорт с ней!  Я  выпью
ее, хотя бы до дна была целая миля. За  лучшее  знакомство  с  вами,  мистер
Рэндан!
     Тут он поднес миску к губам и осушил ее залпом. Я знал, что последствия
скажутся почти немедленно; взяв у него миску, я стал опоражнивать в нее свою
бутылку и сказал, что теперь он может пить хоть с самим татарским ханом...
     Только я это произнес, как он обиделся и после тщетных попыток  плюнуть
удовольствовался тем, что выговорил заикаясь:
     - К дья... волу ваших та... та... тарских ха-анов!  Я  своб...  своб...
одный англи... ча... нин, имею три... три .. ты... сячи в  год,  мне  пле...
в... в... ать на всех! Ч-чорт!
     Челюсть его отвисла, глаза остановились, он громко икнул и упал на  пол
немой, как камбала. Мистер Фримен был от души рад его поражению,  помог  мне
отнести его на кровать, где он остался на попечении слуг, а  мы  отправились
по домам, поздравив друг друга с нашей удачей.


ГЛАВА LVII

     Мисс Уильямс сообщает мне о благосклонном  отношении  Нарциссы  к  моей
страстной любви. - Я умиротворяю сквайра.  -  Пишу  моей  властительнице.  -
Осчастливлен ее ответом. - Прошу у ее брата разрешения танцовать  с  ней  на
балу. - Получаю его согласие, а также и ее. - Наслаждаюсь беседой с  ней.  -
Размышляю и прихожу в замешательство. - Имею честь быть ее кавалером на балу
. - Мы заслуживаем похвалу известного  нобльмена.  -  Он  обнаруживает  свою
влюбленность в Нарциссу. - Я терзаюсь ревностью. - Я  замечаю  среди  гостей
Мелинду. - Сквайр пленен ее красотой. - Нарцисса в тревоге покидает бал.

     На следующее утро я встретился в обычном месте с мисс Уильямс, которая,
к моей радости, сообщив о благодетельном для меня развитии любви ее госпожи,
сделала меня счастливым, рассказав о разговоре с  ней  после  того,  как  та
вернулась вечером домой. Я едва  мог  поверить  сему  сообщению,  когда  она
передала выражения, в каких Нарцисса отзывалась обо мне, настолько они  были
проникнуты чувством и превосходили самые пылкие  мои  надежды;  мне  приятно
было также слышать, что Нарциссе пришлось по душе мое обращение с ее братцем
после ее ухода.
     Я пришел в восторг от таких волнующих известий и  презентовал  вестнице
кольцо в знак моей  благодарности,  но  мисс  Уильямс  была  выше  корыстных
соображений и  отказалась  принять  подарок,  выразив  свое  недовольство  и
сказав, что она немало огорчена, видя, насколько я низкого о ней  мнения.  Я
оправдывался, объясняя свой поступок, и заверил ее в моем  уважении,  обещав
следовать ее указаниям во всем этом деле, которое так было мне  дорого,  что
покой моей жизни зависел от его исхода.
     Поскольку я пылко желал второго свидания, когда я смог бы изливаться  в
любви, не опасаясь помехи, а быть  может,  и  получить  какой-нибудь  нежный
залог ответной любви от королевы моих  желаний,  я  упрашивал  мисс  Уильямс
помочь мне в устрой