посоветовал  как
единственное средство спасти жизнь выступить "свидетелем короны" и  обвинить
соучастника.
     Тут я решила, что небесная кара настигла  меня  и  жизненный  мой  путь
вскоре завершится позорной смертью. Эта мысль столь  глубоко  запала  мне  в
душу, что на несколько дней я лишилась рассудка и думала, будто  нахожусь  в
аду, терзаемая злыми духами; да и в  самом  деле,  не  нужно  было  обладать
непомерным воображением, чтобы могла зародиться такая идея: из всех мест  на
земле Брайдуэлл больше всего соответствовал  тому  понятию,  какое  я  давно
составила себе о преисподней. Здесь я не видела ничего, кроме бешенства, мук
и  кощунства,  не  слышала  ничего,  кроме  стонов,  проклятий,   ругани   и
богохульств.  В  этой  адской  среде  я  находилась  под  властью   варвара,
налагавшего на меня обязанности, которые  я  не  могла  выполнить,  и  затем
бесчеловечно подвергавшего меня наказанию за бессилие. Часто меня  секли  до
потери сознания и приводили в чувство ударами плети, а  пока  я  лежала  без
памяти, мои товарки по тюрьме растаскивали у меня все,  вплоть  до  чепчика,
башмаков и чулков; я была лишена не только самых  необходимых  вещей,  но  и
пищи, и несчастное мое положение описать нельзя.  Никто  из  моих  знакомых,
уведомленных мною о моей беде, не оказал мне ни помощи, ни  внимания,  будто
бы потому, что я была осуждена за кражу, а мой квартирный  хозяин  отказался
выдать кое-какие мои платья, за которыми  я  послала,  так  как  я  осталась
должна ему за неделю.
     Подавленная несчастьем, я пришла в отчаянье и решила положить  конец  и
моим страданьям и моей жизни; с этой целью я встала среди  ночи,  когда  все
вокруг меня, казалось, спали, и,  привязав  один  конец  носового  платка  к
большому крюку в потолке для весов, на которых взвешивали пеньку, влезла  на
стул и, сделав на другом конце петлю, просунула в  нее  голову,  намереваясь
повеситься. Но не успела я приладить узел,  как  меня  застигли  врасплох  и
удержали две женщины, которые все время бодрствовали  и  догадались  о  моем
намерении. Утром арестованным объявили о  моем  покушении  и  наказали  меня
тридцатью ударами плети; боль, а также сознание неудачи  и  позор  отняли  у
меня рассудок и вызвали припадок  буйного  помешательства,  когда  я  зубами
отдирала мясо от своих костей и  билась  головой  об  каменный  пол,  почему
принуждены были  приставить  ко  мне  сторожа,  чтобы  я  не  причинила  еще
какого-нибудь вреда себе или другим. Этот приступ  буйства  продолжался  три
дня, по истечении которых я стала  тихой  и  угрюмой;  но  так  как  желание
покончить с собой еще не угасло, я решила умереть голодной смертью и с  этой
целью отказывалась от всякой пищи. То ли потому, что никто  мне  в  этом  не
препятствовал, то ли по слабости моей натуры - не знаю, но  на  второй  день
поста  моя  решимость  значительно  ослабела,  а  муки  голода  стали  почти
нестерпимы.
     При таком критическом стечении обстоятельств в тюрьму  была  доставлена
одна леди, с которой я завязала знакомство, когда жила с Горацио; в ту  пору
она занимала такое же положение, что и я, но впоследствии,  поссорившись  со
своим любовником и не находя другого себе по вкусу, изменила образ  жизни  и
открыла свою собственную кофейню среди сотни других  в  Драри,  где  угощала
джентльменов кларетом, араком и полудюжиной отборных девиц, живших у  нее  в
доме. Эта услужливая матрона, не позаботившись вознаградить некоего судью за
оказываемое ей потворство, предстала  перед  судом  трехмесячной  сессии  *,
вследствие чего ее стайка девиц рассеялась, а она сама  была  приговорена  к
заключению в Брайдуэлл. Там она вскоре узнала о моем несчастье,  подошла  ко
мне и, выразив сочувствие, стала подробно расспрашивать о моей судьбе.  Пока
мы с ней вели беседу, явился начальник и  сказал  мне,  что  человек,  из-за
которого я пострадала, схвачен, что он признался  в  краже  и  снял  с  меня
всякие подозрения в сообщничестве, а  потому  он,  начальник,  отдал  приказ
освободить меня, и с этой минуты я свободна.
     Такая весть быстро прогнала все мысли о смерти и в одно мгновение столь
преобразила мое лицо, что миссис Каплер (присутствовавшая  при  этом  леди),
надеясь извлечь из меня пользу, весьма великодушно предложила снабдить  меня
необходимыми вещами и отвезти к себе домой, как только она уладит свои  дела
с судьями. Условия ее заключались в том, что я обязуюсь платить три гинеи  в
неделю за стол и квартиру, а из первых денег,  полученных  за  мои  объятья,
будет вычтена умеренная сумма за пользование теми  платьями  и  украшениями,
какие она мне предоставит. Условия были жесткие, но их не  могла  отвергнуть
та, кого выбросили беспомощную и нищую в огромный мир, где у нее не было  ни
единого друга, который бы ее пожалел или пришел на помощь. Поэтому я приняла
ее приглашение; через несколько часов она была отпущена на поруки  и  увезла
меня к себе домой в карете.
     К  тому  времени  я  поняла,  что  своим  сдержанным   и   высокомерным
обхождением отталкивала от себя поклонников, и постаралась  теперь  укротить
свой нрав, а внезапная  перемена  фортуны  столь  воодушевила  меня,  что  я
появлялась везде оживленная и привлекательная.  Обладая  хорошим  голосом  и
преимуществами,  доставляемыми  образованием,  я  выставляла  напоказ   свои
таланты и вскоре стала любимицей всех гостей. Такой успех угрожал  гордой  и
ревнивой по натуре миссис Каплер, которой несносна была  мысль  оказаться  в
тени;  поэтому  она  возвела  чувство  зависти  в  добродетель  и  принялась
нашептывать  посетителям,  что  я  больна  дурной   болезнью.   Этого   было
достаточно,  чтобы  погубить  мою   репутацию   и   положить   конец   моему
благополучию: все сторонились меня с явным презрением и отвращением, и очень
скоро я осталась в полном одиночестве.
     Отсутствие кавалеров повлекло за собой отсутствие денег для расплаты  с
моей злобной хозяйкой, которая, умышленно открыв мне кредит  на  одиннадцать
фунтов, добилась приказа об аресте, и я была арестована у нее в доме.  Когда
явился бейлиф, комната была полна гостей, но ни  у  кого  из  них  нехватило
сострадания умилостивить мою преследовательницу, не говоря уже о том,  чтобы
уплатить  долг.  Они  даже  смеялись  над  моими  слезами,  а  один  из  них
посоветовал мне  развеселиться,  так  как  у  меня  не  будет  недостатка  в
поклонниках в Ньюгете. В эту минуту вошел флотский  лейтенант  и,  видя  мое
бедственное положение, осведомился о причинах постигшего меня несчастья,  но
сей остроумец дал ему совет держаться от  меня  подальше,  потому  что  я  -
брандер {Судно, нагруженное горючими и взрывчатыми веществами, употребляемое
для поджога неприятельских кораблей.}.
     - Брандер! - повторил моряк. - Вернее, жалкая  галера,  которая  терпит
бедствие после того, как ее абордировал такой брандер, как  вы.  Послушайте,
девица, сколько с вас требует констебль?"
     Я отвечала, что  должна  одиннадцать  фунтов,  не  считая  расходов  на
получение приказа об аресте.
     - Ну, коли так, то на сей раз вас не закуют в кандалы, - сказал он.
     И, достав кошелек, выложил деньги, расплатился с констеблом и,  объявив
мне, что я зашла не в тот порт, посоветовал поискать более  удобную  гавань,
где бы я могла спокойно отдать якорь, а для этой цели  презентовал  мне  еще
пять гиней. Я была столь растрогана необычайной щедростью,  что  сначала  не
имела сил поблагодарить его. Но, едва оправившись, я упросила его  пойти  со
мной в ближайшую таверну, где объяснила ему, какое постигло меня  несчастье,
и с таким успехом доказала ему лживость слухов, распускаемых  мне  в  ущерб,
что с этой минуты он привязался ко мне, и мы жили вместе в полном  согласии,
пока ему не пришлось уйти в море, где он и погиб во время шторма.
     Потеряв моего благодетеля и истратив почти все подаренные им деньги,  я
поняла, что мне снова грозит  опасность  впасть  в  нищету,  и  стала  очень
тревожиться при мысли о бейлифах и тюрьмах. В это время одна из моих товарок
по профессии, уже немного увядшая, посоветовала мне нанять помещение  в  той
части города, где меня не знают, и  выдавать  себя  за  богатую  наследницу,
чтобы с помощью такой  уловки  женить  на  себе  кого-нибудь,  кто  бы  имел
возможность давать большую сумму на мое содержание или же  по  крайней  мере
защитить  меня  от   ужасов   и   опасности   тюремного   заключения,   неся
ответственность за любые долги, какие бы ни случилось мне делать.
     Я одобрила этот план, и для его осуществления моя  приятельница  внесла
свою долю, отдав свой гардероб, и согласилась жить со мной в  качестве  моей
служанки при условии, что я с ней  расплачусь  и  щедро  вознагражу  из  той
прибыли, какую доставит мне мой успех. Она была немедленно  отряжена  искать
удобное  помещение  и  в  тот  же  день   нашла   пристойную   квартиру   на
Парк-стрит,куда я и отправилась в карете, нагруженной  нашими  пожитками.  В
первый раз я появилась в синей амазонке, отделанной серебряными позументами,
а моя служанка столь искусно играла свою роль, что дня через два обо мне уже
шла молва по соседству, и меня  называли  богатой  наследницей,  только  что
прибывшей из провинции.
     Эта молва привлекла рой веселых молодых людей, но вскоре я  обнаружила,
что все они - такие же нищие  искатели  приключений,  как  я  сама,  которые
слетелись ко мне, как вороны на падаль, намереваясь  прибрать  к  рукам  мое
богатство. Однако я старалась подольше сохранить  видимость  благосостояния,
надеясь обрести какого-нибудь поклонника, более подходящего для моих  целей,
и, наконец, привлекла внимание того, кто удовлетворил бы мои желания, и  так
успешно повела дело, что уже назначен был день свадьбы. Но тут  он  попросил
разрешения представить мне своего близкого друга,  в  чем  я  не  могла  ему
отказать. На следующий вечер я к величайшему своему  огорчению  и  удивлению
признала в этом друге  моего  бывшего  содержателя  Горацио,  который,  едва
увидав меня, изменился в лице; но у него хватило  присутствия  духа  подойти
приветствовать меня и шепнуть, чтобы я ни о чем не тревожилась, так  как  он
меня не выдаст. Несмотря на это заверение, я не могла оправиться  настолько,
чтобы занимать их разговором, и удалилась к себе в  спальню,  сославшись  на
жестокую головную боль, что весьма  обеспокоило  моего  поклонника,  который
очень нежно простился со мной и ушел со своим другом.
     Моя приятельница, узнав о случившемся,  решила,  что  пришла  пора  нам
удирать, и притом не поднимая шума, так как мы  задолжали  не  только  нашей
квартирной хозяйке, но и торговцам по соседству. Наше бегство было  задумано
и проведено следующим образом: упаковав  наши  платья  и  вещи  в  небольшие
свертки, она прикинулась, будто отправляется  за  сердечным  лекарством  для
меня, и перенесла их в несколько приемов к одной знакомой, у которой  наняла
помещение, куда мы и перебрались среди ночи, когда в доме все спали.
     Теперь я принуждена была охотиться за менее  крупной  дичью,  а  потому
раскинула  свои  сети  среди  торговцев,  но  они  оказались  либо   слишком
флегматическими, либо слишком осторожными,  чтобы  пойти  на  мои  уловки  и
приманку, пока, наконец, я не познакомилась с вами, когда и  пустила  в  ход
все свои ухищрения; и не потому,  что  считала  вас  богатым  или  ожидающим
наследства, но потому, что хотела переложить бремя своих долгов, настоящих и
будущих, с себя на другого и в то же  время  отомстить  всему  вашему  полу,
сделав несчастным того, кто имел  столь  разительное  сходство  с  негодяем,
погубившим меня. Но небо оберегло вас от моих  силков  благодаря  сделанному
вами открытию, объяснявшемуся небрежностью  моей  служанки,  которая,  выйдя
купить сахару к завтраку, оставила  дверь  спальни  незапертой.  Со  мной  в
постели находился джентльмен, которого я залучила накануне вечером, когда он
возвращался домой навеселе, в то время дела мои  были  так  плохи,  что  мне
приходилось выходить в сумерках на улицу в поисках добычи.
     Убедившись, что я разоблачена и покинута вами, я поневоле  должна  была
переменить квартиру  и  поселиться  двумя  этажами  выше,  чем  раньше.  Моя
приятельница,  обманувшись  в  своих   ожиданиях,   покинула   меня,   чтобы
действовать самостоятельно, и у меня остался только один выход -  промышлять
впотьмах,  как  сова,  собирая  на  пропитание  случайные  и  жалкие  крохи.
Частенько мне случалось бродить всю зимнюю  ночь  напролет  между  Людгет  и
Чаринг-Кросс, страдая не только от жестокого холода, но  и  от  мучительного
голода и жажды, и даже не повстречать ни одного простофили;  потом,  жалкая,
обтрепанная, я пробиралась к себе на чердак и, юркнув в  постель,  старалась
забыть во сне о  голоде  и  печали.  Когда  мне  удавалось  натолкнуться  на
какого-нибудь пьяного повесу или торговца, который, пошатываясь, брел домой,
я нередко подвергалась самому жестокому обращению, но вопреки  всему  должна
была притворяться веселой и добродушной, хотя мою  душу  разъедала  злоба  и
презрение, а на сердце лежала камнем скорбь и тоска. Во  время  этих  ночных
похождений  я  заразилась  той  болезнью,  которая  вскоре   стала   внушать
мнеотвращение к себе самой и загнала меня в  уединенное  убежище,  где  ваше
милосердие вырвало меня из когтей смерти.
     Столько искренности и рассудительности было в повествовании этой  леди,
что я, не колеблясь, поверил  каждому  ее  слову  и  подивился  разнообразию
бедствий, пережитых ею за такой  короткий  срок,  ибо  все  эта  злоключения
постигли ее на протяжении двух лет.  Я  сравнивал  ее  положение  с  моим  и
находил его в тысячу раз хуже. Правда, я претерпел много лишений; в  течение
всей моей жизни они следовали одно за другим, а когда я  заглядывал  вперед,
будущее сулило мало хорошего; но зато они стали для меня привычны, а  потому
я мог переносить их легче. Если бы в моей жизни не удался один план,  я  мог
бы прибегнуть к другому, к третьему, изворачиваясь на  все  лады,  как  того
потребует моя судьба, но не приносить в жертву моего достоинства без надежды
обрести его вновь и не подчинять  всего  себя  целиком  людским  прихотям  и
жестокости.
     Что до нее, то она познала и вкусила сладость благоденствия;  она  была
воспитана под крылышком снисходительного родителя, пользуясь всеми  благами,
на какие ей давали право  ее  пол  и  положение,  и,  отнюдь  не  предаваясь
безрассудной  мечте,  льстила  себя  надеждой  на  безоблачное  счастье   на
протяжении  всей  жизни.  Сколь  же  фатальной,  сколь  мучительной,   сколь
нетерпимой должна быть для нее перемена фортуны! Перемена, которая не только
отнимает у нее все это внешнее  благополучие  и  подвергает  ее  всем  мукам
нищеты, но и убивает спокойствие духа и навлекает на нее  проклятие  вечного
позора! Я утверждаю,  что  профессия  куртизанки  -  самая  жалкая  из  всех
профессий, а она - самая несчастная из всех куртизанок.
     Она признала мои замечания в основном справедливыми, но  тем  не  менее
заявила, что, несмотря на бесчестье, выпавшее ей на долю, она была не  столь
несчастлива, как многие другие проститутки.
     - Не раз видела я, - сказала она, - когда  блуждала  ночью  по  улицам,
много таких несчастных женщин, в лохмотьях и  в  грязи,  сбившихся  в  кучу,
подобно свиньям, в углу какого-нибудь темного закоулка; я знала,  что  всего
года полтора назад иные из них были любимицами столицы, купались в роскоши и
ослепляли взоры своим выездом и нарядами. Но такое паденье,  в  самом  деле,
представить себе нетрудно. Первая столичная модница-куртизанка  подвергается
опасности заразиться не меньше, чем всякая  другая,  занимающая  значительно
более скромное положение; она заражает своих  поклонников,  она  у  всех  на
виду, ее избегают, ею пренебрегают, она не в состоянии  заботиться  о  своей
наружности, как раньше,, и тем не  менее  старается  это  делать  как  можно
дольше; ей отказывают в кредите, она принуждена сократить расходы и начинает
промышлять по ночам на улицах, болезнь ее развивается, постепенно  подрывает
здоровье, а затем губит, румянец увядает, она внушает омерзение  всем...  Ей
приходится жить впроголодь; поддавшись соблазну,  она  становится  карманной
воровкой,  ее  уличают,  приговаривают  к  заключению  в  Ньюгет,  где   она
испытывает тяжкие мучения, пока ее не  освобождают,  потому  что  не  явился
истец, чтобы преследовать ее судебным порядком. Никто не дает ей пристанища,
симптомы болезни отталкивают всех, она добивается помещения в больницу,  где
ее излечивают, но нос ее проваливается; ее, нищенку, выпроваживают на улицу,
теперь она зависит от прихотей всякого  сброда,  должна  поневоле  заглушать
муки  голода   и   холода   джином,   падение   приводит   ее   к   скотской
бесчувственности, она гниет и умирает на куче навоза. Несчастное я создание!
Может быть, те же ужасы уготованы и мне! Нет! - вскричала она помолчав. - Не
хочу я дожить до такой страшной беды! Собственной  рукой  я  открою  путь  к
избавлению, прежде чем окажусь в таком отчаянном положении!
     Ее состояние исполнило меня симпатии и сострадания. Я питал уважение  к
ее образованности, видел в ней не преступницу, но  несчастную,  и  лечил  ее
столь старательно и успешно, что меньше чем через два  месяца  ее  здоровье,
равно, как и мое, совершенно восстановилось. Часто, беседуя о наших делах  и
обмениваясь советами,  мы  строили  тысячу  различных  планов,  которые  при
дальнейшем обсуждении оказывались неосуществимыми. Мы были бы рады  пойти  в
услужение; но кто согласится принять нас без рекомендации? Наконец ей пришел
в голову план, который она и решила привести  в  исполнение:  на  первые  же
заработанные деньги  купить  простенький  костюм  поселянки,  отправиться  в
какую-нибудь деревню подальше  от  столицы  и  вернуться  назад  в  повозке,
выдавая себя за неискушенную девушку, приехавшую искать место.  Таким  путем
она могла обеспечить себе существование, гораздо  более  соответствующее  ее
наклонностям, чем теперешний ее образ жизни.


ГЛАВА XXIV

     Я впадаю в нищету. - На Тауэр Хилле на меня нападает банда  вербовщиков
и доставляет на борт вербовочного судна. - Как обошлись там со мною.  -  Мое
прибытие на борт военного корабля "Гром", где меня заковывают в  кандалы,  а
затем освобождают благодаря заступничеству  мистера  Томсона,  который  меня
рекомендует на должность  помощника  лекаря  -  Он  рассказывает  о  себе  и
знакомит меня с нравом капитана, а также лекаря и первого его помощника.
     Я одобрил решение мисс Уильямс,  которая  несколько  дней  спустя  была
нанята в качестве трактирщицы одной из леди, свидетельствовавших в ее пользу
в Маршалси, леди, получившей с той поры  кредит  у  винного  торговца,  чьей
любовницей она была, с  целью  открыть  свой  собственный  трактир.  Туда  и
отправилась та, что разделяла со мной  комнату,  обливая  меня  на  прощание
потоком слез и тысячью изъявлений вечной благодарности и пообещав  мне,  что
она пробудет там только до той поры, пока не накопит денег для осуществления
одного своего плана.
     Что касается меня, то я не видел другого исхода кроме поступления  либо
в армию, либо во флот и колебался между этими решениями так долго,  что  мне
стала угрожать голодная смерть. Мой дух начал привыкать к  моему  нищенскому
существованию, и я пал столь низко,  что  пустился  вниз  по  течению  реки,
направляясь к  Уэппингу,  дабы  разыскать  одного  моего  старого  школьного
товарища, командовавшего, по моим сведениям, маленьким береговым суденышком,
находившимся в ту пору на реке, и умолять этого товарища о помощи.
     Но судьба спасла меня от такого унижения. Я пересекал верфь  у  Тауэра,
как вдруг появился какой-то коротконогий парень с физиономией цвета дубленой
кожи, с тесаком, с дубинкой в руке, и закричал:
     - Хо! А ну, братец, пойдем-ка со мной!
     Его вид мне не понр