. На это он ответил,  что,  боясь
за меня, он пришел сюда, где и ждал до сего часа; он  откровенно  признался,
что, хотя и уважает мисс Уильямс, но был  очень  неспокоен,  зная,  в  каком
душевном расположении я вышел  из  дому,  и,  если  бы  я  не  появился  еще
некоторое время, он позвал бы соседей мне на помощь.
     Намерение это меня взволновало. Я объяснил  ему  плачевные  последствия
столь безрассудного поступка и, строго наказав на будущее так не  поступать,
закончил увещания угрозой предать его смерти, если он когда-нибудь  поступит
столь сумасбродно.
     - Потерпите немножко! Ваш гнев и без того меня прикончит и незачем  вам
совершать убийства! - воскликнул он жалостным тоном.
     Я был растроган этим упреком; и как только  мы  вернулись  домой,  счел
долгом успокоить его, объяснив причину моего гнева, который привел  к  тому,
что я обращался с ним так недостойно.
     На следующий день, когда я вошел в Большой зал, я услышал,  как  вокруг
меня начали перешептываться, и не сомневался, что виновница этих пересудов -
Мелинда; но я утешил себя тем, что Нарцисса питает ко мне любовь, на которую
я могу положиться с полным  доверием.  Подойдя  к  столу  "роли-поли"  *,  я
выиграл несколько монет у моего предполагаемого  соперника,  который  крайне
любезно завел со мной  разговор  и  предложил  отправиться  в  кофейню,  где
угостил чаем и шоколадом. Я вспомнил  Стратуела  и  не  весьма  доверял  его
вкрадчивой обходительности; мои подозрения не оказались  пустыми:  он  ловко
перевел беседу на Нарциссу и, упомянув, как бы невзначай, будто он уже занят
какой-то другой любовной интригой,  старался  узнать,  в  каких  я  нахожусь
отношениях с Нарциссой. Но его хитрость ни к чему не привела; я был  убежден
в его притворстве и  давал  столь  общие  ответы  на  его  вопросы,  что  он
заговорил о чем-то другом.
     Покуда     мы     беседовали,     вошел     сквайр      с      каким-то
джентльменом,познакомившим его с милордом, который отнесся к нему  с  особой
любезностью, убедившей меня, что его лордству он нужен  для  какой-то  цели;
это я счел дурным предзнаменованием.
     Но у меня было больше оснований испугаться на следующий день,  когда  я
увидел сквайра в обществе Meлинды и ее матери, наградивших  меня  взглядами,
полными презрения, а когда повстречался после  этого  со  сквайром,  то  он,
вместо  того  чтобы  сердечно  пожать  мне  руку,  холодно  ответил  на  мое
приветствие, повторив дважды "здравствуйте" с таким безразличием и, я сказал
бы даже, с  таким  пренебрежением,  что,  не  будь  он  братом  Нарциссы,  я
посчитался бы с ним на глазах у всех.
     Эти происшествия немало меня встревожили. Я предвидел приближение  бури
и вооружился смелостью; ставкой была Нарцисса, и я не собирался уступать.  Я
мог бы отказаться с большим или меньшим мужеством от  любой  другой  радости
жизни, но угроза потерять ее обрекала на бессилие мою философию  и  доводила
меня до сумасшествия. На следующее утро мисс Уильямс нашла меня в тревоге  и
волнении, отнюдь не утихнувших от ее сообщений о том, что  милорд  Куивервит
выразил лестное  желание  быть  представленным  моей  дорогой  владычице  ее
братом, который со слов Мелинды начал говорить, будто я  безродный  и  нищий
ирландский  охотник   за   приданым,   добывающий   шулерством   и   другими
неблаговидными способами деньги, чтобы казаться джентльменом, и  к  тому  же
столь темного происхождения, что даже не знаю, кто мои предки.
     Хотя я и ожидал всех этих злых козней, но не  мог  спокойно  слышать  о
них, в особенности потому, что истина и ложь  так  были  перемешаны  в  этом
утверждении,  что  их  почти  невозможно  было  отделить  друг  от  друга  и
оправдаться. Но об этом я ничего не сказал, нетерпеливо ожидая  узнать,  как
Нарцисса отнеслась к такому открытию.
     Это  благородное  создание  не  поверило  ни  одному  из  обвинений  и,
уединившись со своей наперсницей, она тотчас же обрушилась с  большим  жаром
на зложелательство света, коему  целиком  приписала  все,  сказанное  мне  в
поношение; и, подробно рассказав наперснице о моем поведении,  она  признала
его обходительным, достойным и бескорыстным, и ни в какой мере не усомнилась
в том, что я в самом деле джентльмен, а не только выдаю себя за такового. "Я
воздержалась с умыслом, - говорила Нарцисса, - от расспросов о  подробностях
его жизни, боясь, как бы  рассказ  о  несчастьях,  которые  он  перенес,  не
доставил ему мучения, а что касается до его денежных  средств,  то  я  также
опасалась о них говорить и поведать о своих собственных,  чтобы  разговор  о
них не поверг нас в уныние... ибо, увы, мое  состояние  принадлежит  мне  не
безусловно, но целиком зависит от согласия брата на мой брак".
     Меня как громом поразило это сообщение; у меня потемнело  в  глазах,  я
побледнел, и все мое существо затрепетало!
     Моя приятельница,  заметив  мое  волнение,  пыталась  вдохнуть  в  меня
мужество уверениями  в  постоянстве  Нарциссы  и  надеждой  на  какую-нибудь
случайность, благодетельную для нашей любви; в виде  утешения  она  сказала,
что вкратце познакомила мою властительницу с историей моей жизни и та, узнав
о плачевном состоянии моих финансов, не только не стала любить меня  меньше,
но, наоборот, ее любовь и уважение  ко  мне  возросли.  Эти  заверения  меня
весьма  успокоили  и  спасли  от  множества  тревог  и  волнений,  так   как
когда-нибудь  я  все  равно  должен  был  бы  рассказать  Нарциссе  о  своем
положении, а эту трудную обязанность я не смог бы  выполнить,  не  испытывая
смущений и стыда.
     Я не сомневался, что скандальная клевета Мелинды  уже  распространилась
по городу, и решил собрать все  силы,  чтобы  с  надменным  видом  встретить
последствия ее злокозненности, а также в отместку поведать о ее  приключении
с офранцуженным цырюльником.
     Пообещав ждать меня в полночь у садовой  калитки,  мисс  Уильямc  ушла,
прося меня положиться на нерушимую любовь моей дорогой Нарциссы.
     Прежде чем я вышел из дому, меня посетил Фримен, пришедший рассказать о
злой молве на мой счет. Я слушал с полным  спокойствием  и  в  свою  очередь
рассказал о том, что произошло  между  Мелиндой  и  мною,  и  позабавил  его
историей с цырюльником, в которой  принимал  участие  его  друг  Бентер.  Он
понял, какой  ущерб  был  нанесен  моему  доброму  имени,  и,  нисколько  не
сомневаясь, откуда излился на меня поток  клеветы,  решил  защитить  меня  и
разубедить общество, направив сей поток назад к  его  источнику;  однако  он
посоветовал мне не появляться в свете,  пока  все  так  предубеждены  против
меня, ибо я  рискую  встретить  такой  прием,  который  может  иметь  дурные
последствия.


ГЛАВА LIX

     Я получаю необычную записку у дверей Большого  зала,  куда  я,  однако,
вхожу и оскорбляю сквайра, угрожающего мне судебным преследованием. - Укоряю
Мелинду за ее зложелательство. - Она плачет  от  досады.  -  Лорд  Куивервит
недоброжелателен ко мне. - Отвечаю ему сарказмом. - Нарцисса встречает  меня
с большой нежностью и хочет услышать историю моей жизни. - Мы клянемся  друг
другу в вечной верности. - Я покидаю ее. - Меня  будит  посланец,  принесший
вызов на поединок от Куивервита. - Я встречаюсь с ним, сражаюсь  и  побеждаю
его.

     Я поблагодарил его за совет, которому, однако, моя гордость и досада не
позволяли следовать, и, как только он ушел, чтобы защищать перед друзьями  и
знакомыми мое доброе имя, я покинул дом и направился прямо в Большой зал.
     У дверей меня встретил слуга, который подал мне  записку  без  подписи,
оповещавшую, что мое присутствие нежелательно  посетителям  и  я  волен,  во
избежание недоразумений, развлекаться в будущем где угодно в  другом  месте.
Такое решительное послание привело меня в ярость. Я нагнал слугу, вручившего
его, и, схватив за шиворот в присутствии всех, пригрозил, что убью его, если
он не скажет, какой негодяй дал ему такое позорящее меня поручение,  дабы  я
мог расправиться с ним так, как он того заслуживает.
     Посланец, перепугавшись моих угроз и бешеных взглядов, упал на колени и
сказал, что джентльмен, приказавший ему передать мне  записку,  был  не  кто
иной, как брат Нарциссы, который в это время стоял в  другом  конце  зала  и
разговаривал с Мелиндой.
     Я немедленно к нему подошел и в присутствии его дамы сказал так:
     - Зарубите себе на носу, сквайр:  если  бы  не  было  причины,  которая
защищает вас от моего негодования, то я отколотил бы вас палкой там, где  вы
стоите, за самонадеянность, с которой вы послали эту грязную записку!
     При этом я разорвал записку, швырнул ему в лицо и, устремив на его даму
гневный  взор,  заявил,  что,  к  сожалению,  я   могу   поздравить   ее   с
изобретательностью только в ущерб ее добропорядочности и правдивости.
     Ее поклонник, храбрость  которого  возрастала  лишь  в  соответствии  с
количеством выпитого им вина,  вместо  того  чтобы  ответить  мне  достойным
образом, ограничился угрозой привлечь меня к суду за нападение и  призвал  в
свидетели присутствующих, а она, раздраженная его  малодушием  и  взбешенная
моим сарказмом, громко заплакала от досады и огорчения, оповещая общество об
оскорблении, ей нанесенном.
     Слезы леди привлекли внимание сочувствующих  зрителей,  которым  она  с
большой злобой стала жаловаться на  мою  грубость,  заявив,  что,  будь  она
мужчиной, я не посмел бы так с ней обращаться.
     Большинство   джентльменов,   предубежденных   против,   меня    ранее,
возмутились моим вольным обращением с ней, что видно было по их взглядам; но
все они, выражая свои чувства, этим и ограничились, за  исключением  милорда
Куивервита, сказавшего с усмешкой, что теперь моя вольная воля показать себя
в истинном свете, ибо  моя  личность  больше  не  вызывает  у  него  никаких
сомнений.
     Уязвленный этим обидным двусмысленным замечанием, возбудившим  смех,  я
пылко ответил:
     - Горжусь, что в этом случае опередил ваше лордство!
     Он не ответил на мой выпад и с презрительной улыбкой удалился,  оставив
меня в незавидном положении.
     Тщетно я увивался  вокруг  некоторых  знакомых,  чья  беседа  могла  бы
рассеять мое замешательство; все бежали меня, как зачумленного, и я не  смог
бы вынести свое бесчестье, если бы мысль о  верной  и  любящей  Нарциссе  не
пришла мне на помощь.
     Я покинул арену моего унижения и, бродя по  городу,  очнулся  от  своей
задумчивости, очутившись перед ювелирной лавкой, куда я вошел и купил кольцо
с рубином в виде сердечка в оправе  из  бриллиантовых  розочек,  за  которое
заплатил десять гиней, намереваясь преподнести его моей очаровательнице.
     В  назначенный,  час  меня  ввели  к  моей  божественной  возлюбленной,
встретившей меня, невзирая  на  все  позорящие  мое  имя  слухи,  с  великим
доверием и нежностью; от мисс Уильямc она узнала вкратце историю моей  жизни
и пожелала услышать о ней  более  подробно,  что  я  и  исполнил  с  великой
откровенностью,  опустив,  однако,  некоторые  памятные  читателю   события,
которые ей, по моему мнению, не подобало слышать.
     Поскольку рассказ о моей жизни был только повествованием о  несчастиях,
слезы  сочувствия  струились  из  ее  волшебных  глаз  все  время,  пока   я
рассказывал,  а  когда  я  кончил,  она  вознаградила  меня  самыми  нежными
уверениями в вечной любви. Она оплакивала свое зависимое положение,  которое
отдаляет мое счастье, рассказала, что в этот самый день, с разрешения брата,
лорд Куивервит пил у нее чай и сделал предложение выйти за  него  замуж,  и,
увидев,  как  я  был  ошеломлен  этим  сообщением,  выразила  желание   дать
доказательства своей любви, сочетавшись со мной браком тайно, а в  остальном
положиться на судьбу.
     Я был потрясен таким  доверием,  но,  не  желая  быть  превзойденным  в
великодушии, восстал против прельстительного искушения ради нее и ее  чести;
тут же я преподнес кольцо,  как  поруку  моей  нерушимой  привязанности,  и,
преклонив колени, призвал небеса обрушить  проклятья  на  мою  голову,  если
когда-нибудь мое сердце будет повинно хотя бы  в  одной  мысли,  недостойной
любви, в которой я клянусь Она приняла мой залог любви и в свою очередь дала
мне миниатюру со своим портретом, оправленную в  золото,  и  также  призвала
небеса в свидетели и судьи ее любви.
     Когда мы обменялись взаимными  клятвами,  нас  осенила  надежда,  и  мы
предались ласкам, какие только могла позволить ее невинность, я не  замечал,
как летело время и наступило уже утро, прежде чем я смог оторваться от  моей
возлюбленной. Мой добрый ангел предвидел то, что должно  было  произойти,  и
позволил мне насладиться своим  присутствием  в  виду  роковой  разлуки,  на
которую я был обречен.
     Вернувшись домой, я немедленно лег спать и часа через два был  разбужен
Стрэпом, сообщившим мне с беспокойством, что внизу  ждет  лакей  с  письмом,
которое он хочет вручить только в мои собственные руки. Встревоженный  таким
сообщением, я поручил моему другу провести его ко мне в спальню и получил от
него следующее письмо, на которое, по его словам, надлежало дать немедленный
ответ.

     "Сэр,
     Когда кто-нибудь оскорбляет мою честь, то, невзирая на слишком  большое
различие в нашем положении, я готов отказаться от привилегий  моего  сана  и
искать удовлетворения на равных основаниях. Я мог бы не обратить внимания на
грубое замечание,  сделанное  вами  вчера  в  Большом  зале,  если  бы  ваше
самонадеянное  соперничество  со  мной  в  более  важном  деле  и  сведения,
полученные мною сегодня утром, не вызвали  у  меня  решимости  проучить  вас
шпагой за наглость. Итак, если у вас хватит духу поддержать  то  звание,  на
каковое вы претендуете, то вы не откажетесь последовать  незамедлительно  за
подателем сего в укромное место, где вас будет ждать

                                                                 Куивервит".

     То ли любовь и ласки Нарциссы лишили меня смелости, то  ли  я  проникся
почтением к высокому сану моего противника, - не могу сказать, но никогда  я
не был столь мало расположен драться на дуэли, как  теперь.  Тем  не  менее,
понимая, что мне нужно защищать доброе имя моей возлюбленной так же,  как  и
свою честь, я тотчас же поднялся, поспешно оделся, прицепил шпагу,  приказал
Стрэпу сопровождать меня и отправился с посланцем, проклиная всю дорогу злую
фортуну за то, что меня выследили, когда  я  возвращался  от  моего  ангела,
ибоименно так я мог истолковать полученные его лордством сведения.
     Когда я увидел моего соперника,  лакей  остановился,  сказав,  что  ему
приказано дальше не итти, я  также  приказал  Стрэпу  остановиться  и  пошел
вперед, решив, если возможно, объясниться с противником, прежде  чем  начать
поединок. Повод не замедлил представиться, ибо, как только я приблизился, он
нахмурился и сурово спросил, что я делал сегодня рано утром в  саду  мистера
Топхолла.
     - Не знаю, милорд, как отвечать на вопрос, заданный столь высокомерно и
спесиво. Ежели ваше лордство будет рассуждать спокойно, вы  не  пожалеете  о
такой снисходительности, в противном случае меня нельзя принудить  к  какому
бы то ни было признанию.
     - Отрицать бесполезно: я сам видел, как вы выходили из сада,  -  сказал
он.
     - А кто еще видел меня?
     - Не знаю, да и знать не хочу, - заявил он.  -  Мне  не  нужны  никакие
свидетели, раз я сам видел.
     Обрадованный тем, что подозревает меня только  он  один,  я  попробовал
утишить  его  ревность,  признавшись  в  интриге  с  горничной,  но  он  был
проницателен, его нелегко было обмануть, и он заявил, что есть  только  один
путь убедить его в истинности моего утверждения, а именно клятвенно отречься
от всяких притязаний на Нарциссу и обещать, под честным словом,  никогда  не
говорить с ней в будущем.
     Раздраженный таким требованием, я выхватил шпагу и воскликнул:
     - О, небо! Какое право имеете вы или  кто-либо  на  земле  ставить  мне
такие условия!
     Он также выхватил шпагу и, грозно нахмурившись, сказал, что я негодяй и
обесчестил Нарциссу.
     - Негодяй тот,  кто  позорит  меня  таким  обвинением!  -  в  бешенстве
вскричал я. - Она в тысячу раз более целомудренна, чем мать, вас породившая!
И я буду защищать ее честь всей кровью моего сердца!
     Я бросился на него с жаром, но не скажу, чтобы с ловкостью,  и  получил
ранение в шею, удвоившее мое бешенство. Он превосходил меня в хладнокровии и
в искусстве владеть шпагой, благодаря чему парировал  мои  удары  с  большим
спокойствием, пока я не израсходовал свои  силы,  а  когда  он  заметил  мою
усталость, бешено меня атаковал. Но, убедившись, что я защищаюсь лучше,  чем
он ждал, он решил, при выпаде, схватиться со мной; его шпага вонзилась мне в
камзол на уровне грудной кости и, пройдя между телом и рубашкой,  вышла  над
моим левым плечом. Мне показалось, что его шпага пронзила  легкое  и,  стало
быть, рана смертельна; решив не умереть неотмщенным, я ухватился  за  гарду,
бывшую вплотную у моей груди, прежде чем он успел высвободить острие  шпаги,
и, крепко держа ее левой рукой, нанес ему удар, целясь  в  сердце;  но  удар
пришелся в плечо и острие вонзилось в лопатку. Разочарованный в моей надежде
и боясь, что смерть помешает мне отомстить, я  схватился  с  ним  и,  будучи
гораздо сильнее, бросил его наземь, вырвал у него шпагу из рук, и так велико
было мое волнение, что, вместо того чтобы вонзить ее, выбил ему  эфесом  три
передних зуба.
     В этот момент наши слуги, увидев, как мы  упали,  бросились  к  нам  на
помощь, чтобы нас разнять, но, прежде чем они добежали,  я  уже  вскочил  на
ноги и обнаружил, что моя рана, которую я считал смертельной, не больше, чем
пустая царапина. Сознание собственной своей безопасности утишило мою  злобу,
и я осведомился о состоянии моего противника, который  лежал  неподвижно,  а
кровь текла у него изо рта  и  из  плеча.  Я  помог  лакею  поднять  его  и,
перевязав рану моим носовым платком,  сказал,  что  она  неопасна;  затем  я
вернул ему шпагу и предложил отвести его домой. Он мрачно меня  поблагодарил
и, прошептав, что я скоро услышу о нем, удалился, опираясь на плечо слуги.
     Меня удивило это обещание, которое я истолковал как  угрозу,  и  решил,
что если он снова вызовет меня на  поединок,  я  воспользуюсь  благоприятной
фортуной уже по-иному.
     Теперь только я имел возможность обратить внимание на  Стрэпа,  который
от ужаса совсем обалдел. По дороге домой я  успокоил  его,  уверив,  что  не
понес никакого вреда, и объяснил, в чем было дело.
     Вернувшись к себе, я почувствовал, что рана в шею весьма  болезненна  и
немало крови запеклось на  рубашке;  я  снял  кафтан  и  камзол,  расстегнул
воротник рубашки, чтобы легче было перевязать рану. Мой друг, увидев залитую
кровью рубашку, решил, что я получил по крайней  мере  двадцать  тысяч  ран,
вскричал; "О Иисус!" - и грохнулся наземь.
     Я остановил кровотечение корпией, наложил пластырь, счистил  запекшуюся
кровь, переменил белье и оделся, пока Стрэп лежал без  чувств  у  моих  ног;
поэтому, когда он пришел в себя и  увидел  меня  в  полном  здравии,  он  не
поверил глазам.
     Теперь,  когда  опасность  миновала,  я  был  очень  рад  случившемуся,
полагая, что все скоро станет известно и, стало быть, немало прославит  меня
в этом городе. Я был также горд тем, что некоторым образом оказался  достоин
любви Нарциссы, которая, полагал я, не осудит меня за содеянное.


ГЛАВА LX

     Меня посещает Фримен, с которым  я  появляюсь  в  обществе  и  встречаю
радушный прием. - За мной посылает лорд  Куивервит,  которого  я  покидаю  в
гневе. - Нарциссу увозит ее брат, - Я хочу пуститься за  ним  в  погоню,  но
меня отговаривает приятель. - Играю в карты и проигрываю все свои деньги.  -
Отправляюсь в Лондон. - Испытываю фортуну у  карточного  стола  без  всякого
успеха. - Получаю письмо от Нарциссы. - Надуваю своего портного.

     Покуда