о лбу; тут я заметил, что он  начесал  собственные  свои  волосы  на
тупей парика и в полном параде, право же, превратился в  весьма  приглядного
цырюльника. Я поздравил его с  такими  чаяниями,  сатирически  улыбаясь;  он
прекрасно это понял и, покачав головой, заметил, что у меня  мало  веры,  но
истина все равно обнаружится, невзирая на мою недоверчивость.


ГЛАВА XVII

     Я отправляюсь в Палату хирургов, где встречаюсь с мистером Джексоном. -
Подвергаюсь испытанию. - Возникает жестокий спор между двумя экзаменаторами.
- Джексон переодевается, дабы внушить к себе почтение. - Его разоблачают.  -
Ему грозит опасность попасть в Брайдуэлл *. - Он угощает нас  в  таверне.  -
Ведет нас в дом ночных увеселений. - Происшествие, чреватое  неприятностями.
- Нас препровождают в арестный дом. - Отводят к судье. - Его поведение.

     С помощью этого верного приспешника, отдававшего мне  почти  весь  свой
заработок, я сберег мои полгинеи полностью до дня испытания, когда и  явился
с трепещущим сердцем в Палату хирургов, чтобы подвергнуться этой  церемонии.
В толпе молодых людей, бродящих  по  залу,  я  увидел  мистера  Джексона,  к
которому подошел незамедлительно и, осведомившись о том, в  каком  состоянии
находится его любовь, узнал, что ничто еще не решилось по причине отсутствия
его приятеля и отсрочки  вызова  корабля  в  Четем,  каковые  обстоятельства
делают его бессильным довести любовь до  завершения.  Тогда  я  спросил,  по
какому делу он здесь находится. Он ответил, что решил  получить  для  своего
лука две тетивы,  с  тем  чтобы,  в  случае  неудачи  с  одной,  можно  было
воспользоваться другой; вот  с  этой  целью  он  собирается  сегодня  пройти
испытание на более высокую квалификацию.
     В этот момент из комнаты,  где  происходило  испытание,  вышел  молодой
человек с бледной физиономией, с дрожащими губами и с таким диким  взглядом,
словно увидел привидение. Как только он показался, мы все бросились к нему с
крайней поспешностью, дабы узнать, какой прием он встретил; после  некоторой
паузы он ответил на это, перечислив  вопросы,  заданные  ему,  и  данные  им
ответы. Таким манером  мы  заставили  вкратце  повторить  вопросы  и  ответы
двенадцать человек, и теперь, когда опасность миновала, они проделали это  с
большим удовольствием, а затем пришел и мой черед. Наконец педель  выкрикнул
мое имя голосом, заставившим меня задрожать так, словно я услышал звук трубы
страшного суда, но, увы, спасения не было. Меня ввели в большой зал,  где  я
увидел за длинным столом дюжину  мрачных  физиономий;  один  из  восседавших
приказал мне подойти столь повелительно,  что  я  чуть  не  лишился  чувств.
Первый вопрос, заданный им, был таков:
     - Где вы родились?
     - В Шотландии.
     - В Шотландии? - повторил он. - Это я  хорошо  знаю.  Здесь  у  нас  на
испытании почти нет никого из других областей. Вы,  шотландцы,  в  последнее
время ринулись на нас, как саранча на Египет. Я  спрашиваю,  в  какой  части
Шотландии вы родились?
     Я назвал место, где родился, о котором раньше он и не  слыхивал;  засим
он стал расспрашивать меня о моем возрасте, о городе, где прошли годы  моего
ученичества, и когда я сообщил ему, что служил только три  года,  он  весьма
разгневался,  заявил,  что  это  стыд  и  срам  выпускать   лекарями   таких
невежд-юнцов, что с моей стороны  великая  дерзость  и  обида  для  англичан
претендовать на необходимую сноровку в моем деле, прослужив  такой  короткий
срок, тогда как каждый ученик в Англии должен прослужить не меньше семи лет;
заявил, что мои друзья поступили бы куда лучше,  если  бы  сделали  из  меня
ткача или башмачника, но, полагает он, по гордости своей они во что бы то ни
стало хотели видеть меня джентльменом, а бедность не позволила им  дать  мне
должного образования.
     Такое вступление  отнюдь  не  могло  вернуть  мне  бодрость  духа,  но,
напротив, привело меня в такое состояние, что я едва держался на ногах;  это
было замечено пухлым джентльменом, восседавшим против меня перед лежащим  на
столе черепом. Он  сказал,  что  мистер  Снарлер  слишком  суров  с  молодым
человеком, и, повернувшись ко мне, посоветовал мне не пугаться, ибо никто не
причинит мне зла; засим, давши мне время оправиться, он проэкзаменовал меня,
задавая  вопросы  о  трепанации  черепа,  и  остался  весьма  доволен  моими
ответами. Следующий,  экзаменовавший  меня,  оказался  острословом,  который
начал с вопроса, видел ли я когда-нибудь, как производят ампутацию, а  когда
я ответил утвердительно, он покачал головой и сказал:
     - Как? Должно быть, на трупе? Когда вы будете служить  на  море  и  вам
принесут человека с оторванной ядром головой, как вы поступите?
     После некоторого колебания я признался, что такого казуса  мне  никогда
не приходилось наблюдать и я не припоминаю, чтобы в прочитанных мной  книгах
по  хирургии  указан  был   какой-нибудь   способ   лечения   при   подобных
обстоятельствах. То ли простодушие моего ответа,  то  ли  хитроумие  вопроса
было тому причиной, я не знаю, но все члены совета удостоили улыбнуться,  за
исключением мистера Снарлера, который, казалось, по натуре своей имел  очень
мало от animal  risibile  {Смеющееся  животное,  то  есть  человек  (лат.)}.
Остроумец, вдохновленный успехом своей шутки, продолжал так:
     - Предположим, вас позвали к полнокровному пациенту,  который  расшибся
при падении. Что вы станете делать?
     Я отвечал, что незамедлительно пущу ему кровь.
     - Что?! - воскликнул он. - Прежде чем перевяжете ему руку?
     Но эта шутка не оправдала его ожиданий, и он предложил  мне  подойти  к
сидевшему рядом с ним джентльмену, который с развязным видом  спросил  меня,
какой способ лечения я избрал  бы  при  ранении  кишечника.  Я  рассказал  о
способе лечения, предложенном лучшими хирургами в их книгах; он выслушал  до
конца, после чего сказал с высокомерной улыбкой:
     - И вы думаете, что такое лечение поможет больному выздороветь?
     Я ответил, что не вижу никаких оснований думать иначе.
     - Возможно, - заметил он. - Я не отвечаю за ваше предвиденье, но знаете
ли вы хотя бы один случай, когда лечение помогло?
     Я ответил отрицательно и  только-только  хотел  сообщить,  что  мне  не
приходилось видеть ранение кишечника, но он быстро перебил меня:
     - И никогда не узнаете. Я утверждаю, что любая рана  кишечника,  -  все
равно тяжелая или легкая - смертельна.
     - Прошу простить, коллега, но есть  крупные  авторитеты.  ..  -  заявил
толстый джентльмен.
     Тут его перебил другой:
     - Сэр, я  презираю  авторитеты.  Nullius  in  verba  {Не  верь  ничьему
утверждению (лат).}. Я ни от кого не завишу. - Но, сэр, сэр! - запротестовал
его противник. - Разум свидетельствует...
     - Разум - пустое! - вскричал самоуверенный член совета. - Я смеюсь  над
разумом! Дайте мне посмотреть своими глазами!
     Корпулентный  джентльмен  начал  горячиться  и  заметил,  что  ни  один
человек, знакомый с анатомией, не может  согласиться  с  таким  сумасбродным
утверждением. Этот выпад привел противника в такую ярость, что он вскочил  и
воскликнул в бешенстве:
     - Что такое, сэр! Вы сомневаетесь в моем знании анатомии?!
     Тут все экзаминаторы разделились, присоединившись к суждению  того  или
другого спорщика, и подняли такой шум, что председатель приказал  замолчать,
а мне велел удалиться. Через четверть часа меня снова позвали  получить  мое
свидетельство за печатью и приказали уплатить пять шиллингов. Я  выложил  на
стол полгинеи и продолжал стоять, пока один из них не сказал, чтобы я  ушел.
На это я ответил:
     - Я уйду, когда получу сдачу.
     Тогда другой швырнул мне пять шиллингов и шестипенсовик,  присовокупив,
что я не был бы истинным  шотландцем,  если  бы  ушел  без  сдачи.  Засим  я
вынужден был дать три шиллинга шесть пенсов служителям  и  шиллинг  старухе,
подметавшей зал. Такие  издержки  истощили  мои  средства  до  тринадцати  с
половиной пенсов, с которыми я собирался уже улизнуть,  как  вдруг  Джексон,
заметив это, подошел и попросил подождать, пока не закончится его испытание,
после чего он проводит меня в другой конец города. Я не мог отказать в  этом
человеку, столь  приятельски  ко  мне  расположенному,  но  крайне  удивился
перемене, происшедшей с его костюмом, каковой в полчаса, утратив  свой  вид,
описанный выше, стал  нелепым  до  крайности.  Голову  его  покрывал  старый
прокуренный короткий парик с косичкой, который не мог  похвастать  ни  одним
завитым волоском, а также  шляпа  с  обвисшими  полями,  весьма  подходившая
трубочисту или мусорщику; шею его украшал  черный  платок  из  крепа,  концы
коего он  закрутил  и  всунул  в  петлю  поношенного  плаща,  в  который  он
закутался;  белые  шелковые  чулки  заменены  были  черными  шерстяными,   а
физиономия, благодаря нарисованным им морщинам и бороде, свидетельствовала о
почтенном его возрасте.
     Когда я выразил удивление при виде такой метаморфозы,  он  захохотал  и
сказал, что совершил ее по совету и с помощью приятеля, живущего напротив, и
что она должна  возыметь  безусловно  выгодные  для  него  последствия,  ибо
придает  ему  пожилой  вид,  всегда  вызывающий  почтение.  Я  одобрил   его
прозорливость и с нетерпением остался ожидать ее  последствий.  Наконец  его
вызвали, но то ли странная  внешность  пробудила  у  членов  совета  большее
любопытство, чем обычно, то ли его поведение не отвечало всей его фигуре,  -
мне сие неизвестно. Но он был разоблачен, как обманщик,  и  передан  в  руки
служителя с приказом отправить его в Брайдуэлл.
     Итак,  вместо  того  чтобы  узреть  его  с  веселой  физиономией  и  со
свидетельством хирурга в руке, я увидел, как его вывели в зал  арестованным,
и очень был встревожен, желая узнать, в чем дело; но  тут  он  воззрился  на
меня и на тех, кто его знал, взглядом,  вызывающим  сострадание,  и  жалобно
возопил:
     - Ради бога, джентльмены, удостоверьте, что я тот самый  Джон  Джексон,
который служил вторым помощником лекаря на  борту  "Элизабет",  а  не  то  я
попаду в Брайдузлл!
     Даже самый суровый отшельник, который когда-либо существовал, не мог бы
удержаться от смеха, увидев его и услышав эту мольбу;  посему  мы  позволили
себе немало посмеяться над ним, но затем  столь  энергически  вступились  за
него, что служитель, умилостивленный полукроной, отпустил пленника,  и  тот,
тотчас же обретя прежнюю свою веселость, поклялся, - раз совет отказался  от
его денег, - истратить их до последнего шиллинга, прежде чем ляжет спать, на
угощение своих друзей и тут же попросил всех нас оказать ему честь, разделив
с ним компанию.
     Было  уже  десять  часов  вечера,  а  мне  предстоял  дальний  путь  по
незнакомым улицам; тем не менее я согласился к ним присоединиться,  надеясь,
что потом, согласно своему обещанию, он проводит меня до дому. Он повел  нас
через дорогу в дом своего друга,  содержавшего  таверну,  где  мы  распивали
пунш, пока вино не бросилось нам в голову и нам не захотелось  проказничать;
я же пришел в такое возбуждение, что мне во что бы то ни стало потребовалась
девушка, и в ответ на мою просьбу Джексон выразил большую радость  и  уверил
меня, что я получу желаемое прежде, чем мы расстанемся. И  вот,  уплатив  по
счету, мы пустились в путь с ревом и песнями; наш предводитель привел нас  в
место ночных увеселений, где я немедленно пристал  к  одной  прелестнице,  с
которой предполагал провести остаток ночи; но она, отнюдь не придя в восторг
от моей внешности, отказалась принять мои предложения, пока я не  сделаю  ей
подношения.  Но  мое  положение  не  позволяло  этого,  и  наши   переговоры
оборвались  к  немалому  моему  унижению   и   досаде,   ибо,   полагал   я,
корыстолюбивое создание не оценило меня по заслугам.
     Между  тем  костюм  мистера  Джексона  привлек  симпатии  и  ухаживанье
двух-трех девиц, осыпавших его ласками в обмен на араковый пунш, которым  он
их угощал; однако, невзирая на  веселые  шутки  этих  прелестниц,  сон  стал
одолевать нас всех, и наш предводитель крикнул:
     - Платить!
     Когда принесли счет, он сунул руку в карман, но мог бы избавить себя от
этого труда, так как его кошелек исчез; сначала такое  открытие  сильно  его
обескуражило, но, подумав, он схватил за руки  двух  сидевших  рядом  с  ним
дульциней и поклялся, что он передаст их констеблу, если они не  вернут  ему
незамедлительно его денег. Леди, восседавшая за стойкой, увидев это, шепнула
что-то буфетчику, который тотчас же вышел, а затем  с  великим  спокойствием
осведомилась, что случилось. Джексон сказал, что его обокрали, и заявил, что
если она откажется  возместить  потерю,  то  он  отправит  ее  с  девками  в
Брайдуэлл.
     - Обокрали! - вскричала она. - Обокрали  в  моем  доме!  Джентльмены  и
леди, призываю вас всех в свидетели. Этот человек опозорил мою репутацию!
     Увидев  в  этот  момент  входящих  констебла  и  ночного  стража,   она
продолжала:
     - Что? Вы не только осмеливаетесь погубить своей  клеветой  мое  доброе
имя, но и наносите оскорбление действием моим домочадцам!  Мистер  констебл!
Передаю вам этого дерзкого человека, который виновен в буйстве. Я  возбуждаю
против него дело и обвиняю его в поношении моего доброго имени!
     Пока  я  размышлял  над  этим  печальным  событием,  окончательно  меня
протрезвившим, леди, чьих милостей я домогался, задетая каким-то  обращенным
к ней замечанием, воскликнула:
     - Да они здесь все заодно!
     И она  потребовала  у  констебла  нас  задержать.  Нас  незамедлительно
арестовали  к  крайнему  изумлению  и  отчаянию  всех  нас,  за  исключением
Джексона, с которым такая беда не раз приключалась, а потому он весьма  мало
встревожился и, в свою очередь, обвинил перед констеблом сию леди и  всю  ее
шайку; после этого мы вместе с ними были препровождены в арестный  дом,  где
Джексон, бросив нам слова утешения, заявил констеблу,  что  он  обокраден  и
наутро объявит об этом под присягой судье.
     - Ну, мы еще посмотрим, чья присяга будет для него  важней,  -  сказала
сводня.
     Вскоре констебл, вызвав Джексона в другую комнату, обратился к  нему  с
такими словами:
     - Вы и ваши приятели из других краев, и мне очень жаль, что вы попали в
такую скверную историю. Эту женщину я давно знаю. Вот уже много лет, как она
содержит, здесь по соседству, хорошо известный дом. На нее частенько  подают
в суд за нарушение порядка, но она всегда выходит сухой из воды, потому  что
связана с судьями, которым и она и все ее девицы платят каждые три месяца за
покровительство.  Она  обвинила  вас  первая,  и  ее  жалобе  будет   отдано
предпочтение, и она может привести свидетелей, которые под присягой покажут,
все, что она потребует от них. Вам и вашим приятелям надо уладить  это  дело
до утра, а не то  почитайте  себя  счастливцами,  если  отделаетесь  месяцем
тяжелых работ в Брайдуэлле. А ежели она обвинит вас в грабеже и насилии, вас
отправят в Ньюгет и на следующей сессии в Олд  Бейли  *  могут  присудить  к
смерти.
     Это последнее сообщение возымело на Джексона  такое  действие,  что  он
согласился уладить дело, если ему вернут его деньги. Констебл ответил,  что,
по его мнению, Джексон не только не вернет потерянного, но ему еще  придется
доплатить, прежде чем они придут к соглашению. Но он сочувствует ему, и если
Джексон  пожелает,  то  он  поговорит  со  сводней  об  обоюдном  отказе  от
обвинений. Злосчастный щеголь поблагодарил его за дружеское расположение  и,
вернувшись к нам, кратко  изложил  эту  беседу,  а  тем  временем  констебл,
предложив нашей противнице переговорить с глазу на глаз, повел ее в соседнюю
комнату и защищал наше дело столь энергически, что она  согласилась  сделать
его посредником. Он предложил себя в качестве третейского судьи,  на  что  и
она и мы согласились, и тогда  он  наложил  на  обе  стороны  штраф  по  три
шиллинга, чтобы истратить их на чашу пунша, в коей мы  и  утопили  всю  нашу
вражду к неизъяснимой радости двух  моих  новых  знакомцев  и  меня  самого,
почитавшего себя погибшим с той минуты, как Джексон упомянул о Брайдуэлле  и
Ньюгете.
     К тому времени, как мы распили  чашу,  в  которую,  кстати  сказать,  я
вложил последний шиллинг, наступило утро, и я посоветовал убраться восвояси,
но констебл пояснил, что  может  отпустить  задержанных  только  по  приказу
судьи, пред коим мы должны предстать. Я снова пал духом и проклял  тот  час,
когда принял приглашение Джексона. Около девяти часов утра нас повели в  дом
судьи, жившего в нескольких  милях  от  Ковент-Гарден;  судья,  едва  увидав
констебла с вереницей арестованных, следующих за ним по пятам, приветствовал
его так:
     - А вы, мистер констебл, человек старательный! Какой это гнусный притон
вы накрыли?
     Затем, взглянув на нас, казавшихся весьма удрученными, он продолжал:
     - Так, так... Воры. Вижу - матерые преступники. О! Ваш покорный  слуга,
миссис Хэрриден! Должно быть, этих парней схватили при попытке ограбить  ваш
дом? А! Здесь и мой старый знакомый, - тут он обратился ко мне, - вы  что-то
поспешили вернуться из ссылки, теперь мы избавим вас от хлопот  -  врачи  на
свой счет доставят вас в следующий раз.
     Я стал уверять его честь, что он ошибается, ибо никогда в  своей  жизни
не видел меня доселе.
     В ответ на это он воскликнул:
     - Как! Бесстыдный негодяй, вы осмеливаетесь говорить это мне в лицо? Не
думаете ли, что меня можно обмануть  этим  северным  акцентом,  которому  вы
научились? Но это вам не поможет... Вы убедитесь сейчас, что  я  знаю  север
лучше вас. Клерк, пишите дело этого парня. Его зовут Патрик Гахэгэн.
     Тут мистер Джексон перебил его  и  сказал,  что  я  шотландец,  недавно
прибыл в город и происхожу из хорошего рода,  а  зовут  меня  Рэндом.  Судья
расценил это заявление как поругание  его  памяти,  о  коей  он  был  крайне
высокого  мнения;  с  грозным  видом,  важно  подступив   к   Джексону,   он
подбоченился и сказал:
     - А вы кто такой, сэр? Значит, я солгал!  Заметьте,  джентльмены,  этот
парень оскорбляет судью. Но вы увидите, я вас скоро посажу... Хоть на вас  и
с кружевами куртка, мне кажется, вы известный преступник.
     Мой приятель был так ошарашен этой угрозой, прогремевшей с такой силой,
что изменился в лице и остался  безмолвным.  Это  замешательство  его  честь
принял  за  доказательство  виновности  и,  дабы  завершить  свое  открытие,
продолжал грозить:
     - Да, я убежден, что вы вор! Это написано у вас на лице... Вы дрожите с
головы до пят. Совесть у вас неспокойна. .. Вас повесят, негодяй!
     И еще более повысив голос:
     - Вас повесят! Для всего человечества и для вашей жалкой  душонки  было
бы счастьем, если бы вас накрыли и прикончили в самом начале вашей  карьеры.
Сюда, клерк! Запишите признание этого человека!
     Я был вне себя от ужаса, но тут констебл, выйдя с его честью  в  другую
комнату, поведал ему всю  нашу  историю;  ознакомившись  с  ней,  его  честь
возвратился с улыбающейся физиономией и, обращаясь ко всем нам, заявил,  что
таков уж его обычай - запугивать молодых людей, приведенных к нему, чтобыего
угрозы могли возыметь действие на их  души  и  отвратить  их  от  буйства  и
разгула,  которые  обычно  приводят  пред  лицо  судьи.  Так  он  -  прикрыл
собственную свою непроницательность личиной отеческого попечения, после чего
мы были отпущены, и я почувствовал такое облегчение, словно с груди  у  меня
сняли гору.


ГЛАВА XVIII

     Я передаю свое свидетельство в военно-морское ведомство.  -  Содержание
оного. - Поведение секретаря. - Стрэп встревожен моим отсутствием - Боймежду
ним и кузнецом. - Печальные последствия боя. - Рацея Стрэпа. - Его приятель,
школьный учитель, рекомендует меня  французу-аптекарю,  который  берет  меня
подручным.

     Я охотно пошел бы домой спать, но мои  спутники  сказали  мне,  что  мы
должны доставить наши свидетельства в в