кровать.
     С этими  словами  она  подошла  к  его  кровати  и,  найдя  ее  пустой,
закричала:
     - Провалиться мне на этом месте! Плут удрал!
     - Удрал? - воскликнул я, прикинувшись изумленным. - Помилуй бог, уж  не
обокрал ли он нас!
     Вскочив, я схватил мои штаны и высыпал себе в руку  пригоршню  серебра;
пересчитав его, я сказал:
     - Слава богу, все деньги целы. Стрэп, погляди дорожный мешок.
     Тот повиновался, все оказалось в порядке. Мы осведомились с  притворным
беспокойством, не стянул ли он чего-нибудь в доме.
     - Нет, нет, - отвечала она, - только не уплатил по счету.
     Об этом благочестивый коробейник, увлекшись молитвами, должно  быть,  и
думать забыл. Бетти, помолчав, удалилась, и  мы  тотчас  услышали,  как  она
будит Райфла, который, едва услыхав о бегстве Уэдла, вскочил  с  постели  и,
одеваясь, изрыгал тысячу проклятий  и  клялся  убить  коробейника,  попадись
только тот ему на глаза, потому что, как он сказал, "негодяй  уже  навел  на
мой след".
     Торопливо одевшись, он вскочил на лошадь и на этот раз избавил  нас  от
своего общества и от тысячи опасений, из сего проистекавших.
     Пока мы завтракали, Бетти с присущей ей хитростью  старалась  выпытать,
нет ли у нас каких-нибудь подозрений против того, кто сейчас ускакал.
     Но мы были настороже и отвечали на ее лукавые вопросы  с  простодушием,
внушавшим  ей  доверие,  как  вдруг  услышали  топот  копыт.  Этот  шум  так
встревожил Стрэпа, чье воображение  было  целиком  поглощено  Райфлом,  что,
побелев, как молоко, он вскричал:
     - О господи! Разбойник вернулся!
     Вздрогнув при этих словах, наша хозяйка спросила:
     - Какой разбойник? Вы что, молодой человек, думаете, здесь  разбойничий
притон?
     Хотя я и был застигнут врасплох этой неосторожностью Стрэпа, но у  меня
хватило присутствия духа сказать ей, что  накануне  мы  встретили  всадника,
которого Стрэп, по глупости, принял за разбойника, потому что при  нем  были
пистолеты, и с той поры он приходит в ужас от топота копыт.
     Бетти заставила себя ухмыльнуться,  услышав  о  простодушии  и  робости
моего приятеля, но я не без страха заметил, что  это  объяснение  отнюдь  не
удовлетворило ее.


ГЛАВА IX

     Мы продолжаем наше путешествие.  -  Нас  настигает  разбойник,  который
стреляет в Стрэпа. - Ему мешает пристрелить меня группа всадников, выехавшая
в погоню за ним. - Стрэпа укладывают в постель в гостинице. - Приключения  в
этой гостинице.

     Уплатив по счету и распрощавшись с хозяйкой,  нежно  поцеловавшей  меня
при расставанье, мы снова  отправились  в  путь,  радуясь,  что  так  дешево
отделались. Не прошли  мы  и  пяти  миль,  как  заметили  всадника,  галопом
скакавшего за нами, в котором скоро  узнали  не  кого  иного,  как  грозного
героя, уже доставившего нам столько волнений.
     Он осадил лошадь около меня и  спросил,  знаю  ли  я,  кто  он.  Я  был
ошеломлен до такой степени, что не расслышал его вопроса, и он повторил его,
сопровождая залпом проклятий и угроз, но я  оставался  нем,  как  и  раньше.
Стрэп, видя меня в таком расстройстве чувств, упал на колени прямо в грязь и
жалобно возопил:
     - Ради Христа смилуйтесь, мистер Райфл, мы вас очень хорошо знаем.
     - Ого! - крикнул грабитель. - Знаете? Ну, на этом свете вам не придется
показывать против меня на суде, собачьи морды!
     С этими  словами  он  выхватил  пистолет  и  выстрелил  в  злополучного
цырюльника, который, не вымолвив словечка, упал плашмя на землю.
     Судьба моего приятеля и мое собственное положение  пригвоздили  меня  к
месту и лишили способности соображать, так  что  я  не  сделал  ни  малейшей
попытки  бежать  или  умилостивить  злодея,  направившего  на  меня   второй
пистолет; но, не  успев  поджечь  порох,  он  увидел  группу  приближавшихся
всадников и ускакал, оставив меня недвижимым, как статуя, в каковой  позиции
меня нашли спасители моей жизни. Группа состояла из трех хорошо  вооруженных
ливрейных слуг с офицером, который, как узнал я впоследствии, был тем самым,
у кого накануне Райфл  отобрал  карманные  пистолеты;  он  поведал  о  своем
злоключении  встреченному  на  дороге  нобльмену  и,  заверив  его,  что  не
сопротивлялся тогда только потому, что боялся  за  ехавших  в  карете  леди,
получил в подмогу слуг его лордства, чтобы пуститься в погоню за грабителем.
Этот трусливый капитан подскакал ко мне галопом и спросил,  кто  стрелял  из
пистолета; я еще не оправился и не успел ответить, как он увидел лежащее  на
земле тело, при виде которого изменился  в  лице  и  произнес  запинаясь:  -
Джентльмены! Здесь свершилось убийство. Сойдем с коней.
     - Пустимся-ка  лучше  в  погоню  за  убийцей,  -  сказал  один  из  его
спутников. - Молодой человек, в какую сторону он поехал?
     Я уже пришел в себя и сказал им, что он не мог ускакать больше, чем  на
четверть мили, и попросил одного из них помочь мне  перетащить  в  ближайший
дом тело моего приятеля для погребения. Предвидя, что, в случае погони,  ему
скоро  придется  драться,  капитан  затянул  мундштук  коня  и   в   то   же
времяпришпоривал его; когда же лошадь от такого обращения поднялась на  дыбы
и захрапела, он крикнул, что конь его испугался  и  не  может  итти,  а  сам
заставлял его кружиться  на  одном  месте,  поглаживал  по  шее,  свистел  и
улещивал его приговаривая: "Иди же, иди, тише, тише" и т. д.
     - Чорт возьми! - крикнул один из слуг. - И в самом деле Гнедой  милорда
что-то не идет.
     С этими словами он хлестнул лошадь по  крупу,  и  Гнедой,  невзирая  на
поводья, рванулся вперед, унося  капитана  с  такой  быстротой,  что  быстро
настиг бы грабителя, если бы, к счастью для капитана, не  лопнула  подпруга,
благодаря чему он  плюхнулся  в  грязь,  а  двое  его  спутников  продолжали
преследование, не обращая внимания на его положение. Тем  временем  один  из
трех слуг, оставшихся по моей просьбе со мной, перевернул тело Стрэпа, чтобы
найти рану, оказавшуюся смертельной, и  обнаружил,  что  тот  еще  теплый  и
дышит; после этого я немедленно пустил ему  кровь,  и,  к  невыразимой  моей
радости, он опамятовался: никакой раны он  не  получил  кроме  той,  которую
нанес ему страх. Подняв  его  на  ноги,  мы  побрели  вместе  в  придорожную
гостиницу, расположенную на расстоянии полумили, где Стрэп,  еще  не  совсем
окрепший, лег в постель; вскоре вернулся третий слуга с  лошадью  и  оружием
капитана, предоставив последнему плестись за ним,  как  ему  вздумается.  По
прибытии своем сей  воинственный  джентльмен  стал  горестно  жаловаться  на
ушибы, полученные им при падении, и по совету слуги,  поручившегося  за  мою
ловкость,  предложил  мне  отворить  ему  кровь,  за  что  вознаградил  меня
полукроной.
     Время между этим событием и обедом я  провел,  наблюдая  игру  в  карты
между двумя фермерами, сборщиком акциза и  молодым  человеком  в  порыжевшем
плаще и сутане, который, как  узнал  я  впоследствии,  оказался  кьюратом  -
младшим пастором соседнего прихода. Можно  легко  было  заметить,  что  силы
неравные и что партнеры-фермеры имеют дело с двумя шулерами, которые  весьма
быстро освободили их от всех наличных денег. Но  больше  всего  я  удивился,
услышав,  как  этот  пастор  ответил   одному   из   фермеров,   по-видимому
заподозрившему нечистую игру:
     - Что это, чорт побери, приятель! Вы сомневаетесь в моей честности?
     Я ничуть не изумился, обнаружив мошенника в духовном  обличье,  -  этот
тип частенько встречается  и  у  меня  на  родине,  но  меня  возмутило  его
недостойное поведение, выражавшееся в проклятиях, которыми  он  сыпал,  и  в
распеваемых им мерзких песнях.  В  конце  концов,  желая  как-то  возместить
ущерб, нанесенный им неосторожным мужланам, он вытащил из-под  своего  плаща
скрипку и, посулив угостить  их  за  обедом,  начал  играть  и  петь  весьма
мелодически. Такое добродушие священника столь развеселило собравшихся,  что
фермеры скоро забыли о своем проигрыше, и  все  присутствующие  пустились  в
пляс во дворе. Пока мы  так  приятно  развлекались,  наш  музыкант,  завидев
ехавшего к гостинице всадника, остановился и закричал:
     - Джентльмены, прошу прощенья! Ей-богу, сюда едет наш ученый викарий!
     Он немедленно спрятал свой инструмент, побежал к воротам  и,  приняв  у
викария поводья, помог ему сойти с лошади,  очень  сердечно  осведомляясь  о
состоянии  его  здоровья.  Этот  румяный  сын  церкви,  которому  было   лет
пятьдесят,  спешился  и,   поручив   кьюрату   свою   лошадь,   торжественно
прошествовал в кухню, где, поместившись у очага, потребовал  бутылку  эля  и
трубку,  едва  удостаивая  отвечать  на  подобострастные  вопросы  тех,  кто
осведомлялся, как поживает его семейство. Пока он услаждался  таким  образом
среди глубокого молчания, к нему приблизился с величайшим почтением кьюрат и
спросил, не удостоит ли он нас чести отобедать вместе с нами. На этот вопрос
викарий  ответил  отрицательно,  заявив,  что  только  что  посетил  сквайра
Бомкина, который допился до белой горячки на последних  ассизах  *,  и  что,
уезжая из дому, он сказал Бетти, чтобы она его ждала  к  обеду.  Покончив  с
трубкой и  бутылкой,  он  встал  и  с  важностью,  приличествующей  прелату,
направился к двери, к которой его помощник уже подвел лошадь. Как только  он
уселся в седло, шутник-кьюрат, войдя в кухню, повел такую речь:
     -  Старый  прохвост  уехал,  да  и  чорт  с  ним!  Вот  такова   жизнь,
джентльмены! Ей-богу, этот негодяй-викарий  не  достоин  того,  чтобы  жить,
однако он получает четыреста фунтов в год, чего хватило бы на  двоих,  а  я,
несчастный, поневоле должен исполнять за него всю  черную  работу  и  каждую
неделю скакать миль за двадцать ради воскресной проповеди, а за сколько?  За
двадцать  фунтов  в  год!  Не  хочу  хвастать  своими  способностями,  но...
сравнение вызывает возмущение!  Хотел  бы  я  знать,  почему  этот  чванный,
толстобрюхий доктор заслуживает  большего  благополучия,  чем  я!  Он  может
валяться в кресле у себя дома, услаждать себя лучшими  яствами  и  питием  и
наслаждаться  беседой  со  своей  экономкой  Бетти.   Вы   меня   понимаете,
джентльмены! Бетти приходится  ему  бедной  родственницей,  и  вдобавок  она
хорошенькая девушка. Но это неважно. Да! И она почтительная дочь, и посещает
своих родителей обязательно раз в год, хотя,  признаюсь,  я  так  и  не  мог
узнать, в каком графстве они живут...
     Тем временем обед поспел,  я  разбудил  моего  спутника,  и  мы  весело
пообедали все вместе; когда с обедом покончили и договорились, сколько  кому
платить, кьюрат вышел по какому-то делу и, вскочив на лошадь,  оставил  двух
фермеров расплачиваться с хозяином,  как  им  заблагорассудится.  Когда  нам
сообщили об этой проделке, сборщик акциза, до сей поры молчавший, сказал  со
злорадной усмешкой:
     - Да, это старая уловка Шаффла. Я еле  удержался  от  смеха,  когда  он
говорил об угощении. Да будет вам известно, что это  примечательный  парень.
Он наскреб кое-какие крохи наук, пока служил  у  молодого  лорда  Трайфла  в
университете. А самых больших успехов он достиг  в  сводничестве.  Никто  не
знает его талантов лучше, чем я, так как я был камердинером  сквайра  Тэтла,
близкого друга лорда Трайфла. Шаффл попался, заложив какие-то костюмы лорда,
и его выгнали, но он знал кое-что о милорде и тот не захотел доводить его до
крайности,  а  потому  помог  ему  получить  духовное   звание   и   позднее
порекомендовал его на должность  кьюрата,  которую  он  сейчас  и  занимает.
Однако надо удивляться ловкости парня, живет он себе припеваючи, несмотря на
такое маленькое жалованье. Вы сами видели, какой он затейник  и,  право  же,
может развлечь  любую  компанию.  Благодаря  этим  качествам  его  с  охотой
принимают везде, где бы он ни появился, а что до игры в  карты,  то  в  трех
графствах не сыщешь никого равного ему. По  совести  сказать,  он  отчаянный
пройдоха и  с  такой  ловкостью  может  подменить  карту,  что  поймать  его
невозможно.
     Тут его  перебил  один  из  фермеров,  спросивший,  почему  же  у  него
нехватило честности познакомить их с этими способностями Шаффла прежде,  чем
они сели за игру. Сборщик акциза, не задумываясь, ответил, что  незачем  ему
было вмешиваться в чужие дела; вдобавок он не знал, что им  неведома  натура
Шаффла, который славится по всей округе. Этот ответ не удовлетворил фермера,
который обвинил его в пособничестве и помощи мошеннику-кьюрату  и  настаивал
на том, чтобы тот вернул проигранные им  деньги;  от  этого  сборщик  акциза
отказался наотрез, заявив, что к какой бы ловкости рук Шаффл ни  прибегал  в
других случаях, но в этой игре, - он не сомневается, - Шаффл не плутовал,  о
чем  сборщик  акциза  готов  был  свидетельствовать  перед  любым  судом   в
христианском мире. С этими словами он встал и, уплатив свою часть по  счету,
улизнул.
     Хозяин гостиницы выглянул в коридор посмотреть, ушел ли он, и,  покачав
головой, сказал:
     - Да поможет нам бог, если каждый грешник получит по делам  своим.  Ну,
да мы, трактирщики, не должны ссориться со сборщиками акциза. Но вот  что  я
знаю: ежели бы его  и  священника  Шаффла  взвешивали  на  одних  весах,  то
соломинка, брошенная на любую чашку, нарушила бы равновесие... Но это  между
нами, - закончил шопотом Бонифэс,


ГЛАВА X

     Разбойника схватили. - Нас задерживают как свидетелей  против  него.  -
Отправляемся в ближайшую деревню. - Он спасается бегством. - Мы прибываем  в
другую  гостиницу,  еде  ложимся  спать.  -  Ночью  нас  пробуждает  ужасное
происшествие. - Следующую ночь мы проводим в доме школьного учителя.  -  Как
обошлись там с нами.

     Мы уже собрались со Стрэпом отправиться  в  путь,  как  вдруг  заметили
двигавшуюся навстречу нам по дороге толпу, оравшую и улюлюкавшую. Когда  она
приблизилась, мы увидели в  центре  ее  всадника  со  связанными  за  спиной
руками, в котором тотчас признали Райфла. У разбойника лошадь была хуже, чем
у двух слуг, пустившихся за ним в погоню, поэтому его скоро настигли, и  он,
разрядив в них оба пистолета, больше не сопротивлялся и был схвачен.  Слуги,
сопутствуемые шумными возгласами толпы, с торжеством вели лошадь к  мировому
судье  в  соседнюю  деревню,  но  остановились  у  нашей  гостиницы,   чтобы
присоединиться к своему товарищу и промочить глотку.
     Когда Райфла стащили с лошади и поставили во дворе  в  кругу  крестьян,
вооруженных вилами, я с  удивлением  увидел,  каким  жалким  и  пришибленным
казался теперь тот, кто всего несколько часов  назад  привел  меня  в  такое
смятение и ужас. Мой спутник столь осмелел, видя такую перемену, что подошел
к грабителю, поднес к его носу сжатые кулаки и  выразил  желание  драться  с
пленным либо дубинками, либо  на  кулачках  за  одну  гинею,  тотчас  же  им
предъявленную, и стал раздеваться,  но  я  отговорил  его,  растолковав  всю
нелепость этой затеи, раз Райфл уже находится в  руках  правосудия,  которое
несомненно доставит всем нам полное удовлетворение. Но я раскаялся  в  нашем
неуместном любопытстве, потому что люди захватившие разбойника  задержали  и
нас как свидетелей против него, когда мы собирались двинуться дальше. Однако
делать было нечего; нам пришлось подчиниться и, стало быть, присоединиться к
кавалькаде, направившейся, по счастью, той же  самой  дорогой,  которой  нам
предстояло итти.
     К наступлению сумерек мы достигли места  нашего  назначения,  но  судья
уехал в поместье к какому-то джентльмену, где мог  заночевать,  и  грабителя
заперли  в  пустой  чердак  на  третьем  этаже,  откуда   бегство   казалось
невозможным. Тем не менее  эго-то  и  случилось:  когда  на  следующее  утро
поднялись наверх, чтобы вести его к судье, птичка уже улетела, выбравшись из
окна на крышу. Затем разбойник продолжал путь, пробираясь по крышам соседних
домов, и влез в другое чердачное  окно,  где  и  притаился,  пока  семья  не
заснула, после чего он рискнул спуститься вниз и выйти на улицу через дверь,
которую нашли открытой. Такой исход весьма  разочаровал  людей,  задержавших
его и крепко надеявшихся  получить  награду,  но  мне  он  доставил  большое
удовольствие, ибо я получил теперь возможность двинуться дальше  без  всяких
помех.
     Порешив нагнать упущенное время, мы в тот день шли, не щадя сил, и  еще
до темноты прибыли в базарный город, в двадцати милях от того места,  откуда
вышли поутру, не  встретив  дорогой  ничего  примечательного.  Здесь,  заняв
комнату в гостинице, я почувствовал такую усталость, что стал отчаиваться  в
возможности продолжать наше путешествие пешком и поручил Стрэпу узнать,  нет
ли каких-нибудь возвращающихся назад лошадей, фургона или  другого  дешевого
способа передвижения, чтобы на  следующий  день  отправиться  в  Лондон.  Он
разузнал, что фургон из Ньюкалса в Лондон останавливался здесь два дня назад
и что нетрудно будет нагнать его если  не  завтра,  то,  во  всяком  случае,
послезавтра. Это известие пришлось нам  по  душе;  сытно  поужинав  рубленой
говядиной, мы отправились в нашу комнату, где было две кровати, -  одна  для
нас, а другая для очень порядочного джентльмена, который, как  нам  сказали,
сидит в это время за выпивкой внизу. Хотя мы очень хорошо обошлись бы и  без
него, но рады были принять и такое предложение,  раз  в  доме  не  оказалось
больше ни одной свободной кровати, и улеглись спать, предварительно запрятав
наши пожитки под валик подушки.
     Примерно в два-три часа ночи мой  глубокий  сон  был  нарушен  страшным
шумом, поднявшимся в комнате и не преминувшим привестименя в ужас,  когда  я
расслышал следующие слова, произнесенные громовым голосом:
     - Гром и молния! Вонзи алебарду в живот того, кто рядом с  тобой,  а  я
вышибу мозги из другого!
     Когда этот грозный призыв достиг ушей  Стрэпа,  он,  нимало  не  медля,
вскочил с кровати, набросился на кого-то в  темноте  и  поверг  его  наземь,
заорав во все горло: "Пожар! Убивают! Пожар!" Этот вопль мгновенно всполошил
весь дом, и  в  нашу  комнату  ворвалась  толпа  полураздетых  людей.  Когда
принесли свечи, обнаружился виновник всей этой  суматохи,  каковым  оказался
наш сожитель, который лежал на полу и с изумленным  видом  созерцал  сборище
призраков, окружавших его.
     Оказывается, этот порядочный джентльмен был сержант-вербовщик, накануне
вечером  завербовавший  двух  парней,  а  теперь  ему  приснилось,  что  они
взбунтовались и грозили убить его и бывшего с ним тогда барабанщика. Это так
потрясло его воображение, что он вскочил во сне  и  разразился  приведенными
выше словами. Когда наши  опасения  рассеялись,  собравшиеся  оглядели  друг
друга с недоумением и смехом; больше всего привлекли к  себе  внимание  наша
хозяйка, на которой не было ничего, кроме рубашки и пары широких  штанов  из
оленьей кожи,  надетых  ею  второпях  задом  наперед,  а  также  ее  супруг,
набросивший на плечи ее нижнюю юбку. Один  был  завернут  в  одеяло,  другой
закутался в простыню, а барабанщик,  отдавший  единственную  свою  рубаху  в
стирку, появился нагишом, опоясавшись мягким валиком из-под подушки. Обсудив
происшествие, все разошлись по своим комнатам, сержант юркнул в постель, и я
с моим спутником проспали без всяких треволнений до  утра,  а  пробудившись,
позавтракали и пустились в путь, рассчитывая нагнать фургон, однако  на  сей
день надежда нас обманула.
     В этот день мы выбились из сил больше, чем обычно; я едва  держался  на
ногах, когда мы в сумерках подошли к маленькой деревушке. Мы осведомились  о
гостинице, и нас направили к одной, весьма  непривлекательной  на  вид.  При
нашем входе хозяин, по виду почтенный пожилой джентльмен с  длинными  седыми
волосами, встал из-за стола, стоящего у большого очага в  опрятной  кухне  с
каменным полом, и благодушно приветствовал нас такими словами:
     - Salve te, pueri, ingredimini {Приветствую, отрок, входи! (Гораций) (В
дальнейшем трактирщик