иключений, хозяину же  не  терпелось  узнать,  что
находится в сундуке, и он приказал мне взломать его при нем, каковую  работу
я исполнил с  помощью  пестика  от  нашей  большой  ступки  и  обнаружил,  к
невыразимому его изумлению и огорчению, кучу камней.
     Примерно в это же время мой друг Стрэп уведомил меня  о  полученном  им
предложении отправиться с одним джентльменом в другие  страны  на  положении
камердинера, но при этом заявил, что, какую бы  выгоду  ни  сулило  ему  сие
предложение, он не может примириться с мыслью о разлуке со мной -  столь  он
был мне предан. Однако,  несмотря  на  все  услуги,  оказанные  мне  честным
парнем, неблагодарность так свойственна человеческому сердцу,  что  я  начал
тяготиться нашей дружбой, и теперь,  завязав  новые  знакомства,  казавшиеся
более почтенными, я даже стыдился, слыша, как он справляется обо мне, словно
близкий приятель. Посему, заботясь якобы о его  благополучии,  я  уговаривал
его не отказываться от предложения,  так  что  в  конце  концов  он  решился
принять его с большой неохотой и через несколько дней распрощался  со  мной,
проливая потоки слез, на которые я не мог взирать без волнения.
     Теперь я стал почитать себя настоящим джентльменом -  учился  танцам  у
француза, которого вылечил от модной  болезни,  посещал  в  праздничные  дни
театр, утвердился оракулом в пивной, где  при  всяком  споре  обращались  за
решением ко мне,  и,  наконец,  завел  знакомство  с  некоей  молодой  леди,
нашедшей способ покорить мое сердце, от которой после многих домогательств и
ухаживания  добился  обещания  сочетаться  со  мной  браком.  Так  как   это
прелестное создание почиталось богатой наследницей, я благословлял фортуну и
уже готов был увенчать все свои желания супружеством, но в  одно  прекрасное
утро, явившись к ней в отсутствие служанки  и  войдя  в  спальню  на  правах
жениха, я, к крайнему моему замешательству, застал ее в постели с  мужчиной.
Небо ниспослало мне достаточно терпения и  присутствия  духа,  чтобы  я  мог
немедленно удалиться; и я  тысячу  раз  возблагодарил  свою  звезду  за  это
счастливое открытие, из которого решил извлечь пользу  и  на  будущее  время
отказаться от всяких мыслей о браке.


ГЛАВА XXI

     Сквайр Гауки  поселяется  у  моего  хозяина  -  Попадает  в  неприятную
историю, из коей я его выпутываю - Он женится на дочери моего хозяина -  Они
составляют заговор против меня - Я оказываюсь виновным в  воровстве  -  Меня
выгоняют, - Я покинут  друзьями  -  Нанимаю  комнату  неподалеку  от  церкви
Сен-Джайлс - Там случайно нахожу в плачевном положении леди, за коей некогда
ухаживал. - Выручаю ее из беды.

     Пока я, пребывая в  таком  расположении  духа,  веселился  на  свободе,
мистер Лявман сдал второй этаж моему земляку  и  знакомому,  сквайру  Гауки,
который приобрел к тому времени патент лейтенанта в армии и  столь  свирепый
воинственный вид, что я боялся, как бы он не вспомнил о стычке между нами  в
Шотландии и, поскольку он не явился тогда на место встречи, не  загладил  бы
этого теперь своею пунктуальностью. Но, то ли  он  действительно  забыл  обо
мне, то ли желал убедить меня в этом, он при виде меня ничем себя не  выдал,
словно мы были незнакомы, и я избавился от своих  опасений.  Однако  немного
погодя я имел случай  убедиться  в  том,  что,  как  бы  ни  изменилась  его
внешность, он в глубине души остался тем самым Гауки, которого я уже описал.
     Однажды поздно вечером, возвращаясь домой от одного больного, я услышал
на улице шум и, приблизившись, увидел двух джентльменов,  задержанных  тремя
стражами. Пленники, обезображенные грязью, горько сетовали на  потерю  своих
шляп и париков, а один из них, в котором, по  его  произношению,  я  признал
шотландца, жалобно стенал, предлагая за свое  освобождение  гинею,  от  чего
страж отказался, ссылаясь на то, что один из его сотоварищей тяжело ранен  и
арестованный должен отвечать за последствия. Мое пристрастие к  родине  было
столь сильно, что я не мог видеть соотечественника в беде,  а  потому  одним
ударом моей верной дубинки я сбил с ног стража, державшего того, чья  участь
особенно беспокоила меня. Едва очутившись на свободе,  он  пустился  наутек,
оставив меня решать спор, как мне заблагорассудится, я же выпутался из этого
дела довольно жалким манером, ибо, не успев извлечь пользу из стремительного
нападения, получил от одного из стражей удар в глаз, едва не  лишивший  меня
этого органа. Однако я ухитрился добраться до дому, где узнал,  что  капитан
Гауки подвергся оскорблениям и был ограблен шайкой  бродяг,  после  этого  я
получил от моего хозяина приказ приготовить клистир и  парегорическое  питье
*, чтобы утишить и успокоить в нем волнение духа, вызванное перенесенным  им
жестоким обращением, тогда как сам хозяин выпустил из  него  незамедлительно
двенадцать унций крови.
     Осведомившись о подробностях  этого  приключения  и  уразумев  со  слов
слуги, что капитан пришел только что без шляпы и парика,  я  готов  был,  не
колеблясь, признать в нем человека, освобожденного мною, и укрепился в своей
уверенности, услыхав его голос, которого до этого события  я  так  долго  не
слышал. Поневоле я призадумался о своем вмешательстве, проклиная собственную
глупость, ибо глаз у  меня  сильно  запух  и  воспалился,  и  я  даже  решил
рассказать всю правду об этом происшествии, чтобы отомстить негодному трусу,
из-за которого пострадал.
     И вот на следующий день, когда он в присутствии моего хозяина, его жены
и дочери сочинил тысячу лживых  историй,  повествуя  об  удали,  которою  он
отличился, спасаясь  бегством,  я  осмелился  открыть  тайну  и,  приведя  в
доказательство  свой  заплывший   глаз,   обвинил   Гауки   в   трусости   и
неблагодарности. Он был столь поражен этой речью, что не  мог  вымолвить  ни
слова в ответ, а остальные таращили друг на друга глаза, пока, наконец,  моя
хозяйка не принялась бранить меня  за  дерзкое  поведение  и  не  пригрозила
выгнать вон за наглость. Тогда Гауки, опомнившись, заметил,  что,  поскольку
молодой человек мог по ошибке принять его за кого-нибудь другого, он прощает
ему обидную злоречивость,  тем  более,  что  молодой  человек,  по-видимому,
пострадал за свои услуги, но он советует мне быть впредь более осторожным  в
моих заключениях, прежде чем оглашать их в ущерб другому. Мисс  превозносила
великодушие капитана, простившего того, кто так гнусно его очернил, а я стал
подозревать, что ее похвалы отнюдь не бескорыстны. Но аптекарь, который был,
может быть, более проницателен или менее пристрастен, чем его жена  и  дочь,
расходился с ними во мнении по этому вопросу и обратился ко мне  в  лавке  с
такими словами:
     - Ah!  Mon  pa'uvre  Roderique!  У  вас  больше  veracite  {Правдивость
(франц).}, шем prudence {Благоразумие.}, но моя шена и дошь diablement  sage
{Дьявольски умны.}, a monsieur le  capitaine  un  fanfaron,  pardieu!  {Мсье
капитан - хвастун, чорт подери!}
     Это хвалебное слово жене и дочери, хотя и произнесенное им  иронически,
было тем не менее вполне справедливо: став на сторону  Гауки,  одна  оказала
услугу выгодному жильцу, а другая приобрела мужа в ту  пору,  когда  таковой
был совершенно необходим, ибо молодая леди, видя,  как  с  каждым  днем  все
яснее и яснее обнаруживаются последствия ее  сношений  с  О'Доннелом,  столь
искусно завоевала расположение нового жильца, что не прошло и  двух  недель,
как они, отправившись якобы в театр, поехали вместе  на  Флит-стрит  *,  где
сочетались брачными узами, оттуда перебрались в баню, где брак был завершен,
а утром вернулись домой, где  испросили  благословение  ее  отца  и  матери.
Несмотря на стремительность, с какой был заключен этот  союз,  благоразумные
родители не почли нужным  отказать  в  своем  одобрении,  так  как  аптекарь
былотнюдь не огорчен, узнав, что его дочь вышла замуж за молодого человека с
видами на будущее, который не проронил ни словечка об  ее  приданом,  а  его
жена радовалась избавлению от соперницы, отнимавшей  у  нее  поклонников,  и
шпионки, следившей за ее  увеселениями.  Да  и  мне  это  событие  доставило
удовольствие, когда я подумал о том, что  уже  отомстил  неумышленно  своему
врагу, заблаговременно сделав его рогоносцем.
     Но я не подозревал, какая гроза злосчастья собиралась надо мной, пока я
услаждал себя  такими  мыслями.  Какую  бы  личину  ни  надевал  Гауки,  моя
осведомленность  о  приключении,  упомянутом  выше,  и  упреки,  которыми  я
разразился против него, задели его за живое и столь глубоко заронили  в  его
сердце семена враждебности, что он, очевидно, поведал  о  своем  негодовании
жене, жаждавшей не менее, чем он, довести до погибели того,  кто  не  только
пренебрег ее ласками, но  в  подходящий  момент  мог  огласить  подробности,
отнюдь не лестные для ее  доброго  имени,  и  охотно  согласившейся  принять
участие в заговоре, который, ежели  бы  возымел  желаемые  ими  последствия,
неминуемо привел бы меня к позорной смерти.
     Несколько раз мой хозяин не досчитывался лечебных  снадобий  в  большом
количестве, чему я не мог дать никакого объяснения, и он, потеряв,  наконец,
терпенье, обвинил меня без всяких обиняков в том,  что  я  их  присвоил  для
собственных нужд. Поскольку  я  не  имел  возможности  противопоставить  его
подозрениям ничего, кроме клятвенных заверений, он сказал мне однажды:
     - Ей-богу, ваше слово не мошет дать мне  удовлетворение.  ..  я  нахошу
необходимость искать мой лекарства  ..  pardojnnez  moi,  il  faut  chercher
{Простите, нужно поискать (франц.).}... я требую le clef  от  вашего  coffre
{Ключ от вашего сундука.} сей ше час.
     Затем, повысив голос, чтобы скрыть страх, охвативший его при мысли, как
бы я не оказал сопротивления, он продолжал:
     - Oui, foutre! {Да, наплевать!} Я  вам  приказываю  -  rendez  le  clef
{Дайте ключ.} от вашего coffre... moi, si, moi, qui  vous  parle!  {Да,  это
говорю вам я!}
     При этом обвинении я почувствовал такое презрение и злобу, что  залился
слезами, принятыми им как доказательство моей вины, и, вытащив ключ, сказал,
что он может получить удовлетворение немедленно, хотя не так-то легко  будет
ему - в чем он и убедится - дать удовлетворение  мне  за  ущерб,  нанесенный
моей  репутации  его  несправедливыми  подозрениями.  Он  взял  ключ   и   в
сопровождении всех домочадцев поднялся в мою комнату приговаривая:
     - Eh bien, nous  verrons...  nous  verrons!  {Ну  что  ж,  посмотрим...
посмотрим!}
     Но каковы же были мой ужас и изумление, когда, открыв сундук, он извлек
оттуда пригоршню тех самых снадобий, которые исчезли,  и  произнес:  -  Aга!
Vous etes bien venus... mardie, monsieur Roderique l, вы ошень невинны!  {Вы
недурно устроились... чорт возьми, мсье Родрик (франц ).}
     Я не в  силах  был  вымолвить  ни  слова  в  свое  оправдание  и  стоял
недвижимый  и  безмолвный,  в  то  время  как  все   присутствующие   делали
соответствующие замечания касательно моей якобы  обнаружившейся  виновности.
Служанки выразили сожаление, что я попал в беду, и удалились повторяя:
     - Кто бы мог подумать?
     Моя  хозяйка,  воспользовавшись  этим  разоблачением,  поносила  обычай
нанимать людей из чужих краев, а миссис Гауки, заявив, что никогда  не  была
высокого мнения о моей честности, предложила препроводить  меня  к  судье  и
немедленно заключить в Ньюгет. Ее муж был уже на  лестнице,  чтобы  итти  за
констеблом, когда  мистер  Лявман,  осведомленный  о  расходах  и  хлопотах,
связанных с судебным преследованием, на которые ему пришлось бы себя обречь,
и в то же время опасаясь, как бы кое-что из моих показаний не повредило  его
практике, крикнул:
     -  Restez,  mon  fils,  restez!  {Останьтесь,  сын  мой,   останьтесь!}
Действительно,  се  pauvre   diable   {Бедняга.}   совершил   одно   большое
преступление, но, peut etre {Может  быть.},  милосердный  господь  даст  ему
каяться и на мою голову не упадет грешная кровь.
     Капитан и его супруга  воспользовались  всеми  христианскими  доводами,
подсказанными их рвением, чтобы побудить аптекаря преследовать меня судом  и
привести к погибели, и толковали о вреде, какой причинит он обществу, членом
коего является, позволяя улизнуть мошеннику, который не  преминет  совершить
новое злодеяние, ибо не забудет о том, как легко вышел он  сейчас  сухим  из
воды. Но их красноречие не произвело на моего хозяина никакого  впечатления,
и, повернувшись ко мне, он сказал:
     -  Ступайте,  несшастный,  ступайте  вон  из  мой  дом  и  постарайтесь
загладить ваши mauvaises actions {Дурные дела.}.
     К тому времени негодование вывело меня из столбняка, в котором я до сей
поры пребывал, и я начал так:
     - Сэр, признаюсь, улики против меня, но вас обманывают не  меньше,  чем
поносят меня. Я пал жертвой злобы этого негодяя, - я указал на Гауки.  -  Он
ухитрился перенести сюда ваше добро, чтобы эта находка опорочила мое  имя  и
окончательно меня погубила. Он ненавидит меня, потому что знает, какой ущерб
нанес мне в моем родном краю. За эту обиду он, по  трусости  своей,  отказал
мне в сатисфакции, что неподобает джентльмену. Мало того: ему известно,  что
я  знаю  о  его  недостойном  поведении  здесь,  в  Лондоне,  о  чем  я  уже
рассказывал, и он не желает, чтобы такой  свидетель  его  неблагодарности  и
малодушия остался в живых. Вот почему он повинен в самом гнусном  злодейском
поступке, грозящем мне гибелью! И я опасаюсь, мадам, - обратился я к  миссис
Гауки, -  не  слишком  ли  охотно  разделяете  вы  чувства  вашего  супруга.
Частенько видел я в вас моего врага и прекрасно знаю причину, но а настоящее
время не считаю уместным ее оглашать. Однако я не советовал бы вам, ради вас
же, доводить меня до крайности!
     Эта речь привела ее в такое бешенство, что она,  побагровев  и  сверкая
глазами, как фурия, подступила ко мне и, подбоченившись, плюнула мне в лицо,
заявив, что я бесстыжий негодяй, но она не боится моей злобы, и если ее отец
откажется преследовать меня судом как вора, она не проведет больше ни  одной
ночи под его кровом. В то же время Гауки  с  напыщенным  видом  сказал,  что
презирает всякие небылицы, какие бы я ни наговорил против него,  но  если  я
вздумаю чернить его жену, он, ей-ей, меня убьет. На эту угрозу я отвечал:
     - Хотел бы я повстречаться с тобой в пустыне! Там я наказал бы тебя  за
вероломство и избавил бы мир от такого мерзавца! Что мешает  мне  сейчас,  -
продолжал я, схватив попавшуюся под руку  пустую  бутылку,  -  воздать  тебе
должное?
     Не успел я таким манером вооружиться, как Гауки и его  тесть  отступили
столь поспешно, что один сшиб с  ног  другого  и  они  вместе  покатились  с
лестницы; моя хозяйка упала в обморок от страха,  а  ее  дочь  спросила,  не
собираюсь ли я убить ее. Я объяснил ей, что у меня  отнюдь  не  было  такого
намерения, что я предоставляю ей терзаться  угрызениями  совести,  однако  я
твердо решил расквасить нос ее супругу, как  только  фортуна  ниспошлет  мне
удобный случай.  Спускаясь  вниз,  я  встретил  поднимавшегося  по  лестнице
дрожащего  Лявмана  с  пестиком  в  руке,  а  Гауки,  вооружившийся  шпагой,
подталкивал его сзади. Я предложил вступить в  переговоры  и  заверил  их  в
своем миролюбивом расположении духа, после чего Гауки воскликнул:
     - А! Злодей, ты убил мою дорогую жену!
     А аптекарь возопил:
     - A! Coquin! {Негодяй! (франц).} Где мое дитя?
     - Леди, - ответствовал я,  -  не  потерпев  от  меня  никакого  ущерба,
находится наверху и, как я полагаю, вознаградит вас через несколько  месяцев
за вашу заботливость.
     Тут она окликнула их и выразила желание, чтобы они отпустили негодяя  и
больше не занимались им. На эту просьбу отец ее согласился, заметив, однако,
что речь моя fort mysterieuse {Весьма загадочна.}.
     Убедившись в невозможности доказать  свою  невиновность,  я  тотчас  же
покинул дом и пошел к школьному учителю, намереваясь оправдаться перед ним и
попросить совета, как действовать в будущем; но, к невыразимой моей  досаде,
мне сказали, что он уехал из города на два-три дня. Я повернул вспять, решив
посоветоваться с  моими  новыми  знакомыми,  жившими  по  соседству  с  моим
хозяином; но слухи о происшествии со мной уже  распространились  по  милости
служанок, и ни один из моих приятелей не соизволил меня выслушать.
     И вот благодаря людской несправедливости я очутился в положении гораздо
более плачевном, чем когда бы то  ни  было:  хотя  я  и  прежде  был  беден,
репутация моя оставалась незапятнанной,  и  здоровье  мне  до  сей  поры  не
изменяло, а  теперь  я  потерял  доброе  имя,  лишился  денег,  друзья  меня
чуждались, тело было заражено  болезнью,  настигшей  меня  вследствие  одной
любовной интриги, а верный мой Стрэп, который один только мог пожалеть  меня
и притти на помощь, уехал неведомо куда.
     Стечение столь печальных обстоятельств побудило меня принять решение  -
я тотчас же перенес мою одежду в дом того человека, у которого ранее нанимал
помещение; там я прожил два дня в  надежде  поступить  на  другое  место  по
ходатайству мистера Конкорденса,  не  сомневаясь  в  том,  что  мне  удастся
оправдаться перед ним. Но, строя  такие  предположения,  я  недооценил  всех
трудностей: Лявман позаботился о  том,  чтобы  опередить  меня,  и  когда  я
попытался объяснить все происшедшее школьному учителю,  тот  оказался  столь
предубежденным против меня, что едва дослушал до конца; когда же я  закончил
свою оправдательную речь, он покачал головой  и,  начав  с  обычного  своего
восклицания "Господи Иисусе!", сказал:
     - Ничего из этого не выйдет.  Я  очень  сожалею,  что,  на  свою  беду,
оказался замешанным в такую историю, однако впредь я буду  более  осторожен.
Отныне я не буду доверять ни единому человеку, да,  даже  отцу,  породившему
меня, даже брату, лежавшему со мной в утробе матери!  Воскресни  из  мертвых
Даниил, я бы признал его самозванцем, и  если  бы  явился  гений  истины,  я
усомнился бы в его правдивости!
     Я сказал ему, что, может быть, настанет день, когда он удостоверится  в
том,  какое  оскорбление  мне  нанесли,  и  раскается  в  своем  скороспелом
суждении. На это замечание он ответил, что если  он  получит  доказательство
моей невиновности, сердце его возликует от радости.
     - Но пока сие не случилось, - продолжал он, - я должен просить  вас  не
поддерживать больше со мной никаких сношений. Боже милостивый! На меня будут
смотреть как на вашего сообщника и  подстрекателя...  Скажут,  что  Джонатан
Уайльд * - мой прообраз... Мальчишки станут улюлюкать, когда я будупроходить
мимо, а пьяные девки  изрыгать  попреки,  насыщенные  испарениями  джина.  Я
обрету известность как мишень для злословия и потатчик негодяям.
     Я не был расположен смаковать  высокопарные  выражения,  которыми  этот
джентльмен, пускаясь в разглагольствования, весьма гордился, а  посему,  без
всяких  церемоний,  ушел,  терзаемый  чувством  ужаса,  внушенным  мне  моим
положением. Однако, в промежутках между припадками  отчаяния,  я  сообразил,
что должен каким-то образом подчинить свои расходы тяжелым  обстоятельствам,
и с этой целью нанял помещение на чердаке близ Сен-Джайлса за девять  пенсов
в неделю. Здесь я решил заняться сам своим лечением, предварительно  заложив
для этого три рубашки на покупку лекарств и съестных припасов.
     Однажды,  когда  я  сидел  в  этом  уединенном  убежище,  размышляя   о
злосчастной своей  судьбе,  меня  потревожил  стон,  раздавшийся  в  смежной
комнате, куда я тотчас вошел  и  увидел  женщину,  распростертую  на  жалкой
низенькой кровати, без всяких признаков жизни. Я поднес к ее носу  флакон  с
нюхательной солью, после чего румянец начал окрашивать ее щеки и она открыла
глаза; но - о небо! - каково же было волненье, охватившее мою душу, когда  я
признал в ней ту самую леди, которая завладела моим сердцем и с чьей судьбой
я едва не связал себ