ня  прощения  перед  всем
сборищем.
     Шествуя к выходу с моей добычей, я случайно наступил на  ногу  высокому
костлявому человеку с крючковатым  носом,  злыми  глазами,  густыми  черными
бровями, в такого же цвета парике с косичкой и в надвинутой на лоб  огромной
шляпе;  этот  человек,  грызя  ногти,  стоял   в   толпе   и,   почувствовав
прикосновение моего каблука, заорал громовым голосом:
     - Проклятье! Эй вы, сын шлюхи! Это что такое?
     Я очень смиренно попросил прощенья и  заявил,  что  не  имел  намерения
причинить ему боль. Но чем  больше  я  унижался,  тем  сильнее  он  бушевал,
требовал сатисфакции, подобающей джентльмену, и в то же время  наделял  меня
постыдными кличками, с чем я не мог примириться; посему я  дал  волю  своему
возмущению, на его брань  ответил  бранью  и  бросил  ему  вызов,  предлагая
следовать за мной туда, где будет попросторней. Его  гнев  остывал  по  мере
того, как разгорался мой, он уклонился от  моего  приглашения,  сказал,  что
предпочитает сам выбрать время, и вернулся к столу, бормоча угрозы,  которых
я не страшился, да хорошенько и не расслышал. Спокойно спустившись  вниз,  я
принял  свою  шпагу  из  рук  привратника,  наградил  его  гинеей,  соблюдая
установленный здесь обычай, и, торжествуя, отправился домой.
     Мой верный слуга, который в тревоге за меня  бодрствовал  всю  ночь,  с
заплаканной физиономией впустил меня в дом и последовал за мной  в  спальню,
где остановился молча,  как  осужденный  преступник,  ожидая  услышать,  что
истрачено все, до последнего  шиллинга.  Я  угадал  течение  его  мыслей  и,
напустив на себя мрачный вид, приказал принести мне воды  для  умыванья.  Он
ответил, не поднимая глаз:
     - Я по простоте своей полагаю, что лучше вам лечь  отдохнуть.  Вот  уже
сутки, как вы не спали.
     - Принеси мне воды, - повелительным  тоном  сказал  я,  после  чего  он
потихоньку вышел, пожимая плечами.
     Покуда он отсутствовал, я разложил на столе, на самом видном месте, все
свои богатства, и когда его взгляд упал на них, он застыл, как  очарованный,
несколько раз протер глаза, желая удостовериться, что не спит, и вскричал:
     - Господи, помилуй! Что это за несметные сокровища!
     - Все это принадлежит нам, Стрэп, - сказал я. - Возьми, сколько  нужно,
и немедленно выкупи шпагу.
     Он шагнул к столу, не дойдя до него, остановился, посмотрел на  деньги,
потом на меня, и с диким видом, вызванным  радостью,  умеряемой  недоверием,
воскликнул:
     - Надеюсь, они достались честным путем!
     Дабы рассеять его сомнения, я поведал  ему  со  всеми  подробностями  о
своей удаче, после чего он в восторге заплясал по комнате, выкрикивая:
     - Восхвалим господа! Белый камень! Восхвалим господа! Белый камень!
     Я  испугался,  полагая,  что  внезапная  перемена  фортуны  лишила  его
рассудка и он сошел с ума от радости. Крайне обеспокоенный, я попытался  его
образумить, но тщетно, ибо, не внимая моим уговорам, он продолжал скакать по
комнате и восторженно кричать:
     - Восхвалим господа! Белый камень!
     Я в ужасе встал, схватил его за плечи и положил  конец  диким  прыжкам,
заставив опуститься на стоявшую в комнате  софу.  Такая  мера  рассеяла  его
бред,  он  вздрогнул,  точно  пробудившись  от  сна,  и,  устрашенный   моим
поведением, воскликнул:
     - Что случилось?
     Узнав причину моего испуга, он устыдился своих необузданных восторгов и
объяснил, что, упоминая о белом камне, подразумевал dies fasti римлян,  albo
lapide notati {Присутственный день римлян, отмечаемый белым камешком *}.
     Не чувствуя никакой  охоты  спать,  я  спрятал  деньги,  оделся  и  уже
собирался выйти, когда слуга хозяев доложил, что у двери ждет какая-то леди,
желающая говорить со мной. Удивленный этим  сообщением,  я  приказал  Стрэпу
проводить ее наверх, и не прошло минуты, как в комнату вошла молодая женщина
в жалком, поношенном  платье.  Присев  передо  мной  с  полдюжины  раз,  она
разрыдалась и сказала, что ее зовут Гауки, после чего я  сразу  узнал  черты
лица мисс Лявман, которая была первой виновницей моих  злоключений.  Хотя  у
меня были все основания злобствовать на ее коварный поступок со  мной,  меня
растрогало ее отчаяние; я выразил сожаление, что вижу ее в нужде,  предложил
ей сесть и осведомился, каково ее положение. Она упала на колени  и,  умоляя
простить нанесенные мне оскорбления, клялась, что была втянута в дьявольский
заговор, едва не стоивший мне жизни, против своей воли, вняв мольбам  своего
мужа, от которого позднее отрекся его отец из-за женитьбы на ней  Гауки.  Не
имея возможности прокормить семью на свое жалованье, муж оставил ее  в  доме
отца и отправился с полком в Германию, где получил отставку  за  недостойное
поведение в битве при Деттингене, и с той поры она не имела от него  никаких
вестей.
     Затем с глубоким раскаянием она рассказала мне, что на свою беду родила
ребенка через  четыре  месяца  после  свадьбы,  и  это  событие  привело  ее
родителей в такое бешенство, что они выгнали ее из дома вместе с  младенцем,
вскоре умершим, а она с тех  пор  влачит  жалкое  существование,  выпрашивая
милостыню у немногих оставшихся друзей, которым уже надоело  ей  давать.  Не
зная, где и как добыть денег хотя бы еще на  один  день,  она  бросилась  за
помощью даже ко мне, хотя у меня было меньше, чем у  кого  бы  то  ни  было,
оснований оказать ей поддержку, но она полагалась на  мое  великодушие,  ибо
надеялась, что я обрадуюсь случаю отомстить благороднейшим  образом  жалкому
созданию, причинившему мне зло. Я был очень растроган такими  речами  и,  не
видя причины сомневаться в  искренности  ее  раскаяния,  поднял  ее,  охотно
простил ее вину передо мной и обещал пособить ей по мере своих сил.
     После возвращения моего в Лондон я не делал никаких попыток встретиться
с аптекарем, рассуждая, что не имею возможности доказать свою  невиновность,
- столь несчастливы были обстоятельства, сопутствовавшие  обвинению.  Стрэп,
однако же, попробовал защищать меня перед школьным учителем,  но  отнюдь  не
преуспел, ибо мистер Конкорданс отказался от всякого общения с  ним,  потому
что тот не желал порвать сношения со мной. При таком положении дел я  решил,
что столь благоприятный случай смыть пятно с моего доброго имени мне  больше
никогда не представится.Поэтому я договорился с миссис  Гауки,  что  прежде,
нежели я окажу ей хотя бы ничтожную помощь, она поступит по справедливости и
восстановит мою репутацию, объяснив под присягой  в  присутствии  магистрата
все подробности заговора, составленного против меня. Когда она дала мне  это
удовлетворение, я преподнес ей пять гиней - сумму, столь  превосходившую  ее
чаянья, что она едва поверила своим глазам и готова была боготворить меня за
мое милосердие. Это показание, собственноручно ею подписанное, я  послал  ее
отцу, который,  припомнив  и  сопоставив  все  обстоятельства,  связанные  с
обвинением, убедился в моей честности  и  на  следующий  день  посетил  меня
вместе со  своим  другом,  школьным  учителем,  которого  оповестил  о  моей
невиновности.
     После  взаимных  приветствий  мсье  Лявман  приступил   к   пространным
извинениям в незаслуженно нанесенной мне  обиде,  но  я  сберег  ему  немало
лишних слов, прервав его разглагольствования и  заявив,  что  не  только  не
питаю к нему злобы, но даже благодарен  за  его  снисходительность,  которая
помогла мне спастись, когда столько важных улик  обнаружилось  против  меня.
Мистер Копкорденс, почитая нужным, в свою очередь, сказать  слово,  заметил,
что мистер Рэндом слишком прямодушен и рассудителен, чтобы обижаться на  них
за их поведение, которое, принимая во внимание все обстоятельства, не  могло
быть иным, при всей честности их намерений.
     - В самом деле, - сказал он, - если бы заговор  был  для  нас  распутан
какой-нибудь сверхъестественной силой, если бы разгадка была  нашептана  нам
гением, открыта во сне, поведана ангелом небесным, - вот тогда  мы  были  бы
повинны в том, что поверили свидетельству  зрительных  органов;  но  раз  мы
прозябаем среди смертных, не  следует  ожидать,  что  нас  нельзя  обмануть.
Уверяю вас, мистер Рэндом, никто в мире не радуется  больше,  чем  я,  этому
торжеству вашей добродетели,  и  подобно  тому,  как  тогда  весть  о  вашем
несчастье пронзила меня до самого нутра, так теперь это доказательство вашей
невиновности заставляет трепетать мою диафрагму.
     Я поблагодарил его за участие, попросил их вывести из  заблуждения  тех
знакомых, кто сурово судил обо мне, и,  угостив  их  стаканом  вина,  описал
Лявману плачевное положение его дочери и с таким  красноречием  выступил  на
защиту ее, что убедил его закрепить за ней  пожизненно  небольшую  ежегодную
сумму. Но он так и не согласился принять ее в свой дом,  ибо  мать  ее  была
слишком разгневана и не желала ее видеть.


ГЛАВА LIII

     Я покупаю новое платье - Делаю реприманд Стратуелу и Стрэдлу. -  Бентер
предлагает новый матримониальный план - Я принимаю его условия  -Отправляюсь
с молодой леди и ее матерью в почтовой карете в Бат -  Поведение  офицера  и
законника - Описание наших дорожных спутников. - Колкий  диалог  между  моей
дамой и капитаном.

     Уладив это дело к полному своему удовлетворению, я пришел в  прекрасное
расположение духа и, заключив, что игорный стол  есть  некое  прибежище  для
джентльмена, нуждающегося в деньгах, сделался еще жизнерадостнее, чем  когда
бы то ни было. Хотя костюмы мои почти не износились, я стыдился надевать их,
полагая, будто к тому времени все ознакомились с описью моего гардероба.  По
этой причине я продал большую часть его за полцены торговцу на Монмаут-стрит
и на полученные деньги купил два новых костюма.  Я  приобрел  также  простые
золотые часы, отчаявшись вернуть отданные по глупости Стратуелу, к  которому
тем не менее продолжал являться на утренний прием, покуда  упоминавшийся  им
посланник не уехал, взяв секретаря по своему выбору.
     Тогда я почел себя вправе попенять его лордству, к которому обратился с
весьма откровенным письмом, на то, что он тешил меня пустыми надеждами, хотя
и не располагал властью и не имел намерения устроить мою  судьбу.  Не  более
сдержан был я и со Стрэдлом, которому бросил в лицо упрек в том, что он ввел
меня в заблуждение касательно репутации Стратуела, каковую я не  постеснялся
назвать постыдной во всех отношениях. Он был крайне возмущен моей дерзостью,
пространно говорил о своей знатности  и  чести  и  начал  делать  сравнения,
показавшиеся мне столь оскорбительными для моей чести, что я  с  горячностью
потребовал объяснения; у него достало низости увертываться, и я расстался  с
ним, искренно презирая его за такое поведение.
     Примерно в это время Бентер, заметив внезапную и разительную перемену в
моем внешнем виде и расположении духа, начал дотошно расспрашивать о причине
Не считая нужным  оповещать  его  о  положении  дел,  чтобы  он  не  вздумал
располагать моим кошельком на том основании, что  сей  последний  наполнился
благодаря предложенному им плану, я сообщил  ему,  будто  получил  небольшую
сумму денег от одного проживающего в провинции родственника, который в то же
время обещал использовать все свое влияние - а оно было у него немалое  -  и
похлопотать о какой-нибудь должности, которая обеспечила бы  меня  до  конца
жизни.
     - В таком случае, - сказал  Бентер,  -  может  быть,  вы  не  пожелаете
унизить в известной мере свое достоинство, домогаясь  богатства  иным  путем
Одна моя родственница на будущей неделе едет в  Бат  со  своей  единственной
дочерью,  хворой  и  истощенной,  которая   намеревается   пить   воды   для
восстановления здоровья. Ее отец, богатый купец, торговавший с Турцией, умер
около года назад и оставил ей наследство в двадцать тысяч  фунтов,  назначив
единственным опекуном мою родственницу, ее мать. Я сам  добивался  бы  этого
приза, но в настоящее время мы со старухой не в ладах. Я взял у  нее  взаймы
небольшую сумму и, кажется, обещал вернуть в какой-то срок, но  обманулся  в
своих ожиданиях получить деньги из провинции, назначенный  срок  миновал,  а
векселя я не выкупил. Тогда она написала письмо, настоятельно требуя  уплаты
долга и угрожая мне арестом. Раздраженный  такой  придирчивостью,  я  послал
чертовски суровый ответ, который столь возмутил ее, что она и в  самом  деле
взяла приказ об аресте. Видя, что  дело  становится  серьезным,  я  попросил
одного приятеля ссудить меня деньгами, уплатил долг, отправился к ней в  дом
и стал бранить ее за недружелюбное  поведение.  Она  была  рассержена  моими
упреками и в свою очередь  начала  ругаться.  Маленькая  уродливая  девчонка
поддержала мать с такой злобой и так бойко, что я  поневоле  отступил  после
того, как меня угостили множеством оскорбительных ругательств, которые  дали
мне понять, что я не могу рассчитывать на  уважение  матери  или  на  любовь
дочери. Обе они совсем не знают жизни, и тысяча шансов  против  одного,  что
девицу подцепит в Бате негодяй, если я не устрою ее судьбы как-нибудь иначе.
Вы, Рэндом, красивы и можете держать  себя  скромно,  как  квакер.  Если  вы
дадите обязательство уплатить мне пятьсот фунтов через полгода  после  вашей
свадьбы, я укажу вам способ завладеть ею, невзирая на все препоны.
     Это предложение было слишком выгодно, чтобы я мог от  него  отказаться.
Соглашение было немедленно составлено и  заверено,  Бентер  дал  мне  знать,
когда и в какой карете они собираются ехать, а я заказал себе место в той же
почтовой карете и, наняв лошадь для Стрэпа,  радовавшегося  нашим  видам  на
будущее, пустился в путь.
     Мы выехали до рассвета, а потому я сначала не имел удовольствия увидеть
мисс Снэппер и даже  не  мог  определить  количество  и  пол  моих  дорожных
спутников, хотя и установил, что карета битком набита, так  как  мне  стоило
труда усесться. Первые пять минут прошли в полном молчании, как вдруг карета
сильно накренилась и раздался громовой возглас.
     - Направо, налево! Проклятье! Прикрывайте фланги! Фью!
     По тону и смыслу этого возгласа я сразу угадал,  что  оно  вырвалось  у
сына Марса, и так же легко было определить занятия другого  путешественника,
сидевшего  против  меня  и  заметившего,  что   нам   надлежало   хорошенько
удостовериться  в  гарантиях,  прежде  чем  заняться  вступительной   частью
договора. Эти две шутки не возымели желаемого действия.  Довольно  долго  мы
оставались немы, как и раньше, покуда, наконец, джентльмен-воин, недовольный
затянувшимся молчанием, сделал вторую попытку и  с  проклятьем  заявил,  что
попал на собрание квакеров.
     - Я тоже так думаю, - раздался пронзительный голос  слева  от  меня,  -
потому что здесь уже витает дух глупости.
     - В таком случае вытащим его отсюда, мадам, - отозвался воин.
     - Вы как будто не нуждаетесь в повивальной бабке! - воскликнула леди.
     - Будь проклята моя кровь' - вскричал тот - Стоит мужчине заговорить  с
женщиной, как она тотчас же начинает думать о повивальной бабке!
     - Правильно, сэр, - подтвердила она. - Я жажду поскорее избавиться...
     - От кого? От мыши, мадам? - вопросил он.
     - Нет, сэр, - сказала она, - от дурака.
     - А далеко ли зашло у вас дело с дураком? - осведомился он.
     - Еду с ним уже третью милю, - ответила она,
     - Клянусь богом, мадам, у вас острый ум! - вскричал офицер.
     - Хотела бы я, не греша  против  истины,  вернуть  этот  комплимент,  -
сказала леди.
     - Проклятье, я сдаюсь! - заявил он.
     - Как гласит старая пословица: дурак скоро расстреливает свои стрелы, -
сказала она.
     Воин растратил последний порох; законник посоветовал ему отказаться  от
судебного преследования,  а  важная  матрона,  сидевшая  по  левую  руку  от
остроумной  победительницы,  сказала  ей,   что   не   следует   так   бойко
разговаривать в незнакомом  обществе.  Сей  выговор,  смягченный  обращением
"дитя мое", открыл мне, что сатирическая леди была не  кем  иным,  как  мисс
Снэппер, и я решил сообразовать с этим свое поведение. После  такой  суровой
расправы вояка перенес огонь своей  батареи  и  начал  разглагольствовать  о
совершенных им подвигах.
     - Вы говорите о стрельбе, мадам... - сказал он. - Будь я проклят,  было
время, когда и я стрелял и в меня стреляли! Я был ранен  в  плечо  пулей  из
пистолета при Деттингене, где... я молчу, но, клянусь богом...  Если  бы  не
я... впрочем, все равно... я презираю похвальбу, будь я проклят! Фью!
     Он начал насвистывать, а затем напевать песенку о Черном  Джоке,  после
чего, обратившись к законнику, продолжал:
     - Не  кажется  ли  вам,  что  дьявольски  тяжело  приходится  человеку,
рисковавшему жизнью, чтобы отбить потерянное  полковое  знамя,  если  он  не
получает за свои труды никакого повышения по службе? Провалиться мне  сквозь
землю, я не хочу  называть  никаких  имен,  но,  клянусь  богом,  кое-что  я
все-таки скажу! Мушкетер французской гвардии отнял знамя у  некоего  корнета
некоего полка и устремился с ним прочь с такой быстротой,  на  какую  только
способны были ноги его коня. Тогда  я  схватил  кремневое  ружье  одного  из
убитых и, чорт возьми!  фью!  пристрелил  под  ним  коня,  будь  я  проклят!
Мушкетер поднялся на ноги и сделал выпад шпагой, а я приставил ему  к  груди
штык и пронзил его насквозь, клянусь богом! Один из его  товарищей  подоспел
на помощь и ранил меня в плечо, о чем я вам  уже  говорил,  другой  контузил
меня в голову прикладом карабина. Это им не помогло,  чорт  побери!  Я  убил
одного, обратил в бегство другого, взял знамя и преспокойно унес его! Но вот
что самое смешное; когда корнет, который струсил и отдал знамя, увидел его в
моих руках, он потребовал его у меня перед всем фронтом. "Клянусь кровью,  -
сказал он, - где вы нашли мое знамя?" - "Клянусь кровью, - сказал я,  -  где
вы его потеряли?" - "Это не ваше дело, - говорит он, - знамя, -  говорит,  -
мое, и, клянусь богом, я его  возьму".  -  "Будь  я  проклят,  если  вы  это
сделаете, - говорю я. - Сперва, - говорю, - я передам его генералу".  И  вот
после боя я отправился в главную квартиру и  передал  знамя  милорду  Стэру,
который обещал позаботиться обо мне, но я  и  по  сей  день  остаюсь  бедным
лейтенантом, будь проклята моя кровь!
     После такого залпа проклятий, сделанного капитаном,  законник  признал,
что тот не был вознагражден по заслугам;  потом  заметил,  что  каждый  труд
должен быть вознагражден, и спросил, было ли обещание дано  при  свидетелях,
так как в таком случае закон принудил бы генерала его исполнить. Но,  узнав,
что обещание было дано за бутылкой вина и без  указания  условий  и  сроков,
объявил его не имеющим силы по закону,  стал  расспрашивать  о  подробностях
битвы и заметил, что хотя сначала англичане  были  втянуты  в  premunire  *,
однако в процессе споfhhhhhhfg ffапара французы весьма неумело защищали свое
дело, и в иске им было бы отказано  noli  prosequi  {Не  сметь  преследовать
(лат.).}.
     Несмотря на такие весьма интересные разъяснения, разговор снова  грозил
прерваться надолго, но воин, не желая скрывать те свои  таланты,  какие  мог
теперь обнаружить, предложил усладить компанию  пением  и,  истолковав  наше
молчание, как желание послушать его, начал напевать модную  песенку,  первый
куплет которой звучал у него так:

                   Можно ль парик получить нам с луны,
                   Франта мы сдать на починку должны.
                   Там, где пригоден поплин для кудрей,
                   Видно, младенец будет ничей.

     Смысл остальных куплетов он также исказил с изумительной легкостью, и я
невольно подумал, что ему стоило немалых трудов сочинить такую  пародию.  Но
мисс Снэппер угадала подлинную причину, а  именно  невежество,  и  когда  он
спросил, понравилось ли ей его пение,  ответила,  что,  по  ее  мнению,  оно
соответствует словам.
     - О, клянусь кровью! - вскричал он. -  Я  это  принимаю  как