застали  деда  уже  в  агонии;  две  внучки,  сидевшие  по  обе  стороны,
поддерживали его и, жалостно всхлипывая, вытирали пену и слюну,  выступавшую
у него на губах, которые они часто целовали, казалось, с глубокой печалью  и
любовью. Дядя мой обратился к нему с такими словами:
     - Да он еще не стал на якорь? Как поживаете, старый джентльмен? Господь
да помилует вашу бедную, грешную душу!
     Умирающий перевел на нас мутный взгляд, и мистер Баулинг продолжал:
     - А вот и бедный Рори пришел повидать вас перед смертью и принять  ваше
благословение. Ну, что ж, старина, не отчаивайтесь! Правда, вы были  великим
грешником, но что за беда? Есть на небе праведный судья, не так ли? Э! да он
обращает на меня не больше внимания, чем дельфин. Да,  да,  он  кончается...
вижу, что он достанется крабам земным... Ей-богу, он бросает якорь.
     Эти простодушные слова утешения столь возмутили всех  собравшихся  и  в
особенности  приходского  священника,  вероятно,   истолковавшего   их   как
вторжение в его сферу, что нам пришлось выйти в другую комнату,  где  спустя
несколько минут нас оповестили о кончине моего деда жалобные  вопли  молодых
леди, раздавшиеся в его спальне; мы тотчас поспешили туда  и  услышали,  как
его наследник, незадолго до этого удалившийся в  кабинет,  якобы  для  того,
чтобы предаться скорби, спрашивает с заплаканной физиономией, правда ли, что
его дедушка умер.
     - Умер? - повторил мой дядя, посмотрев на покойника.  -  Да,  да,  могу
поручиться, что он мертв, как селедка. Эх, чорт  возьми!  Пусть  все  теперь
узнают, какой мне привиделся сон. Мне снилось, будто я стою на баке и  вижу,
как стая воронов-стервятников терзает  мертвую  акулу,  всплывшую  у  нашего
борта, а дьявол в обличье синего медведя,  примостившийся  на  рее  на  носу
корабля, прыгнул за борт и, вцепившись когтями в тушу, утащил ее на дно.
     - Вон отсюда, окаянный! - крикнул священник.  -  Вон  отсюда,  негодный
богохульник! Или ты думаешь, что душа его чести находится во власти сатаны?
     Тотчас поднялся шум, и все накинулись на бедного моего дядю, толкая его
из угла в угол, так что он принужден был отбиваться и  поклялся,  что  никто
его не выгонит, пока он не узнает, кому дано теперь  право  пустить  его  по
воле ветра.
     - Бросьте издеваться над мореплавателями! - крикнул он. -  Может  быть,
старикашка назначил своим наследником вот этого моего родственника. Если  он
это сделал, тем лучше для его грешной души.  Тысяча  чертей!  Для  меня  это
будет самой приятной новостью. Обещаю вам убраться тогда с этого судна.
     Во  избежание   новых   столкновений   один   из   находившихся   здесь
душеприказчиков моего деда  заверил  мистера  Баулинга  в  том,  что  к  его
племяннику отнесутся по справедливости и что  в  назначенный  после  похорон
день  приступят  к  просмотру  бумаг  покойного  в  присутствии   всех   его
родственников, а до той поры наложат печати на все ящики  и  шкафы  в  доме;
дядю моего пригласили быть свидетелем этой церемонии,  которую  и  совершили
немедленно к его  удовлетворению.  Тем  временем  было  отдано  распоряжение
обеспечить траурной одеждой всех родственников, не исключая и меня, но  дядя
запретил мне принять ее, пока я не удостоверюсь, есть ли  у  меня  основания
почтить трауром память деда. В течение этого периода возникали разнообразные
предположения  касательно  завещания  старого  джентльмена.  Так  как   было
известно,  что,  кроме  земельной  собственности,  дававшей  семьсот  фунтов
стерлингов ежегодно, он имел еще шесть или семь  тысяч  фунтов,  приносивших
проценты, то одни предполагали, что все его поместье (доходность которого он
увеличил) перейдет к молодому человеку, к коему он всегда  относился  как  к
своему наследнику, а деньги будут поделены поровну между моими кузинами  (их
было пять) и мною. Другие придерживались того мнения, что раз остальные дети
его уже обеспечены, то он оставил каждой из своих  внучек  двести  -  триста
фунтов, а весь капитал  завещал  мне,  чтобы  загладить  свое  бесчеловечное
обращение с моим отцом.
     Наконец  знаменательный  час  настал,  и  завещание  было  зачитано   в
присутствии всех лиц, рассчитывавших на наследство  и  образовавших  группу,
которая своими взглядами и жестами весьма позабавила бы  незаинтересованного
зрителя.  Но  вряд  ли  читатель  может  себе  представить  их  изумление  и
разочарование, когда аторни * громко объявил, что  молодой  сквайр  является
единственным  наследником  всего  имущества  моего   деда,   имущества   как
движимого, так и недвижимого. Дядя мой,  который  слушал  аторни  с  большим
вниманием, посасывая все  время  верхний  конец  дубинки,  выпучил  глаза  и
свистнул, чем переполошил всех собравшихся. Самая старшая и самая бойкая  из
моих соперниц, всегда ублажавшая деда, осведомилась,  заикаясь  и  пожелтев,
как апельсин: "Нет ли  каких-нибудь  завещательных  отказов?"  *  Получив  в
ответ: "Никаких", - она упала в обморок.  Остальные,  быть  может  не  столь
крепко надеявшиеся, перенесли удар с большей  стойкостью,  хотя  и  с  явным
негодованием и горестью, во всяком случае не менее искренней, чем та,  какую
они  выражали  по  поводу  кончины   старого   джентльмена.   Мой   спутник,
постукивавший до того времени каблуком о деревянную обшивку стены, заговорил
так:
     - Стало быть, приятель, никаких завещательных отказов?  Ха!  Вот  лежит
старая ведьма-суккуб, но, будь я проклят, чья-то душа с воем призывает ее!
     Услыхав это восклицание, приходский священник,  который  был  одним  из
душеприказчиков и состоял при старике в качестве его духовного руководителя,
тотчас же возопил:
     - Прочь отсюда, язычник и клеветник, прочь! Не  мешай  душе  его  чести
покоиться в мире!
     Но сей ревностный пастырь уже не  нашел  прежней  горячей  поддержки  у
молодых леди, принявших теперь против него сторону моего дяди  и  обвинивших
его в том, что он совал нос в дела их дедушки и отравлял  его  слух  лживыми
сплетнями им во вред, иначе дедушка не отнесся бы к  ним  с  таким  жестоким
пренебрежением. Молодого сквайра очень позабавила эта  сцена,  и  он  шепнул
дяде, что если бы тот не убил его собак,  он  показал  бы  ему  на  редкость
потешное  зрелище,  напустив  их  на  черного  барсука.   (Так   назвал   он
священника.) Хмурый лейтенант, находившийся не в  таком  расположении  духа,
чтобы одобрить подобное развлечение, ответил:
     - Будьте прокляты и вы и ваши собаки! Вероятно, вы найдете их вместе  с
вашим старым дедом в широтах ада. Идем, Рори... на борт, мой мальчик! Похоже
на то, что мы должны взять другой курс.
     И мы ушли.


ГЛАВА V

     Школьный учитель жестоко поступает со мной - Я придумываю  план  мести,
причем мне оказывает помощь  мой  дядя  -  Я  покидаю  деревню  -  Благодаря
щедрости дяди поступаю в университет.


     На обратном пути в деревню дядя на протяжении целого часа  не  проронил
ни слова, но весьма энергически  насвистывал  мотив  песенки  -  "Зачем  нам
спорить из-за денег" - и все это время физиономия его была грозно нахмурена.
Наконец он до такой степени ускорил шаг, что я сильно отстал от него.  Тогда
он подождал, пока я почти поравнялся с ним, и сердито крикнул:
     - Чорт побери, держись у моего  борта,  ленивый  щенок!  Или  я  должен
каждую минуту замедлять из-за тебя ход?
     И, ухватив меня за руку, потащил вперед, но когда  добродушие,  которым
он был наделен в большой мере, а также раздумье одержали верх над гневом, он
сказал:
     - Полно, мальчуган, не вешай нос... Старый мошенник в аду...  На  худой
конец и это приятно. Ты отправишься со мной  в  плаванье,  мой  мальчик.  "С
легким сердцем и с парой худых штанов  обойдете  весь  свет,  молодцы",  как
поется в песне!
     Хотя это предложение отнюдь не соответствовало моим стремлениям,  я  не
осмелился  проронить  ни  словечка  против  него,  опасаясь  обидеть   моего
единственного в мире друга, а так как он был моряк до мозга костей, то ему и
в голову не приходило, что у меня могут быть какие-нибудь возражения  против
его плана, и, следовательно, он не потрудился узнать, одобряю ли я  его.  Но
это решение было вскоре отменено по совету  помощника  учителя,  заверившего
мистера Баулинга, что было бы тысячу раз  жаль  заглушать  мои  способности,
которые рано или поздно, при надлежащем их  развитии,  несомненно  обеспечат
мне благоденствие на суше. Тогда щедрый  моряк,  несмотря  на  свои  скудные
средства, решил  дать  мне  университетское  образование  и  обеспечил  меня
деньгами на квартиру, стол  и  прочие  расходы  в  городе,  находившемся  на
расстоянии немногих миль от деревни и славившемся своими колледжами, куда мы
в скором времени и отправились.
     Но еще до нашего отъезда школьный учитель,  ныне  уже  не  преследуемый
страхом перед моим дедом, отмахнулся от всяких приличий и не  только  осыпал
меня  грубейшими  ругательствами,  внушенными  злобой,   называя   порочным,
распутным, нищим, тупым негодяем, которого он обучал  из  милости,  но  и  с
ожесточением чернил память  судьи  (кстати  сказать,  доставившего  ему  эту
должность), весьма прозрачно намекая, что душа старого джентльмена  проклята
на веки вечные, так как он со свойственной ему несправедливостью пренебрегал
внесением платы за  ученье.  Такое  жестокое  обращение  со  мной,  а  также
перенесенные мной раньше страдания навели меня на мысль,  что  давно  пришла
пора  отомстить  наглому  педагогу.  Потолковав  с  моими  приверженцами,  я
убедился, что они верны своему обещанию поддержать  меня,  а  наш  план  был
таков. Накануне моего отбытия в университет я решил воспользоваться  удобным
случаем, когда помощник учителя выйдет помочиться, что он совершал регулярно
в четыре часа дня, и запереть двери, дабы он не мог прийти на помощь  своему
начальнику. Затем я должен был перейти в наступление, приблизиться к учителю
и плюнуть ему в лицо. Двум преданным мне школярам, самым  сильным  в  школе,
предстояло служить прикрытием; они должны были подтащить  тирана  к  скамье,
положить его на скамью и хорошенько  отхлестать  по  голой  заднице  его  же
собственной розгой, которую мы намеревались вырвать у него во время  борьбы.
Если же нам троим не под силу  будет  с  ним  справиться,  мы  обратимся  за
помощью  к  другой  партии  школяров,  которая  охотно   нас   поддержит   и
воспрепятствует любой попытке выручить учителя из беды.
     Один из главных моих помощников, Джерими Гауки, был сыном и наследником
зажиточного джентльмена, проживавшего в окрестностях, а другой, по имени Хью
Стрэп, - младшим представителем семьи, с  незапамятных  времен  поставлявшей
для деревни сапожников. Однажды я спас жизнь  Гауки,  бросившись  в  реку  и
вытащив его на берег, когда он тонул. Часто я вырывал  его  из  когтей  тех,
кого он своим нестерпимым высокомерием приводил в ярость, которой был  не  в
силах противостоять, и много раз спасал его репутацию и  ягодицы,  делая  за
него письменные упражнения в школе. Стало быть,  не  приходится  удивляться,
что он сугубо заботился обо  мне  и  моих  интересах.  Привязанность  Стрэпа
проистекала из добровольного, бескорыстного расположения ко мне,  чему  было
много доказательств. Однажды он оказал мне такую же услугу, какую  я  оказал
Гауки: спас мне жизнь, рискуя своею собственной; и часто  он  брал  на  себя
проступки, совершенные мною, за что жестоко  расплачивался,  лишь  бы  я  не
почувствовал  тяжести  заслуженного  наказания.  Эти   два   силача   охотно
согласились участвовать в заговоре еще и потому, что они, так же  как  и  я,
собирались на следующий день покинуть школу; первому отец приказал вернуться
в  поместье,  а  второго  должны  были  отдать  в  ученье  к  цирюльнику   в
находившемся неподалеку базарном городке.
     Тем временем мой дядя, узнав об отношении ко мне учителя,  был  взбешен
его наглостью и с таким  жаром  клялся  отомстить,  что  я  не  удержался  и
рассказал ему о придуманном мною плане; он слушал с  большим  удовольствием,
выпуская при каждой  фразе  струю  слюны,  окрашенной  табаком,  который  он
постоянно  жевал  в  большом  количестве.  Наконец,   подтянув   штаны,   он
воскликнул:
     - Нет и нет! Тысяча чертей! Из этого ничего не выйдет.  Впрочем,  затея
смелая, мой мальчик, ей-богу, это я  должен  признать!  Но  как  намерен  ты
смыться с борта? Разве враг не  пустится  в  погоню?  Ручаюсь,  что  он  это
сделает и поднимет на ноги все побережье. Эх, Рори,  да  поможет  тебе  бог!
Парусов у тебя больше,  чем  баласта.  Предоставь  это  дело  мне  одному...
предоставь его мне, и уж я-то ему покажу топ фок-мачты! Если  твои  товарищи
по плаванию - славные ребята и не улепетнут, вы увидите, что будет. Ей-богу,
я  ему  подстрою  соленую  каверзу!  Я  притащу  его  к  сходням  и   помажу
девятихвостой кошкой {Плеть с  девятью  концами.};  он  получит  добрых  две
дюжины, мой мальчик, и останется лежать связанный, предаваясь размышлениям.
     Мы очень гордились нашим сообщником, который не медля взялся за  работу
и весьма искусно и быстро приготовил орудие мести, после  чего  распорядился
уложить наши пожитки и отослать их за день до приведения в исполнение нашего
замысла, а также держать наготове лошадей, чтобы вскочить на них  тотчас  же
по окончании дела.
     Наконец пробил час, когда  наш  союзник,  воспользовавшись  отсутствием
помощника учителя, ворвался в дом, запер дверь  и,  не  мешкая,  схватил  за
шиворот педанта, который заорал голосом Стентора *:
     - Убивают! Воры!
     Хотя я весь дрожал, как осиновый лист, но, зная,  что  мешкать  нельзя,
вскочил и позвал на помощь наших сообщников.  Стрэп,  нимало  не  колеблясь,
повиновался сигналу и, видя, что я  прыгнул  учителю  на  спину,  немедленно
ухватился за  его  ногу  и,  потянув  ее  изо  всех  сил,  повалил  грозного
противника наземь; после этого Гауки, который сидел до сей поры  неподвижно,
под влиянием всеобщего смятения бросился к месту боя и приветствовал павшего
тирана оскорбительным громким "ура", в чем его поддержала  вся  школа.  Этот
шум встревожил помощника учителя, который, очутившись перед запертой дверью,
попробовал,  отчасти  угрозами,  отчасти  мольбами,  добиться,   чтобы   его
впустили. Дядя мой попросил  его  немного  потерпеть  и  посулил  скоро  его
впустить: если же он, помощник, вздумает тронуться с места, от этого  только
хуже  придется  сукиному  сыну,  его  начальнику,  которого   дядя   намерен
подвергнуть всего-навсего легкому и полезному для здоровья наказанию за  его
жестокое обращение с Рори, "о чем вам хорошо известно", - закончил он.
     К тому времени мы притащили преступника к столбу, к  которому  Баулинг,
предварительно скрутив учителю руки, привязал его  заранее  припасенной  для
этой цели веревкой и оголил ему зад. В такой унизительной позе он стоял  (на
потеху школярам, столпившимся вокруг и  ликующими  криками  приветствовавшим
доселе невиданное зрелище), изрыгая страшные проклятья на голову  лейтенанта
и обвиняя школяров в предательстве и мятеже, когда  помощник  был  впущен  в
дом, и дядя заговорил с ним так:
     - Послушайте, мистер Синтаксис, мне кажется, вы честный  человек,  и  я
вас, знаете ли, уважаю. Но ради собственной безопасности мы все-таки, знаете
ли, должны ненадолго вас пришвартовать.
     С этими словами он вытащил бечевку в несколько десятков  футов  длиной,
увидев которую, честный человек весьма  энергически  запротестовал,  говоря,
что не потерпит никакого над собой насилия, и обвиняй меня в  вероломстве  и
неблагодарности. Но когда Баулинг объяснил, что сопротивляться бессмысленно,
и  он  не  намерен  прибегать  к  насилию  и  оскорблениям,  а  хочет   лишь
воспрепятствовать переполоху, пока мы не очутимся вне пределов досягаемости,
помощник согласился, чтобы его привязали  к  его  же  собственному  пюпитру,
откуда он и наблюдал, какому наказанию подвергся его  начальник.  Мой  дядя,
обвинив  этого  взбалмошного  негодяя  в  бесчеловечном  отношении  ко  мне,
объявил, что намерен ради блага его души дать ему маленький урок,  и  тотчас
же с большой энергией и ловкостью перешел от слов к делу.  Резкие  удары  по
увядшим ягодицам педанта причинили ему такую острую боль,  что  он  заревел,
как  бешеный  бык,  подпрыгивал,  ругался  и  богохульствовал,  как   буйный
сумасшедший. Когда лейтенант счел меня в  достаточной  мере  отомщенным,  он
обратился к нему на прощанье с такими словами:
     - А теперь, дружище, вы будете меня вспоминать до конца своей жизни;  я
преподал вам урок, который поясняет, что такое порка, и который сделает  вас
более жалостливым. Кричите, мальчики, кричите!
     По окончании этой церемонии мой дядя  посоветовал  им  тотчас  покинуть
школу и проводить их  старого  товарища  Рори  в  трактир,  находившийся  на
расстоянии примерно одной мили от деревни, где он угостит их всех. Когда его
предложение было радостно принято, он  повернулся  к  мистеру  Синтаксису  и
попросил его  сопровождать  нас,  но  помощник  весьма  презрительно  отверг
приглашение, сказав моему благодетелю, что не такой он  человек,  за  какого
принимает его дядя.
     - Ладно, ладно, старый брюзга, - отозвался мой дядя, пожимая ему  руку,
- все-таки ты честный парень, и  если  я  когда-нибудь  получу  командование
судном, клянусь честью, ты будешь у нас школьным учителем.
     Затем  он  выпустил  мальчиков  и,  заперев  дверь,  предоставил   двум
наставникам  утешать  друг  друга,  тогда   как   мы   тронулись   в   путь,
сопровождаемые многочисленной свитой, которую  он  угостил  согласно  своему
обещанию. Мы распрощались, проливая слезы, и провели эту ночь в  придорожной
гостинице, милях в десяти от города, где  мне  предстояло  жить  и  куда  мы
прибыли на следующий  день;  там  я  убедился,  что  нет  никаких  оснований
жаловаться на приют, который для меня приготовили, ибо  получил  квартиру  и
стол в доме аптекаря, женатого на дальней родственнице  моей  матери.  Через
несколько дней дядя отправился на свой корабль, оставив на мое содержание  и
образование соответствующую сумму.


ГЛАВА VI

     Я делаю большие успехи в науках. - Везде встречаю ласку. -  Мои  кузины
обращают на меня внимание. - Я отвергаю их приглашение.  -  Они  приходят  в
бешенство и составляют заговор против меня. - Я впадаю в  нищету  вследствие
несчастья, постигшего моего дядю. - Предательство Гауки. - Моя месть.

     Теперь я был способен мыслить  и  принялся  обдумывать  мое  ненадежное
положение. Меня окончательно покинули те, кому долг повелевал заботиться обо
мне, и я всецело  зависел  от  великодушия  одного  единственного  человека,
который по профессии  своей  постоянно  подвергался  опасностям,  угрожавшим
навеки отнять его у меня; к тому же и нрав его  несомненно  мог  измениться,
что обычно бывает вызвано переменой  фортуны  или  происходит  в  результате
более  близкого  знакомства  со  светом,  ибо  я   всегда   приписывал   его
благосклонность велениям сердца, еще не  развращенного  общением  с  людьми.
Обеспокоенный такими соображениями, я решил воспользоваться предоставившимся
мне удобным случаем и с большим усердием заняться науками; в  этом  я  столь
преуспел, что по прошествии трех лет очень  хорошо  усвоил  греческий  язык,
нехудо знал математику и ознакомился с этикой и натурфилософией; логике я не
придавал никакого значения, но превыше всего ценил свое пристрастие к belles
lettres  {Художественная  литература  (франц.).}  и  дар  поэтический,   уже
проявившийся  в  нескольких  произведениях,   весьма   милостиво   принятых.
Благодаря этим склонностям,  а  также  привлекательному  лицу  и  фигуре,  я
завоевал уважение самых влиятельных людей в городе и свел знакомство с ними;
я  имел  удовольствие  убедиться,  что  до   известной   степени   пользуюсь
благоволением леди - опьяняющая удача для такого влюбчивого человека, как я!
- которое я снискал или по крайней мере сохранял