намерений,  и  предложил  не
мешать мне руководствоваться в своих поступках велениям собственного разума.
Он принес извинение в  той  вольности,  какую  себе  позволил,  приписав  ее
дружескому расположению ко мне, чему привел необычное доказательство, взяв у
меня взаймы пять гиней и заметив, что очень мало на свете людей, которых  он
удостоил бы таким  знаком  доверия.  Я  дал  ему  деньги  и  выразил  полную
уверенность  в  его  искренности,  чтобы  впредь  ему  не  было   надобности
представлять столь необыкновенные доказательства:
     - Я думал попросить на пять гиней больше, - сказал он, -  но,  услыхав,
как вас вчера вечером надули за карточным столом,  обыграв  на  восемнадцать
гиней, я предположил, что вам не хватит наличных денег, и решил сообразовать
с этим свою просьбу.
     Я поневоле преклонился перед развязностью сего щеголя и пожелал узнать,
какие у него основания говорить, что меня надули.  Тогда  он  объяснил,  что
раньше, чем притти  ко  мне,  посетил  Тома  Тосла,  который,  будучи  среди
присутствующих, сообщил ему  все  подробности,  передал  все  нежные  фразы,
сказанные мною Мелинде,  которыми  собирается  увеселять  столицу,  и  между
прочим заверил его, что моя прелестница плутовала весьма неискусно и  только
новичок мог попасть впросак.
     Мысль, что я сделался мишенью для насмешек щеголей и  вдобавок  потерял
деньги, задела меня за живое, но мне на  выручку  пришло  негодование,  и  я
поклялся, что никому  не  позволю  порочить  безнаказанно  имя  Мелинды  или
подсмеиваться над моим поведением. Он сухо ответил, что это геркулесов  труд
- наказывать всякого, кто будет  смеяться  надо  мной,  а  что  касается  до
доброго имени Мелинды, то он  не  понимает,  как  оно  может  пострадать  от
возводимого на нее обвинения, ибо в глазах  светских  людей  нечистая  игра,
отнюдь  не  являясь  чем-то  позорным,  почитается  лестным  доказательством
незаурядного ума и ловкости.
     - Но оставим этот разговор, - сказал он, - и пойдем  в  кофейню,  чтобы
собрать компанию и пообедать вместе.


ГЛАВА XLVIII

     Мы отправляемся в кофейню, где прислушиваемся к любопытному спору между
Уэгтейлом и Медлером, переданному затем на наш суд. - Доктор  дает  отчет  о
своем  опыте.  -  Бентер  высмеивает  Медлера  за  общим  столом.  -  Совет,
преподанный мне пожилым джентльменом.

     Я был готов переменить предмет разговора с такою же охотой, с какой  он
это предложил, и отправился с ним в кофейню, где мы застали мистера  Медлера
и доктора Уэгтейла, занятых спором о слове  "кастард"  {Custard  -  заварной
крем из молока, яиц и муки.},  которое,  по  утверждению  лекаря,  надлежало
писать с буквы "г", ибо оно  происходит  от  латинского  глагола  gustare  -
"отведывать". Но Медлер защищал обычай пользоваться буквой "с", говоря, что,
следуя правилу доктора, нам пришлось бы пудинг переделать  в  "будинг",  так
как он происходит от французского слова boudin {Кровяная колбаса  (и  другие
значения).}, а в таком случае почему не сохранять первоначальную  орфографию
и произношение всех иностранных слов, нами  усвоенных?  Но  тогда  наш  язык
превратится в неблагозвучное наречие,  без  всяких  правил.  За  разрешением
спора обратились к нам, и Бентер, вопреки подлинному своему убеждению, решил
его в пользу Уэгтейла, после чего живущий на ежегодный доход брюзга встал  и
с энергическим восклицанием: "Тьфу!" пересел за другой стол.
     Засим мы осведомились у доктора, много ли преуспел он в своих опытах  с
добыванием воды из трута, и он сообщил нам, что побывал во  всех  стекольных
заведениях столицы, но не  нашел  никого,  кто  взялся  бы  выдуть  реторту,
вмещающую хотя  бы  третью  часть  предписанного  количества  трута,  но  он
намеревается произвести опыт для получения только пяти  капель,  коих  будет
достаточно для испытания этого специфического средства, а затем он  передаст
это дело в парламент; он сообщил нам, что уже  приобрел  значительный  запас
тряпок, но при превращении их в трут его постигло несчастье, принудившее его
переехать на другую квартиру, ибо он собрал их  в  кучу  на  полу  и  поджег
свечкой, полагая, что доски не пострадают, так как пламя  по  природе  своей
должно устремляться вверх; однако произошло нечто в высшей степени  странное
- дерево  начало  тлеть,  а  затем  яростно  запылало,  вследствие  чего  он
растерялся и, испугавшись насмерть, возопил о помощи; огонь поглотил бы весь
дом и его самого, если бы облака дыма, вырывавшиеся из окон, не  подняли  на
ноги всех соседей, прибежавших спасать его. Он лишился пары черных бархатных
штанов  и  парика  с  косичкой,  а  также  потратился  на  тряпки,   ставшие
непригодными от воды, коей заливали огонь, и должен починить обгоревший пол.
К тому же хозяин квартиры, почитая его  сумасшедшим,  потребовал,  чтобы  он
немедленно освободил помещение, что повлекло за собой  невероятные  хлопоты;
но теперь он поселился в очень удобном доме и  имеет  в  своем  распоряжении
большой мощеный двор для изготовления трута, а потому надеется в  кратчайший
срок пожать плоды своих трудов.
     Поздравив доктора с его надеждами и прочитав газеты, мы отправились  на
аукцион картин, где пробыли час-два; оттуда мы пошли  на  Мейл,  по  которой
два-три раза прошлись, и вернулись назад обедать; Бентер объявил нам, что он
намерен подшутить над Медлером за общим столом, и  как  только  мы  уселись,
этот циник, приступив к делу, заявил  пожилому  джентльмену,  будто  у  того
превосходный вид, если принять во внимание,  сколь  недолго  он  наслаждался
сном этой ночью. В ответ на такой комплимент Медлер только взглянул на  него
внушительно и многозначительно усмехнулся. Бентер продолжал.
     - Право, не знаю, то ли надо удивляться милосердию вашей  души,  то  ли
выносливости тела. Клянусь душой, мистер Медлер, вы проявляете  великодушие,
как никто другой! Вы простираете ваше сострадание на  нуждающихся  в  нем  и
требуете от них только того, что они могут вам дать. Да будет вам  известно,
джентльмены, - тут он обратился ко всей компании, -  что  я  провел  большую
часть ночи у товарища, больного  лихорадкой,  и  по  дороге  домой  случайно
проходил утром мимо лавки, торгующей джином, которая  была  еще  открыта,  и
вдруг услышал шум и веселые крики. Я заглянул  туда  и  увидел,  как  мистер
Медлер танцует без парика вместе  с  двумя  десятками  оборванных  потаскух,
которые увеселялись на его счет. Но вы не должны, мистер Медлер, приносить в
жертву милосердию свое здоровье! Подумайте, вы скоро превратитесь в  старика
и потому должны были бы, кажется, относиться к здоровью с большей заботой, а
не то оно весьма пострадает от этаких ночных похождений!
     Брюзгливый старик больше не мог удержаться и вскричал:
     - Всем известно, что ваш язык никого не чернит!
     - Вы могли бы, полагаю я, - сказал  Бентер,  -  как  человек  разумный,
воздержаться от такого замечания, ибо мой язык не  раз  оказал  вам  большую
услугу. Вспомните, когда вы ухаживали за  толстой  вдовой,  содержательницей
трактира в Айлингтоне, и пошли разные слухи, крайне  невыгодные  для  вашего
мужского достоинства, и дошли до ушей  сей  вдовы,  которая  вас  тотчас  же
прогнала, я уладил это дело, сообщив ей, что  у  вас  есть  трое  незаконных
детей, пребывающих в деревне у кормилицы. Потом вы все погубили, и  как  это
произошло - не мое дело, да и нет желания вам всем поведать
     Этот рассказ, порожденный только воображением Бентера, очень развеселил
присутствующих и крайне рассердил мистера Медлера; он вскочил  в  сильнейшем
возбуждении и, забыв о том, что рот  его  полон,  забрызгал  сидящих  рядом,
изрыгая проклятья на голову  Бентера,  обзывая  его  жалким  щенком,  наглым
щеголем и награждая сотнями  других  кличек,  а  также  объявил,  будто  тот
выдумал эту низкую клевету, так как получил от него, Медлера, отказ  ссудить
ему деньги, которые, конечно, были бы растрачены среди шлюх и плутов.
     - Весьма правдоподобно, нечего сказать, будто я пытался взять взаймы  у
того, кто всячески изощряется заработать себе на неделю, чтобы  дотянуть  до
субботнего вечера! Да ведь он иногда спит  подряд  двадцать  четыре  часа  с
целью сберечь расходы на еду и на кофейню!  А  иногда  он  вынужден  обедать
хлебом с сыром, запивая этот обед слабым  пивом,  или  покупать  в  погребке
бычью щеку на два пенса.
     - Лживый негодяй! - завопил Медлер в ярости. -  У  меня  всегда  хватит
денег, чтобы заплатить по счету вашего портного, а это не пустяк! Я дам  вам
доказательство своего достатка, когда привлеку к суду за бесчестье!
     Ярость лишила его аппетита,  и,  замолчав,  он  не  мог  проглотить  ни
кусочка и сидел, не говоря ни слова, а его мучитель услаждался, наблюдая его
страдания и усугубив их советом наесться поплотней,  так  как  на  следующий
день ему придется поститься.
     После обеда мы спустились вниз в залу кофейни,  и  Бентер  удалился  на
условленное свидание, сказав, что надеется встретить меня и Уэгтейла вечером
в кофейне Бедфорда. Как только он ушел, пожилой джентльмен  отозвал  меня  в
сторону и  выразил  сожаление,  что  видит  меня  столь  близко  знакомым  с
человеком, одним из самых порочных распутников  в  городе,  уже  промотавшим
хорошее состояние и поместье на  продажных  женщин;  он  сказал  также,  что
Бентер  уже  погубил  немало  молодых  людей,  познакомив  их  с  компанией,
проводящей  время  в  кутежах,   и   подавая   им   пример   самой   гнусной
безнравственности, и что если я не остерегусь, он в короткий срок лишит меня
и денег и доброй репутации.
     Я поблагодарил его за сообщение и пообещал  принять  его  во  внимание,
пожалев, однако, что он не предупредил меня несколькими  часами  ранее,  ибо
тем самым спас бы для меня пять  гиней.  Несмотря  на  это,  я  склонен  был
приписать часть обвинений жажде Медлера отомстить  за  насмешки  Бентера  во
время обеда и потому, как только освободился, спросил у Уэгтейла его мнениео
Бентере, решив сравнить их суждения, не забывая об их пристрастности,  чтобы
уже затем вынести свое решение независимо ни от того ни от  другого.  Доктор
сказал мне,  что  Бентер  -  весьма  приятный  джентльмен,  состоятельный  и
хорошего рода, просвещенный,  разборчивый,  остроумец  и  превосходно  знает
город; что его честность и храбрость не подлежат сомнению, хотя он и повинен
в некоторых излишествах, а его  способность  высмеивать  людей  создала  ему
немало врагов и заставила некоторых избегать знакомства с ним.
     Из этих двух противоречивых описаний я заключил, что Бентер  -  молодой
человек, не лишенный способностей, который спустил  состояние,  но  сохранил
свои замашки и поссорился со светским обществом, так как не мог наслаждаться
им по своему вкусу.
     Вечером я отправился в кофейню Бедфорда, где встретился  с  приятелями,
откуда мы пошли в театр, а затем я повел их к себе домой, где мы поужинали в
превосходном расположении духа.


ГЛАВА XLIX

     Я получаю вызов на поединок. - Последствия сего. - Когда ссора улажена,
меня берут под арест благодаря любви и заботливости Стрэпа. -  Ознакомившись
с делом, меня незамедлительно освобождают. -  Поведение  мистера  Орегена  и
двух его друзей. -  Я  посещаю  Мелинду,  которой  рассказываю  о  дуэли.  -
Предлагаю ей вступить в брак. -  Она  отсылает  меня  к  матери,  у  коей  я
торжественно  прошу  руки  ее  дочери.  -  Поведение  старой  леди.  -   Мне
отказывают. - Оскорблен их пренебрежением.

     На следующий день, когда я собирался выйти из дому,  Стрэп  принес  мне
письмо: "Мистеру Рэндому,  эсквайру",  открыв  которое,  я  нашел,  что  оно
заключает вызов на поединок в таких необычных выражениях:

     "Сэр,
     Поскольку мне известно о вашем ухаживании  за  мисс  Мелиндой  Гузтрэп,
знайте, что она обещала выйти за меня  замуж  и  я  жду  вас  сейчас  позади
Монтэгю-хауз с парой добрых пистолетов в руке;  если  вы  придете  на  место
встречи, я заставлю ваш язык признать (после того как вышибу из вас дух),что
вы не столь достойны ее, сколь

                            ваш покорный и проч.

                                                              Рурк Ореген".

     Я догадался по стилю и по подписи на этой  записке,  что  мой  соперник
чистый ирландец и содержание ее немало меня встревожило,  в  особенности  та
часть, где он заявляет о своем праве на мою даму, - обстоятельство,  которое
никак нельзя было примирить с ее здравым смыслом и рассудительностью. Однако
не время было уклоняться от вызова, так как  успех  моих  ухаживаний  мог  в
большой мере зависеть от моего поведения в этом случае.

     Потому я тотчас же зарядил мои пистолеты и отправился в наемной  карете
к месту встречи, где нашел  высокого  костлявого  человека  с  грубым  лицом
ичерной кустистой бородой, разгуливающим в одиночестве, одетым в  поношенный
плащ, на который спускалась косица из его  собственных  волос,  вложенная  в
кожаный кошелек,  а  на  голове  красовалась  засаленная  шляпа,  отделанная
поблекшим point d'Espagne.
     Завидев меня, он немедленно вытащил из-за пазухи пистолет, показал  его
мне и щелкнул курком без каких бы то ни было вступлений. Встревоженный таким
грубым салютом, я стал в позицию и, прежде чем  он  приготовил  свой  второй
пистолет, разрядил в него один из моих, но не причинил ему  никакого  вреда.
Тут он спустил курок второго пистолета, последовала вспышка, но выстрела  не
было; он крикнул с каденцой, присущей уроженцам Типерари: "Валяй, милый!"  -
и начал неторопливо вгонять свой кремень.
     Я  решил  воспользоваться  случаем,  предоставленным  мне  фортуной,  и
шагнуть вперед, приберегая выстрел, дабы потребовать у него на выбор:  жизнь
или смерть! Но храбрый ирландец отказался  сдаться  и  злобно  запротестовал
против того, что я  покинул  свою  позицию,  прежде  чем  он  даст  ответный
выстрел; он сказал, что я  должен  вернуться  на  свое  место  и  тем  самым
уравнять наши шансы. Я постарался его убедить в том, что уже предоставил ему
лишний шанс и от меня всецело зависит помешать ему  воспользоваться  третьим
шансом.  А  теперь,  когда  мне  повезло,  я  требую,  чтобы  он  вступил  в
переговоры, и хочу знать, на каком основании он  вызвал  меня  на  поединок,
если я не оскорблял его и  никогда  раньше  не  видел.  Он  заявил,  что  он
джентльмен с состоянием, но истратил все,  что  имел,  и,  прослышав,  будто
Мелинда получила десять тысяч фунтов, задумал прибрать к рукам  эти  деньги,
сочетавшись с ней браком, и  порешил  достойным  способом  перерезать  горло
каждому, кто встанет между ним и его надеждами.
     Я пожелал узнать основательность сих надежд;  теперь,  когда  я  увидел
его, я все больше удивлялся тому,  как  могло  быть  дано  ему  обещание,  и
потребовал, чтобы он объяснил эту тайну. Он заявил,  что  целиком  возлагает
упования на свое  происхождение  и  личные  качества,  что  частенько  писал
Мелинде, объявляя о своих притязаниях, но  она  ни  разу  не  удостоила  его
ответом и даже не позволяла ему показываться ей на глаза; тут  он  прибавил,
что обещание, о котором он упоминал в  письме,  было  дано  ему  его  другом
мистером Гахегеном, заверившим его, будто ни одна женщина не сможет  устоять
перед мужчиной с его наружностью.
     Я  не  мог  удержаться  от  смеха,  убедившись  в  простоватости  моего
соперника, которому, по-видимому, не понравилась моя веселость,  и  он  стал
весьма серьезен; но я постарался его успокоить, заверив честным словом,  что
отнюдь не намерен мешать его  ухаживанию  за  известной  нам  леди  и  готов
представить его ей  в  самом  благожелательном  свете,  не  погрешая  против
истины, но он не должен будет удивляться, если она  останется  слепа  к  его
достоинствам, ибо нет ничего на свете капризней женского ума и любовь  этого
пола редко можно купить только одними добродетелями.
     Дабы  моя  декларация  возымела  больший  эффект,  я  сделал  замечание
касательно его небрежного костюма и, выразив скорбь о  том,  что  джентльмен
дошел до такой нужды, сунул ему в  руку  две  гинеи,  при  виде  которых  он
отшвырнул свои пистолеты, заключил меня в объятия и вскричал:
     - Клянусь Иисусом, вы лучший мой друг из всех, кого я встретил за  семь
долгих лет!
     Причинив мне немалые страдания своими объятиями, он  отпустил  меня  и,
воздев руки, выразил пожелание быть сожженным дьяволом, если он когда-нибудь
причинит мне беспокойство из-за женского пола.
     Когда ссора завершилась столь дружеским образом, я  попросил  его  дать
мне взглянуть на его пистолеты; они были так загрязнены и ветхи, что, к  его
счастью, не выстрелили, ибо один из них при выстреле всенепременно разорвало
бы и его хозяин лишился бы руки; но живое понятие о нраве этого  человека  я
получил, убедившись, что один из пистолетов был заряжен, но без затравки,  а
во втором была затравка, но не было заряда.
     Покуда мы шли домой, я выразил  желание  узнать  прошлое  моего  нового
приятеля, и он мне сообщил, что служил  в  германской  армии  волонтером  во
время войны с турками; за свои заслуги при осаде Белграда * он был награжден
чином прапорщика, а  затем  возведен  в  лейтенанты,  но  у  него  произошло
столкновение с капитаном, который вызвал его на дуэль и был им  убит,  после
чего ему пришлось бежать. В Англии он в течение нескольких лет  домогался  у
своих друзей назначения в английскую армию; но в этом он не преуспел  и,  по
совету мистера  Гахегена,  обратил  свои  помыслы  к  женитьбе,  намереваясь
выгодным  браком  устроить  свою  фортуну,  вследствие  чего  направил  свои
искательства на Мелинду; узнав от ее лакея-ирландца, что я  являюсь  главным
фаворитом, он вызвал меня в  надежде,  что  моя  смерть  устранит  важнейшую
помеху его чаяниям; теперь же он убедился  в  моем  великодушии  и  клянется
пресвятой девой, что больше не  думает  о  Мелинде,  хотя  бы  на  свете  не
осталось никакой другой  женщины.  В  доказательство  своей  правдивости,  в
которой я не сомневался, он вытащил из старой железной табакерки документ  о
своем чине в армии имперцев и вызов капитана, хранимый им, как свидетельство
о его прошлых заслугах. Я столь был убежден в честности и храбрости бедняги,
что решил походатайствовать за него у моих знакомых, которые замолвили бы за
него словечко перед теми, кто мог бы о нем позаботиться;  вместе  с  этим  я
решилдать ему кое-какую одежду, которая приукрасила бы его и помогла бы  ему
хлопотать о своих делах самолично.
     Мы шли, обходительно друг с другом беседуя,  и  вдруг  увидели  шеренгу
мушкетеров во  главе  со  Стрэпом,  который,  как  только  мы  приблизились,
закричал с безумным видом:
     - Хватайте их, ради бога хватайте!
     Тотчас же нас окружили,  и  я  был  арестован  капралом,  командовавшим
солдатами,  тогда  как  Ореген  вырвался  и   побежал   по   направлению   к
Тоттенхем-корт-род с такой быстротой, что скрылся из  виду  в  один  момент.
Когда у меня отобрали оружие и взяли под стражу, Стрэп немного успокоился  и
попросил простить ему вольное со мной обращение, что я, без сомнения, должен
сделать, ибо оно проистекает из его любви. Затем он сказал, что,  заподозрив
в письме (которое, кстати сказать, было  доставлено  самим  автором)  что-то
неладное, он увидел в замочную скважину, как я заряжаю пистолеты, и помчался
в Уайтхолл, где упросил дежурного  офицера  дать  ему  отряд  солдат,  чтобы
арестовать меня, но, прежде чем он вернулся назад, я успел уехать в  карете;
расспросив, куда я направился, и узнав, что дуэли обычно происходили  позади
Монтэгю-хауз, он повел туда солдат и вот теперь встретил меня,  благодарение
богу, целым и невредимым.
     Я заявил ему, что на этот раз прощаю ему заботливое  вмешательство,  но
предупредил в весьма суровых выражениях о том, чтобы в будущем  он  не  смел
делать меня мишенью сплетен; затем, обратившись к капралу, поблагодарил  его
за труды и дал ему крону на выпивку д