ть палками до смерти". Вернулся в юрту, сел на тахту и как ни в
чем не бывало продолжал разговор.
  Сергей Николаевич сказал еще, что через несколько дней мы сможем поехать в
Ургу, если не боимся китайских властей, а сам Унгерн тоже надеется быть
там вскорости - как только захватит Ургу.
  ...В Ургу мы приехали без приключений, благополучно избавившись от
гостеприимства кровавого барона. Поселились у монголера - русского купца
Данилова, торговца скотом и шерстью, которого Сергей Николаевич знал по
старым экспедициям. Ему же мы и продали незадорого своих верблюдов,
рассчитывая, что приобретем новых, когда нам придется ехать дальше.
  Урга встретила нас флагами, хотя праздника никакого и не было. Над крышами
лавок, факторий, торговых заведений, даже над юртами, что стоят во дворах,
огороженных частоколом из толстых бревен, или над палатками захадера - как
называют здесь толкучку-базар на берегу мутной Толы, - всюду подняты
национальные флаги: русские, китайские, японские и даже американские. Они,
как тибетские священные письмена, должны охранять их владельцев от лихой
напасти. В городе тревожно, солдаты китайского генерала Сюй Ши-чжэна
шайками бродят повсюду, реквизируют, грабят все, что попадает на глаза.
Балуют и казаки из унгерновской дивизии. Китайцы не подпускают их к Урге,
но белое войско нет-нет да просочится в город, конники Унгерна постреляют,
торопливо пограбят и снова ускачут в степь. А флаги создают видимость
экстерриториальности, они будто бы защищают подданных своих стран. Мы тоже
живем под красно-сине-белым российским флагом, прибитым на воротах купца
Данилова.
  Переводчик Дамба, как только мы расположились в даниловской фактории,
сразу исчез, пошел разыскивать своего брата. Сухэ Батор работал наборщиком
в русской типографии, теперь, говорят, в подполье. Ему не легко - трудовых
монголов приходится поднимать против китайского генерала, против своих
феодалов, князей и против барона Унгерна тоже. У Дамбы какие-то дела к
брату, что-то он должен передать ему из Троицкосавска от Лаврова -
начальника дивизионной разведки.
  Дугар Сурун устроился в людской купца Данилова. У купца в фактории много
всякой челяди, и Дугар завел дружбу с приказчиками-китайцами.
  Ну, а нам с Сергеем Николаевичем отвели просторную горницу. Пьем чай с
хозяином из трехведерного самовара, рассуждаем о тревожной жизни нашей,
выслушиваем жалобы купца на непрочность порядков и бродим по городу.
Сергей Николаевич просто незаменимый человек в экспедициях - кладезь
знаний по монголоведенью, к тому же преотлично знает язык. Хорошо
разбирается в этнографии и ламаистской религии, в истории и археологии,
уже не говоря о своей многосторонней медицинской профессии. Кроме того -
душевнейший человек, в меру наивный, настоящий представитель российской
земской интеллигенции...
  Как-то раз мы бесцельно бродили с ним по лабиринту ургинских улиц. Сухой
зной начинал спадать, но солнце стояло еще высоко. Сергей Николаевич, как
обычно, размышлял вслух.
  "Вы знаете, - говорил он, - я пришел к выводу, что анабиозу подвержены не
только живые существа, но и целые страны. Пример - Монголия, она словно
законсервирована в состоянии раннего средневековья, осталась такой же, как
во времена Темучина, позже назвавшего себя Чингисханом. Темучин завоевал
полмира, но он не сохранил старой и не создал новой культуры. Завоеватели
так и остались дикими, нецивилизованными кочевниками. В этом я вижу
главную причину их неудач. Вот говорят, что нельзя повернуть историю
вспять. Не совсем понимаю такое выражение - история есть история, она, как
время, беспредельна и вечна, куда ее поворачивать?.. Я бы сказал иначе -
без прогресса не может быть жизни. Подумайте только, Чингисхан со своим
трехсоттысячным войском завоевал земли от Тихого океана до Черного моря,
дошел до Польши, до Венгрии, проник к Египту, к Персидскому заливу. И все
рассыпалось, потому что не было прогресса. Осталась арба, вон та, что
громыхает навстречу, - она, может быть, катилась по России полтысячи лет
назад. - Сергей Николаевич указал на двухколесную колымагу с впряженной в
нее лохматой монгольской лошаденкой. - А колымага и сейчас здесь живет, и
лошадь такая же, и уклад старый, и люди те же, потому что их самих лишили
прогресса, задавили другие завоеватели. В таких случаях жизнь
затормаживается. Это и есть анабиоз. Здесь до сих пор существует
крепостное право.
  Триста тысяч конников - это не так мало по тем временам, если учесть, что
на русской земле было всего три-четыре миллиона жителей.
  России дорого стоило нашествие монголов. Нас отбросили на полтора, на два
века назад. Мы тоже пребывали в анабиозе, и только сейчас Россия
проснулась от вековой спячки. Я не политик, но скажу вам спасибо за то,
что вы, большевики, пробудили Россию... Ведь как нас честят - и такие-то
мы, и сякие, отсталые и некультурные. Россия лапотная, малограмотная... А
Россия эта спасла Европу в пору монгольского нашествия! Задержала на своих
просторах татарских кочевников, держала их два века. Представьте себе, что
было бы, если бы Чингисхан пришел в Италию, Францию... Своим анабиозом
русские сохранили прогресс и культуру Европы..."
Мы вышли на окраину города и неожиданно очутились возле громадного
неуклюжего храма с каменным многоэтажным основанием. На углах изогнутой
кровли висели цилиндрические колокольчики, которые мягко звенели от
малейшего дуновения ветра.
  "Так ведь это же Гандан! - воскликнул Сергей Николаевич, прерывая свои
рассуждения. - Я давно собирался вас сюда привести. Идемте, идемте! Когда
я был последний раз в Урге, его только что построили во имя живого бога
Богдо-гегена, который живет вон там, на горе Богдо-ула".
  На высоком помосте среди площади лама медленно и размеренно бил в гонг, и
низкие звуки, тоже будто медленно, расплывались в воздухе. Гонг призывал
верующих сосредоточить мысли на бесконечном и вечном... Мы прошли мимо
вращающихся молитвенных барабанов, мимо молитвенных досок, похожих на
столешины, приподнятые с одного края. Прохожие движением руки вращали
деревянные барабаны, падали ниц, поднимались и снова бросались плашмя на
вытертые до глянца сосновые доски.
  Мы вошли под холодные своды храма, и таинственный полумрак окружил нас,
заставил говорить шепотом. Маленький, заплывший жиром банди - монастырский
послушник, одетый в такой же ярко-красный плащ, как и взрослые ламы,
вызвался сопровождать нас по храму. Он повел нас в глубину, где мрак был
еще гуще и нависал над множеством мерцающих плошек, тесно уставленных на
длинных и широких помостах, усыпанных толстым слоем зерен пшеницы. Все это
походило на огненный ковер или на озимое поле, на котором вместо зеленых
побегов искрились язычки янтарных огней.
  Банди увлекал нас все дальше, мы прошли через чащу ниспадающих шелковых
полотнищ, тоже оранжевого цвета, с начертанными на них священными
письменами. Мрак разредился, и мы увидели громадную статую бодисатвы Авала
Кита Швара, вокруг которого стояла тысяча маленьких, тоже бронзовых будд.
Голова божества находилась под сводами храма, лицо его из светлой бронзы,
спокойное и бесстрастное, озарялось призрачным, неведомо откуда лившимся
светом.
  Вместо священного сосуда или цветка лотоса, которые обычно держит
традиционный Авала Кита Швара, в руках бодисатвы покоилось глазное яблоко
необычайных размеров.
  "Взгляните, взгляните на это, - зашептал Сергей Николаевич. - Ради этого
глаза построен храм, чтобы сохранить зрение слепнущему Богдо-гегену..."
Хубилган, человек, в которого переселяется душа умершего бога, сам
становится богом, ему поклоняются, он становится светским и духовным
владыкой. Джибзон Дамба Хутухта был хубилганом восьмого перерождения, его
привезли мальчиком из Тибета и присвоили имя "многими возведенного". Но
мальчик оказался избалованным и развратным. Вопреки ламаистским законам о
безбрачии хубилганов, Богдо-геген женился на монголке и объявил ее святой.
Живой бог болел сифилисом и медленно слеп. Вот тогда высокие ученые ламы,
ссылаясь на пророчества, записанные в священных книгах, подсказали
воздвигнуть невиданных размеров статую бодисатвы. Глазное яблоко в руках
Авала Кита Швара спасет зрение слепнущему хубилгану.
  Это было лет десять назад, вскоре после того как Внешняя Монголия добилась
автономии и вышла из подчинения Китаю. Русское царское правительство,
заигрывая с монгольскими феодалами, дало Богдо-гегену взаймы два миллиона
золотых рублей на строительство храма. Статую бодисатвы сделали китайские
мастера в Долон Норе и за тысячу верст по Калганскому тракту доставили в
Ургу. А маленьких будд, тысячу будд, отштамповали в Варшаве, тоже на
русские царские деньги...
  Мы вышли из храма, когда солнце, большое и сплющенное в этих широтах,
красное, как одежда монахов, коснулось далеких, вдруг потемневших гор.
Сергей Николаевич с увлечением продолжал рассказывать о неизвестных мне
сторонах жизни Богдо-гегена. Потом оказалось, что все это очень важно для
уяснения политической обстановки в Монголии. Из его рассказов я записываю
только самое главное.
  В Урге Сергей Николаевич нашел несколько старых знакомых из среды высшего
духовенства. Когда-то ему пришлось отстать от экспедиции Козлова, и он
прожил здесь несколько месяцев, завоевав уважение монголов тем, что лечил
их от застарелых болезней. Теперь эти ламы стали приближенными
Богдо-гегена, и Сергей Николаевич уходил в монастырь Да Хуре, где проводил
время в обществе ученых лам. Одного из них я однажды увидел. Это был худой
и высокий монах с аскетическим лицом и глубоко запавшими горящими глазами.
Друг доктора относился к касте дзуренов - прорицателей, предсказателей
судеб, изучающих цанито - высший курс ламаистской философии.
  В факторию купца Данилова доктор возвращался возбужденный, переполненный
впечатлениями и рассказывал до позднего вечера о том, что происходит в
стенах монастыря, за оградой дворца хубилгана.
  "Многими возведенный" монарх и духовный глава автономной Монголии
Богдо-геген был осторожным, по-восточному хитрым и вероломным правителем.
В прошлом году, когда китайский генерал Сюй Ши-чжэн, посланный из Пекина,
внезапно оккупировал Внешнюю Монголию и вступил с войсками в Ургу,
Богдо-геген не стал противиться. Сюй Ши-чжэн привез заранее подготовленную
петицию пекинскому правительству о принятии монголов обратно в китайское
подданство. Генерал отдал петицию Богдо-гегену и потребовал ее подписать.
Богдо не сопротивлялся. Автономная Монголия перестала существовать.
  Здесь, в Урге, становятся понятными некоторые обстоятельства, которые
раньше казались необъяснимыми. Почему, например, майор Судзуки и вообще
японцы охладели к даурскому правительству Нэйсе-гегена? Сперва из Даурии
послали делегацию в Европу на международную конференцию, чтобы
представлять там еще не существующее, будущее государство, расположенное
между Тибетом и Забайкальем, между Тихим океаном и Каспием. Делегаты
поехали кружным путем - через Токио, но потом след их исчез, о них ни
слуху ни духу.
  Да и вообще - почему Судзуки остановил свой выбор главы государства на
бесцветной фигуре Нэйсе-гегена? Здесь, в Урге, все это проясняется.
Оказалось, что японцы выставили бурятского князя как последний свой козырь
после того, как Богдо-геген уклонился возглавить панмонгольское
государство. Он даже не послал своих делегатов на даурскую конференцию.
Слепой старик далеко видел. Он понял, чем это могло кончиться. Его
советники-прорицатели - дзурены - подсказали владыке быть осторожнее.
Богдо-геген фактически оставался пленником китайского генерала Сюй
Ши-чжэна, и "многими возведенному" правителю рискованно было вступать в
опасную игру. Вот так и получилось, как прорицали дзурены.
  Прояпонские войска даурского правительства вступили в Монголию, но вскоре
были разбиты Сюй Ши-чжэном. Бурятского князя Нэйсе-гегена захватили в плен
и расстреляли. Богдо-геген оказался провидцем. Он мог бы оказаться на
месте расстрелянного князя. Даурских делегатов, которые уехали в Японию,
задержали в Токио. Давать им обещанный заем под залог естественных
богатств будущего монгольского государства японцам уже не было смысла.
Японская авантюра лопнула.
  Но майор Судзуки не считает себя побежденным. Теперь он крутится вокруг
барона Унгерна. Это тот самый невысокий, широколобый японец с большими
ушами, которого Сергей Николаевич видел в юрте барона Унгерна. Вместе с
Судзуки в войсках барона еще семьдесят японских советников. Унгерн
перепевает японскую песенку о воссоздании древнего монгольского
государства завоевателя Чингисхана. Видимо, это самое важное, что удалось
мне узнать во время поездки в Монголию.
  Ученый лама проговорился Сергею Николаевичу, а может быть, с тайным
умыслом сообщил ему, что Богдо-геген ведет переговоры с бароном Унгерном.
Но старик осторожен, он согласен поддержать барона только после того, как
Унгерн разгромит войска Сюй Ши-чжэна и вступит в Ургу.
  Посмотрим, что будет дальше. Задерживаться долго в Урге я не имел
возможности. Вместе с Дамбой мы вернулись в Верхнеудинск. Ехали только
ночью, нас сопровождали араты, готовые идти за Сухэ Батором. Его отряды
начинают сколачиваться, но нет оружия.
  А Сергей Николаевич пока остался в Урге.
  В личном архиве Александра Никитича Микулина, вместе с записями о поездке
в Монголию, лежало письмо, полученное им, вероятно, значительно позже.
Письмо без подписи, но автором его, несомненно, был Сергей Николаевич.
  "Милостивый государь Александр Никитич!
  Пользуясь непредвиденной оказией, отправляю вам сие письмо.
  После вашего отъезда из Урги здесь произошли немаловажные события. По
осени барон Унгерн все же решился наступать на Ургу, но натиск его отбили
китайские войска. Он отошел к Цеценхану, продолжая тревожить китайские
части, нападая на караваны, идущие из Калгана для подкрепления генерала
Сюй Ши-чжэна. Так продолжалось до недавнего времени, когда в начале января
сотня тибетских конников, состоящих при Унгерне, среди ночи прорвалась
через горы Богдо-ула. Тибетские конники перебили китайскую охрану,
проникли во дворец Богдо-гегена и увезли его с собой в войска Унгерна. В
связи с этим авторитет барона среди монгольских феодалов возрос
невероятно. Говорят, среди тибетских конников был майор Судзуки.
  Месяцем позже войска Унгерна заняли Ургу. Богдо-геген воротился в
собственный дворец, проявляя всякие почести своему освободителю. А в
городе начался произвол страшный. Вешают, стреляют каждый день. Героем сих
событий является небезызвестный вам комендант Сипайло.
  Для сведения вашего посылаю вам перевод указа Богдо-гегена,
вознаграждающего подвиги барона Унгерна.
  "Указ правителя веры, дающего блаженство всем живым существам,
драгоценнейшего ламы Джибзон Дамбы Хутухты, ведающего религией и
государством, блистательного, подобного солнцу, имеющего десятитысячный
возраст святого Идзин-хана:
  Я, Джибзон Дамба Хутухта, лама Внешней Монголии, был возведен на трон, и
по велению неба, по тройственному соглашению Монголии, Китая и России,
страна наша управлялась самостоятельно.
  Неожиданно, вследствие насилия и неподобающих действий со стороны
революционных китайских чиновников, солдат и офицеров, страна наша
подверглась разным стеснениям. Но благодаря молитвам ламы, обладающего
тремя сокровищами, объявились знаменитые генералы-военачальники, которые
уничтожили коварного врага, взяли под свою охрану Ургу и восстановили
прежнюю власть, почему они заслуживают великого почитания и высокой
награды.
  По высоким заслугам награждаются:
  Русский генерал барон Унгерн - возводится в ранг потомственного князя
Дархан-Хошой Цин-вана. Ему предоставляется право иметь паланкин зеленого
цвета, красно-желтую одежду, желтые поводья и трехочковое павлинье перо с
присвоением звания Великий герой Батыр, генерал Чжан-жин..."
В конце письма рукой доктора Микулина сделана приписка: "Сергей Николаевич
зарублен в Урге собственноручно полковником-палачом Сипайло".
  А дальше снова разрозненные дневниковые записи Александра Никитича:

  "Верхнеудинск, 18 августа (нового стиля) 1920 г.
  Предстоит новая поездка, на этот раз в Приморье. Предпочел бы оставаться в
партизанах, но что поделать...
  В Верхнеудинск прибыла делегация по объединению Дальнего Востока. Разговор
пойдет о создании Дальневосточной республики. Японцы тоже "за", а мы что
можем поделать, если они сильнее. Будет буферное государство от Байкала до
Приамурья. Дипломатия!
  В составе делегации двое наших - коммунистов и еще двое - беспартийные
крестьяне. Остальные буржуи, цензовики. Следом за делегацией прибыл
японский полковник Изомэ с военной миссией - первый иностранный
представитель в Дальневосточной республике. Что ж, начинают ездить, а не
только бряцают самурайскими саблями. Уже хорошо!
  Встречали японцев на вокзале с оркестром, гирляндами, с японскими и
дэвеэровскими флагами. У нас, в Дальневосточной республике, теперь красный
флаг с синим квадратом в углу у самого древка. По случаю такого торжества
устроили банкет по первому разряду. Чудно! В Приморье воюем, а здесь
вместе сидим за столом, улыбаемся, произносим речи. Борис Шумяцкий сказал
накануне: "Чтоб всем улыбаться, черти! Губы хоть пальцами растягивайте, а
улыбайтесь..."
Пришли кто в чем, заплаты спрятали, начистили сапоги. Вакса была самым
дефицитным товаром. Хуже тем, у кого обмотки. По такому случаю я обрядился
в костюм, который надевал последний раз, когда венчались с Аглаей. Вошел в
бывшее дворянское собрание и не узнал себя в большом зеркале, обрамленном
белыми амурами, - думаю, что это за штатский интеллигент с галстуком...
  А моя Аглая молодец! Семьсот верст прошла, проехала на телеге по даурским
партизанским тропам, чтобы найти меня снова. Три года мы партизанили
вместе.
  Так вот, банкет удался на славу. Был даже духовой оркестр, откуда его
собрали - бог весть. Разослали пригласительные билеты с гербами
Дальневосточной республики. За столом сидели чинно, каждый на своем месте,
согласно карточкам, разложенным у приборов. Произносили тосты, японский
полковник всем улыбался и сквозь зубы вежливо всасывал воздух. И мы
улыбались, как велел Борис. От улыбания даже щеки задеревенели. Японец,
кажется, остался доволен.
  Только один делегат подложил пилюлю полковнику Изомэ. Это господин Руднев
из объединительной делегации из Владивостока. Он, между прочим,
родственник того Руднева, который командовал крейсером "Варяг" в
русско-японскую войну. Вот этот Руднев поднялся и попросил слова. Он
проникновенно глядел в глаза японцу и говорил добрейшим голосом:
  "Господин полковник японской императорской армии! Вас приветствовали здесь
люди новой России. Позвольте и мне, обломку старой, уходящей, но еще не
ушедшей России, тоже высказать вам некоторые приятные пожелания.
  Вы только что говорили здесь о толпе народа на вокзале, которая радостно
приветствовала ваше прибытие, вы говорили также о вашем удовлетворении по
поводу того, что в момент вашего приезда солнце вышло из-за туч и
символически озарило вашу высокую миссию в России.
  Я поднимаю бокал за то, чтобы на нашей земле сияло только одно солнце,
чтобы в государстве нашем было одно правительство. Вы сказали, что прибыли
помочь в этом нам, русским людям. Так пусть же толпа провожающих, которая
соберется при вашем отъезде, будет еще многочисленнее и радостнее той,
которая вчера встречала вас на вокзале. Отъезд ваш будет означать, что вы
выполнили свою миссию.
  За ваш скорейший отъезд в Японию и за ваше счастье, господин полковник!"
Короче говоря, Руднев сделал японцу от ворот поворот. Тост встретили
аплодисментами, японский полковник тоже хлопал в ладошки. По-русски он
понимает плохо и только беспрестанно кивал да всасывал сквозь зубы воздух".

  "5 сентября 1920 г. На пути во Владивосток. Слоеный пирог не только в
военном деле, но и в политике. Вот уже две недели едем во Владивосток. Я
на положении человека, сопровождающего объединительную делегацию. Вроде
флаг-адъютанта. В салон-вагоне, к