ввели бойкого на перо
поэта и литератора Хаясидо Кандиро. Впоследствии он написал восторженную
книгу "Приятное путешествие в обществе императора Маньчжоу-го", которую,
впрочем, никто не читал...
  Советник Великого повелителя Таракасуки предусмотрел все, вплоть до
издания стихов и мемориальной книги.
  Путешествие прошло успешно. На токийском вокзале - неслыханная честь! -
маньчжурскую делегацию встречал благословенный Тенно - сын неба -
император Японии. Оркестр исполнил национальные гимны двух стран - гимн
Маньчжоу-го, возникший совсем недавно, и гимн народа Ямато,
существовавший, если применить европейское летосчисление, со времен
расцвета Римской империи.
  Хирохито сказал Пу-и, когда они выходили на привокзальную площадь:
  - Из глубины веков вас приветствуют предки музыкой гимна...
  Щеки маньчжурского императора розовели от удовольствия, когда он в форме
командующего маньчжурскими войсками проходил вдоль почетного караула,
рядом с императором великой Японии. Но он совсем упустил из вида, что
маньчжурских-то войск не было - только Квантунская армия...
  Миновав старые крепостные валы, рвы, залитые водой и поросшие
распустившимися цветами лотоса, коляска, в которой восседали два
императора, въехала во дворец.
  Из трех сокровищ Хирохито передал Пу-и только два, конечно в копии:
священный меч - знак решимости верховной власти - и священное зеркало -
эмблему богини солнца. Нефритовое ожерелье - символ благожелания -
оставили в Токио, - должна же существовать дистанция между старшим и
младшим духовными братьями!..
  Статую богини Аматэрасу и два сокровища привезли в Синьцзин и начали
строить храм Основания нации - главный храм синтоистов в Маньчжурии,
верховным служителем которого сделался Пу-и. Отныне синтоизм стал
государственной религией Маньчжоу-го и весь народ обязан был поклоняться
японскому императору. В казармах и школах строили алтари.
  Таракасуки пришел во дворец, раскрыл сафьяновую папку и положил перед
Великим повелителем закон, касающийся религии синто.
  - Это надо подписать, - сказал он.
  Закон объявлял синто государственной религией в Маньчжоу-го и
предостерегал подданных, что каждый, кто проявит непочтительность к ее
обрядам и существу веры, будет караться годом тюремного заключения.
  Император подписал указ. Он подписывал все, что приносил Таракасуки.
Премьер-министр скрепил закон личной печатью Пу-и.

  Солдат чжансюэляновской армии Чан Фэн-лин - песчинка среди
тридцатимиллионного народа, живущего под началом Великого повелителя, -
тоже стал подданным маньчжурского императора. После той страшной
сентябрьской ночи, когда солдаты бежали в панике из Северных казарм под
Мукденом, Чан долго скитался по дорогам, отходил на север и наконец,
отстав от группы солдат, решил окончательно покинуть армию. Он знал, что
теперь-то никто не накажет его за дезертирство - просто некому. Зиму он
прожил у японского колониста, рубил лес, возил тяжелые бревна к железной
дороге, а весной приехал в Ляодун, известный деревообделочными
мастерскими, где делали гробы и мебель, но больше гробы, славившиеся по
всему Северному Китаю. Жилось, конечно, трудно, куда хуже, чем в армии,
однако на миску риса он мог заработать. Правда, рис был не тот, что
раньше, - лучшие его сорта подданным Маньчжоу-го есть запрещалось. Для
коренного населения отпускали что похуже, но и это можно бы пережить - рис
есть рис, любой его сорт утолит голод. Хуже стало, когда в городке
объявили о мобилизации всех мужчин от восемнадцати до сорока пяти лет на
какие-то строительные работы. Скрыться от мобилизации не удалось, ловили
всех поголовно и загоняли в большие амбары, стоявшие рядом со станцией.
  Сначала строили автомобильную дорогу на север, работали под горячим
солнцем, в жару, а кормили одной чумизой, и каждую партию охраняли, как
арестованных, японские солдаты.
  Строительством дороги руководил военный инженер - маленький, шустрый,
постоянно озабоченный капитан японской армии в мешковатой форме
желто-зеленого цвета, Он не расставался с непомерно большим для его роста
планшетом. В планшете лежала крупномасштабная карта, а по ней жирной
чертой легла линия будущего шоссе. В верхнем углу дорожной карты, рядом с
условными обозначениями, стояли иероглифы "Кондо" - императорский путь.
  Впереди партии шли саперы с теодолитами и, определяя направление дороги,
ставили высокие бамбуковые шесты с белыми флажками и красными выцветшими
кругами посередине - национальный символ страны Ямато.
  Дорогу вели напрямик, сообразуясь только с картой, не обращая внимания на
крестьянские поля, поросшие гаоляном, бахчи и огороды, где уже созревал
урожай. Саперы молчаливо ломали одинокие фанзы, оказавшиеся на пути
строителей дороги. Крестьяне безропотно и торопливо уносили свой скарб
подальше от императорского пути...
  Гаолян уже выбросил шелковистые рыжие метелки, он поднимался стеной вдоль
новой дороги и напоминал Чану густые бамбуковые заросли в Шаньси рядом с
его деревней... И еще вдоль дороги стояли янгуйдзы - заморские дьяволы -
солдаты с короткими винтовками. Их фигуры сливались с цветом зреющего
гаоляна. Рабочих охраняли строго, зорко, но Чан все же подумывал - а что,
если сбежать из этого проклятого пекла?.. В зарослях гаоляна нетрудно
скрыться. Но Чана опередили - несколько мобилизованных попытались так
поступить. Солдаты охраны их заметили, начали погоню, открыли стрельбу.
Всем рабочим приказали лечь ничком на дорогу.
  Четверых беглецов принесли застреленными и бросили на землю. Они лежали
здесь до вечера, и по их лицам ползали мухи. Говорили, что двоим все же
удалось бежать, но, может быть, их тоже убили и не нашли в зарослях
гаоляна.
  После этого случая Чан уже не захотел бежать...
  Ближе к осени поля обнажились, крестьяне свезли урожай, все кругом стало
непривычно голым, на месте гаоляновых зарослей торчала лишь колючая щетина
жнива. Вместе с убранным гаоляном исчезла и надежда бежать на волю. А
вскоре в партии подневольных строителей отобрали наиболее сильных и
куда-то увезли ночью в грузовых машинах, плотно затянутых брезентом. Чан
был среди них.
  Под утро колонна военных машин остановилась среди поля. Всех загнали на
площадку, обнесенную несколькими рядами проволочных заграждений.
  Сначала строили фанзы - длинные бараки с нарами вдоль стен, вкапывали
столбы и натягивали колючую проволоку. Ряды столбов уходили далеко к
горизонту, исчезали в низине, за которой суетились другие рабочие. Все это
пространство, огороженное столбами и проволокой, японцы называли запретной
зоной, и выходить за ее пределы запрещалось под страхом смерти.
  Чан подумал: люди здесь точно шелковичные черви - сами опутывают себя
паутиной, только тут вместо шелковичных нитей колючая проволока... Когда
закончили строить проволочные заграждения, рабочих перевели ближе к центру
запретной зоны. Рыли котлованы, такие глубокие, что, если б на дно
поставить деревенскую пагоду, она исчезла бы там вместе с крышей. На
некотором удалении от котлованов стали копать длинный ров с крутым валом,
на гребне которого тоже тянулись проволочные заграждения. Но этого мало -
вдоль вала, окружавшего стройку с внутренней стороны его, подняли высокий,
непроницаемый забор из железобетона. Никто не знал, что задумали японцы
тут, на пустом месте. Отрезанные от внешнего мира, люди не знали, где они
находятся, лишь отдаленные гудки паровозов, а в тихую погоду еле слышный
перестук колес, бегущих по рельсам, говорили о том, что где-то здесь
проходит железная дорога.
  Каждый день, с утра и до вечера, военные грузовики возили на тайную
стройку камень, кирпич, бревна, и рядом с котлованами выросли горы
строительных материалов.
  Кормили здесь лучше, чем на постройке дороги, но работа была еще тяжелее.
Заморские дьяволы почему-то очень торопились, работа шла в несколько смен,
круглые сутки. Принятый изнуряющий темп не ослабел и зимой, когда
наступили морозы, а земля сделалась твердой, как вязкий камень. Ее долбили
кирками и на тачках возили наверх, где гудел ветер и колючий снег больно
хлестал лицо.
  Шел третий год эры Кан Дэ - царствования Верховного правителя императора
Маньчжоу-го Генри Пу-и.
  С наступлением теплых дней начали класть фундаменты, возводить стены. Но
перед тем как стены поднялись над поверхностью, мощные, громоздкие
автомобили привезли на низких платформах какие-то странные сооружения -
огромные, круглые металлические цилиндры, похожие на котлы с литыми
тяжелыми крышками, привинченными рядами болтов. Котлы поставили на
фундаментах заранее, пока не было стен, потому что они не прошли бы ни в
какие двери.
  Постепенно из хаоса строительной неразберихи начали вырисовываться контуры
будущих сооружений. Через несколько месяцев здесь поднялись корпуса
зданий, все еще непонятного назначения.
  В центре замкнутым прямоугольником выросло трехэтажное здание, а внутри
двора большой корпус, похожий на тюрьму, с множеством тесных камер, с
крепкими запорами, железными дверями и железными решетками на узких окнах.
  Откуда бывшему китайскому солдату Чан Фэн-лину, ставшему теперь
землекопом-строителем, было знать, что это и в самом деле тюрьма на
несколько сот заключенных...
  Какие-то звериные клетки из толстых железных прутьев стояли и в других
зданиях, посередине просторных и светлых комнат, - низкие, с железными
дверцами, в них, только согнувшись, мог пролезть человек.
  Рядом с воротами при въезде в городок под землю уходил широкий тоннель,
соединяясь с подвальным этажом тюремного корпуса.
  В подвалах служебного здания, загораживавшего собой тюрьму, вдоль стен
тоже стояли клетки, как в птичнике, но совсем маленькие, затянутые очень
плотной металлической сеткой, такой плотной, что сквозь нее не могла бы
проскользнуть даже полевая мышь.
  За бетонной оградой возникли и обычные жилые здания - в каждом корпусе по
несколько квартир с ванными, туалетами, большими светлыми окнами. Таких
домов было большинство. И если бы не служебное здание с непонятными
котлами и звериными клетками да тюрьма во внутреннем дворе, можно было бы
подумать, что в этой глуши вырос просто маленький благоустроенный
городок...
  По мере того как строительство приближалось к концу, сюда все чаще
наведывались японские военные чины. Они расхаживали по корпусам, отдавая
какие-то распоряжения, и торопили, без конца торопили саперов-строителей.
Но кругом еще валялся мусор, лежали груды извести, битого кирпича, да и не
все здания еще стояли под крышами. Чан вместе с другими занимался уборкой
строительного мусора. Было по всему видно, что работа их на том и
закончится. Куда-то их отправят теперь? Говорили даже, будто японцы
распустят всех по домам.
  Как-то раз Чан убирал мусор около главного здания. Они вдвоем тащили
носилки с камнями мимо подъезда, когда рядом с ними остановилась грузовая
машина, закрытая брезентом. Японские солдаты откинули брезент, и Чан
увидел под ним клетки с крысами. Их было великое множество. Один из
солдат, заметив Чана, закричал на него, замахал руками, и рабочие
торопливо отошли в сторону. Но Чан успел разглядеть, что в кузове машины
стояло несколько клеток и в каждой кишмя кишели длиннохвостые крысы. Они
тыкались мордами в сетку, перелезали друг через друга и противно пищали.
  Чан хорошо запомнил все это, потому что увиденное было одним из последних
впечатлений о стройке, где он провел много месяцев. Той же ночью произошли
события, которые оказались даже страшнее тех, что он пережил под Мукденом
во время внезапной японской атаки.
  Когда все уже спали, в барак пришел комендант в сопровождении вооруженных
солдат. Он разбудил спящих и приказал взять вещи и собраться на площадке
перед бараками, где обычно проводили вечернюю поверку. Стояла темная ночь,
и только электрические фонари на столбах неярко освещали лагерь за колючей
проволокой. Он был оцеплен солдатами, словно поднятыми по боевой тревоге -
в касках, с оружием и патронными сумками на поясах. Рабочих построили и
стали грузить в машины.
  Тем временем несколько японцев подошли к баракам с горящими факелами. Они
плескали из маленьких ведерок бензин и совали под крыши пылающие факелы.
Сухие, успевшие обветшать кровли занялись быстро, и багровые отсветы огня
прорвали темноту ночи. Стало совсем светло, и лампы на столбах будто
погасли.
  В каждую машину с рабочими садилось по два солдата с винтовками и
электрическими фонарями, длинными и толстыми, как дубинки. Они опускали
брезентовый полог, и машина трогалась. Чан оказался в самой последней. Он
видел сквозь щель в брезенте пламя разгорающегося пожара. Неровные блики
словно просачивались сквозь плотную ткань брезентового полога. Потом
машина повернула, и в кузове наступила непроглядная тьма.
  Остановились на берегу какой-то реки. Рядом темнела чуть выступавшая над
водой баржа, чуть дальше тарахтел катер. По хлипким, прогибающимся сходням
рабочих загнали в трюм. Под ногами хлюпала вода, и ноги скользили по
деревянному днищу, заваленному камнями. Погрузка шла медленно, в трюм
набивалось все больше людей, стало очень тесно. Но вот затолкнули
последних, и над головами захлопнулся тяжелый люк, сбитый из толстых
досок. Чан вспомнил крыс, которыми были набиты клетки, здесь люди
сгрудились в такой же тесноте...
  На палубе затих топот солдатских башмаков, баржу качнуло, и катерок
потянул ее вверх по течению. Наступила такая тишина, что слышно было, как
плещутся волны, ударяясь в деревянный борт.
  Становилось душно, не хватало воздуха. Чан попытался приподнять головой
люк, но он не поддавался. Вдруг раздался глухой взрыв, баржу качнуло, и в
трюм хлынули потоки воды. Раздались крики людей, охваченных ужасом смерти.
Вода поднималась все выше, ее потоки врывались через пролом где-то рядом.
Чан кричал и не слышал своего голоса. Он откинул руку, чтобы удержать
равновесие, и в темноте ухватился за какую-то скобу. Он вцепился в нее и
повис, сопротивляясь водяному потоку. По мере того как прибывала вода,
крики замирали, баржа все погружалась. И вода, точно насытившись, потекла
медленней, напор ее ослаб, и Чан бросился вперед, навстречу потоку. Теперь
уже воздух, сдавленный водой, остававшийся под самой палубой, с бульканьем
и свистом вырывался из трюма... Чан нащупал пролом в борту и, напрягая
силы, задыхаясь, преодолевая ленивый, но все же сильный поток, выскользнул
из трюма. Он поднялся на поверхность, всей грудью хлебнул воздух и снова
погрузился в воду. С катера падали лучи прожектора, освещавшего реку в том
месте, где только что плыла баржа. Ее уже не было.
  Теряя сознание, стараясь уйти как можно глубже под воду. Чан несколько раз
всплывал на поверхность и вновь исчезал, чтобы не оказаться под лучами
прожектора. Он уже не помнил, как добрался до берега, сколько времени
пролежал на отмели, вцепившись в корягу, торчавшую из песка. Ему казалось,
что он все еще держится за скобу там, в трюме, наполненном водой и криками.
  Встав на ноги, качаясь от усталости, он поднялся на высокий берег и еще
долго брел среди ночи, пока не дошел до одинокой фанзы и устало свалился у
ее порога. У него не было сил даже для того, чтобы постучать в дверь.
  Хозяин фанзы нашел его утром. Вместе со старшим сыном он внес Чана и
положил его на кане, чуть теплом со вчерашнего вечера. Скрывая
любопытство, крестьянин молча ждал, когда ночной пришелец сам заговорит о
том, что с ним случилось. Чан рассказал, что работал на маковых
плантациях, что люди, выдавшие себя за рыбаков, взялись перевезти его
через реку, в лодке ограбили, хотели убить, но он вырвался и бросился в
воду... Чан решил никому не говорить о событиях ночи, иначе узнают, найдут
и убьют его заморские дьяволы. А старику маньчжуру он не мог ответить, где
были плантации, близ какого селения его ограбили. Чан и сейчас не знал,
где он находится. Окольными путями Чан выведал у старика, что ближайший
город - Харбин. Но хозяин сам никогда не бывал в городе, не видел даже
железной дороги. Места здесь глухие.
  Скорее всего, Чан остался единственным свидетелем гибели рабочих военного
строительства, которых много месяцев японцы держали за проволокой, а потом
утопили на старой барже, чтобы сохранить свою тайну. Но Чан Фэн-лин не
знал, в чем заключается эта тайна. Не знал, что в городке, обнесенном рвом
и колючей проволокой, в больших домах, которые они строили, разместилось
"Управление водоснабжения и профилактики штаба Кван-тунской армии". А если
бы и знал, то удивился: что же здесь может быть секретного и таинственного
- в водоснабжении...


  1 Сургухчи - инструктор.
  1 Генлейн - агент Гитлера, руководивший нацистской партией в Судетской
области Чехословакии.




  В ПРАЗДНИК ЦВЕТУЩЕЙ ВИШНИ

  Принцесса с длинным и труднопроизносимым именем Коноя Модзакура-химе шла с
юга по всем островам Японии, и все газеты, даже самые солидные, каждый
день печатали сводки о ее приближении. Волшебная принцесса, превращая на
своем пути нежные бутоны в прекрасные цветы, пришла в Киото, в Нагоя и,
наконец, в Токио. Наступил праздник цветущей вишни, самый красивый, самый
веселый праздник цветов.
  В матсури - в праздники - нечего и думать пригласить гейш, они нарасхват,
поэтому пришлось это сделать заранее, за несколько дней, когда принцесса
Коноя Модзакура-химе была еще далеко от столицы.
  Доктор Зорге после долгих поисков нашел себе отдельный домик в тихом
районе Акабу-ку на улице Нагасаки и покинул изрядно надоевшую гостиницу.
Двухэтажный, почти игрушечный домик с традиционной энгава - крытой
галереей вдоль стен - притулился рядом с просторным домом токийского
аристократа. От такого соседства он казался еще меньше, еще невзрачнее.
Пройти к домику можно было только узким переулком, таким тесным, что
никакая машина и даже коляска рикши не могла бы протиснуться сквозь эту
городскую расщелину. В проулке на бамбуковых шестах, как на веревках,
висело белье; вместо мостовой посередине тянулся деревянный настил,
покрытый слоем засохшей грязи. С улицы Нагасаки за деревьями и забором
виднелась крыша домика да окна верхнего этажа. Это обстоятельство имело
немаловажное значение при выборе доктором Зорге своей новой квартиры: он
хотел иметь именно такое жилье - подальше от улицы, но чтобы окна были
видны издалека.
  Через дорогу, выше по улице, стоял дом полиции с железными решетками на
окнах, дальше шли магазинчики, лавки, портняжная мастерская. Чередовались
фонарики, вывески - обычный токийский пейзаж. Недалеко находилось
советское посольство, и Рихард по дороге в центр часто проезжал мимо него.
Дом стоял в глубине двора, ворота были открыты, но Зорге ни разу не бывал
внутри этого дома. Немецкое посольство тоже находилось неподалеку.
  После того как Зорге переселился на улицу Нагасаки, у него не раз уже
собирались приятели, но он решил устроить официальное новоселье и
приурочил его к празднику вишни.
  Среди гостей был князь Альбрехт Урах - корреспондент "Фелькишер
беобахтер", руководитель нацистской организации посольства и к тому же
двоюродный брат бельгийского короля. Сплошной набор высоких титулов и
постов! С помощью Ураха Рихард оформил свое вступление в партию и теперь
на лацкане пиджака постоянно носил нацистский значок. Приехали Пауль
Венекер - военно-морской атташе посольства, полицейский атташе Хуберт,
другие работники посольства, знакомые корреспонденты, их жены. Были здесь
также Ходзуми Одзаки, Иотоку Мияги, Бранко Вукелич, ради которых,
собственно, доктор Зорге и затеял все это празднество.
  Сначала поехали в парк Муиядзима любоваться цветущими вишнями, огромными,
как старые сосны. Их вершины сплетались, образуя великолепный розоватый
свод. Здесь, как условились, встретились с гейшами. Молодые женщины тоже
были похожи на цветущие вишни в своих светлых кимоно, расшитых
нежно-розовыми цветами. Потом, в праздник лотоса, они наденут белые
кимоно, в сезон ирисов их праздничные наряды приобретут лиловые оттенки,
затем цвета хризантем... Такова традиция, соблюдаемая тысячи лет.
  Кавалькадой разноцветных маши