которым
пользовался японский военный атташе полковник Осима в переписке со своим
генштабом. Эйген Отт не утерпел и поделился радостью с Рихардом - теперь у
него почти не было тайн от Зорге. Разговор происходил как раз перед
отъездом полковника в Германию на большие военные маневры в Бад Киссинген.
Отт советовался с Рихардом, как информировать военные круги Германии на
случай, если там зайдет разговор о японском военном потенциале.
  - Что касается меня, - сказал Зорге, - я бы не много дал за наш будущий
военный союз с Японией. Для нас он станет обузой. - Зорге стремился
внушить эту мысль своему собеседнику.
  - Но в Цоссене придерживаются другого мнения. - Отт говорил о германском
штабе вооруженных сил. - Мы сами ищем союзника на Востоке.
  - Видишь ли, Эйген, когда нет шнапса, идет и пиво...
  - А вот посмотри! - Полковник Отт вынул из сейфа несколько страничек,
отпечатанных на машинке, и протянул их Зорге. Это были выдержки из
расшифрованных донесений японского военного атташе в Берлине полковника
Осима. Рихард не мог читать уж слишком внимательно то, что показал ему
Отт, только пробежал глазами и отдал. Но для него и этого было достаточно.
  Полковник Осима докладывал в генеральный штаб о том, что к нему явился
офицер связи германских вооруженных сил и передал личное предложение
Риббентропа - заключить оборонительный союз между Германией и Японией
против Советского Союза. Офицер сказал: может быть, этим предложением
заинтересуется японский генеральный штаб - теперь Квантунская армия стоит
на советской границе.
  Осима запрашивал, что думает по этому поводу генеральный штаб.
  Начальник генерального штаба ответил, что военное руководство Японии не
возражает против идеи Риббентропа, но желает изучить и уточнить кое-что и
для этой цели направляет в Берлин подполковника Вахамацу.
  Было еще сообщение о прибытии Вахамацу в Берлин и его встрече с Бломбергом
- военным министром Германии.
  В конце полковник Осима докладывал, что, в связи с заключением
советско-монгольского пакта о взаимопомощи, германская сторона считает
целесообразным вести дальнейшие переговоры по дипломатической линии,
придав договору форму антикоммунистического пакта.
  - Что ты на это скажешь? - спросил Отт.
  - То же, что прежде, - в Берлине недооценивают силы русских и
переоценивают военный потенциал Японии. Это пахнет авантюризмом.
  - Но не могу же я сказать это фон Бломбергу!
  - Не знаю, - пожал плечами Зорге. - Это я говорю тебе, а не Бломбергу...
  - Возможно, ты и прав, - в раздумье произнес Отт.
  Теперь доктор Зорге мог свести концы с концами в той разрозненной
информации, которая поступала к нему раньше. Понятной стала и последняя
фраза штабного офицера: "Теперь это не наша забота". Генштаб передавал
свои функции в переговорах министерству иностранных дел.
  Одзаки и Зорге долго обсуждали, почему все так получилось. Они пришли к
выводу, что прямые военные переговоры между генеральными штабами Японии и
Германии были прерваны именно потому, что состоялось подписание
советско-монгольского договора. В самом деле - теперь Квантунская армия не
сможет уже создать военный конфликт в Монголии по образцу внутреннего
"мукденского инцидента". Конфликт на ее границах сразу же вызовет
соответствующую реакцию в Советской России. Японии и Германии нужен более
гибкий дипломатический договор, своим острием тайно направленный против
Советского Союза. Таким договором мог быть антикоминтерновский пакт, под
которым скрывался военно-политический договор против Советского Союза.
Дальнейшие события подтвердили этот вывод. Позже Зорге писал:
  "С самого начала, как только я узнал, что рассматривается какой-то вариант
пакта, я понял, что немецкие правящие круги и влиятельные японские военные
руководители хотели не просто политического сближения двух стран, а самого
тесного политического и военного союза.
  Задача, поставленная мне в Москве, - изучение германо-японских отношений -
теперь встала в новом свете, поскольку не было сомнения, что главным, что
связывало две страны в то время, был Советский Союз или, точнее говоря, их
враждебность к СССР. Поскольку я в самом начале узнал о секретных
переговорах в Берлине между Осима, Риббентропом и Канарисом, наблюдения за
отношениями между двумя странами стали одной из самых важных задач моей
деятельности. Сила антисоветских чувств, проявленная Германией и Японией
во время переговоров о пакте, была предметом беспокойства для Москвы".
  Дальнейшие наблюдения за подготовкой антикоминтерновского пакта легли на
Одзаки. Он завоевывал все большее доверие в правительственных кругах,
дружил с влиятельными людьми, среди которых был принц Коноэ - председатель
палаты пэров, принц Сайондзи - внук старейшего члена императорского совета
Генро, секретарь правительственного кабинета Кадзами Акира, с которым
Ходзуми учился в Токийском университете.
  Стояла осень - пора хризантем, когда Одзаки приехал к секретарю кабинета
посоветоваться относительно своей статьи для "Асахи".
  - По тем сведениям, которыми я располагаю, - сказал Одзаки, - переговоры в
Берлине ни к чему не привели. Не так ли?
  - Одзаки-сан, - вежливо и снисходительно улыбнулся Кадзами, - оказывается,
и вы не всегда проницательны! Как раз наоборот - скоро мы будем
свидетелями международной сенсации номер один. Переговоры не только не
прерваны, но уже готов полный текст договора, и не дальше как завтра его
обсудит Тайный совет... Сейчас это уже не составляет особой тайны. Мы не
сообщаем об этом в печати только из тактических соображений. Опубликование
пакта может помешать подписанию рыболовной конвенции с русскими. Лучше,
если они ничего не будут знать до того, как подпишут конвенцию... Только
поэтому газетам запретили печатать информацию об антикоминтерновском пакте.
  После февральского мятежа на пост председателя Тайного совета указом
императора был назначен фашиствующий барон Хиранума, которого военным не
удалось сделать премьер-министром. Обсуждение договора с Германией перешло
в его руки. Не вызывало никаких сомнений, что Тайный совет договор
утвердит.
  Секретарь был столь любезен, что познакомил Одзаки с рекомендацией
кабинета, направленной председателю Тайного совета.
  "В результате японо-германских переговоров, - говорилось в послании, - оба
правительства пришли к пониманию того, что при подписании пакта должен
быть включен специальный пункт для координации вышеуказанных действий".
  Фраза в послании председателю Тайного совета была сформулирована туманно,
и чувствовалось, что за этим туманом что-то скрывается.
  - Узнаю твой осторожный стиль! - рассмеялся Одзаки. - Не лучше ли сказать
прямо, что это значит.
  - О нет, - возразил секретарь. - Дипломатам язык дан, чтобы скрывать
мысли. Послания преследуют ту же цель. Об этом специальном пункте нельзя
говорить нигде и никогда... Никогда!.. - повторил секретарь
правительственного кабинета и назидательно поднял палец.
  Секретарь кабинета имел в виду секретное дополнение к пакту, направленное
непосредственно против Советского Союза.
  Через несколько дней после дружеского разговора секретаря
правительственного кабинета Кадзами с журналистом Одзаки в японское
министерство иностранных дел приехал советский посол Сметанин. Он
обратился к Арита с вопросом: верны ли слухи о предстоящем
японо-германском политическом договоре? Арита был дипломатически вежлив,
сдержан, но все же вынужден был признать, что действительно подобный
договор обсуждается, но направлен против Коминтерна и никак не повлияет на
отношения Японии с Советским Союзом.
  - Вам не следует беспокоиться, господин посол, - добавил Арита. - Мы хотим
только защитить наши страны от коммунистической пропаганды. Я буду до
конца откровенен с вами - у нас существуют идейные разногласия, как вы
сами мне говорили, между капитализмом и коммунизмом. Это теоретический
спор и не имеет никакого значения в отношениях между нашими странами.
Надеюсь, мы скоро подпишем конвенцию о рыбной ловле... Поверьте мне, я не
стал бы скрывать от вас, если бы договор с Германией имел какие-то другие
цели...
  Арита вежливо втянул воздух сквозь зубы и мило улыбнулся с таким искренним
выражением лица, что вряд ли кто-нибудь мог подумать, будто у министра
может быть иное мнение. А между тем в его сейфе, здесь, рядом с письменным
столом, за которым шел разговор, лежало письмо от Сиратори, с которым
Арита был совершенно согласен, - ссылка на Коминтерн - только хитрая
политическая игра.
  Арита всегда любил вспоминать пословицу: "Не спеши верить тому, что
говорят". Но сейчас он хотел, чтобы советский посол Сметанин ему поверил.
Он только никак не мог понять, откуда советский посол узнал о предстоящем
договоре.
  Не прошло и двух суток после этого разговора, когда на заседании Тайного
совета Арита сказал, низко поклонившись императору Хирохито: "Нам
предстоит подписание рыболовной конвенции с Россией, и поэтому газетам
запретили сообщать об антикоминтерновском пакте. Очень жаль, что эта тайна
обнаружилась раньше времени".
  Советское правительство отказалось подписать конвенцию о рыболовстве в
прибрежных советских водах на Дальнем Востоке.
  А 25 ноября 1936 года в Берлине подписали антикоминтерновский пакт.
Предварительно в печати о нем ничего не сообщалось, но Бранко Вукелич
позаботился, чтобы слухи о пакте распространились сначала в Америке, потом
в Европе... Но в Москве знали об этом из других источников. Этим
источником был Рихард Зорге.
  Московский Центр был информирован еще перед тем, как на заседании
императорского Тайного совета председатель Хиранума поставил на
голосование: одобряется ли пакт с Германией - и все члены совета, в знак
согласия, поднялись со своих мест. В тот день японское министерство
иностранных дел клятвенно заявило, что пакт направлен только против
Коминтерна, но не против Советского Союза. Однако для Москвы секретное
приложение к пакту уже не было тайной.
  Советский министр иностранных дел Литвинов, выступая на съезде Советов
всего лишь через три дня после подписания пакта, мог уверенно говорить:
  "Люди сведущие отказываются верить, что для составления опубликованных
двух куцых статей японо-германского соглашения необходимо было вести
переговоры в течение пятнадцати месяцев, что вести эти переговоры надо
было поручить обязательно с японской стороны военному генералу, а с
германской - сверхдипломату и что эти переговоры должны были вестись в
обстановке чрезвычайной секретности, втайне даже от германской и японской
официальной дипломатии".
  И еще одно событие произошло в те дни: вблизи Владивостока на озере Ханко
несколько сот японских солдат нарушили советскую границу.
  Германо-японский "антикоминтерновский пакт" вступал в силу.

  КТО ХОЧЕТ ПОЙМАТЬ ТИГРЕНКА...

  Политическая обстановка в мире все больше накалялась. Точно в кратере
громадного, оживающего вулкана, жидкая лава угрожающих событий то
набухала, готовая перехлестнуть через край, то оседала, продолжая бурлить
в глубинах кратера, и поднималась вновь, способная вот-вот вырваться из
скалистого огнеупорного тигля и устремиться вниз по крутым склонам
вулкана...
  Год тысяча девятьсот тридцать шестой был годом непрестанных глубинных
взрывов, неощутимых в достаточной мере на земной поверхности, и
требовалась внимательная сейсмическая служба, способная предвосхитить
события, предостеречь благодушных, которым казалось, что мир стоит
незыблемо, нерушимо. Сернистые газы, сопровождающие подземные взрывы, уже
вырывались на поверхность планеты, отравляя атмосферу земли.
  Германский фашизм накапливал силы, рядовых немцев уговаривали ограничить
потребление сливочного масла, утверждая, что для народа пушки куда важнее.
В подтверждение Гитлер оккупировал Рейнскую область - без пушек ему не
вернуть бы западно-германские земли. Пушки даже не стреляли, их просто
везли на платформах. А что будет, когда они заговорят?! Немецкие обыватели
почесывали затылки: может, верно, проживем и без масла, за нас ведь думает
фюрер...
  Муссолини, продолжая войну в Абиссинии, захватил эфиопскую столицу
Аддис-Абебу, и Лига наций, признав право сильного, отказалась от
дальнейших санкций в отношении фашистской Италии.
  Комиссия Литтона, изучавшая мукденский инцидент, приказала долго жить. Ее
доклад положили в архив все той же Лиги наций. Дипломатический протест
против японской агрессии выразили только лишь тем, что не поехали
провожать на вокзал коротконогого Мацуока в высоком цилиндре, когда тот
покинул ассамблею Лиги наций и возвращался домой.
  Иным казалось, что ликвидация февральского мятежа в Токио была победой
антимилитаристских сил, но через месяц премьер Хирота запретил
первомайскую демонстрацию в Японии, а новый министр финансов - президент
национального промышленного банка Баба-сэнсей - подготовил и утвердил
государственный бюджет неслыханного напряжения. Он увеличил в полтора раза
ассигнования на военные расходы. Экономика страны переходила на военные
рельсы. Министра финансов уважительно называли сэнсэй - учитель. Он
изрекал: "Наша экономика может произносить весомые слова только при
условии, если промышленники будут опираться на военные силы". Учитель Баба
провозглашал союз монополий и генералов.
  В разгар лета мадридское радио передало сводку погоды: "Над всей Испанией
голубое небо". Но политический горизонт был далеко не безоблачен. Голос
кукушки - позывные мадридской радиостанции - и фраза о голубом небе
послужили сигналом к восстанию генерала Франко против Испанской
демократической республики, восстанию, поддержанному германским фашизмом.
  Казалось, для японской военщины международная обстановка складывается
благоприятно. Долгие споры о направлении государственной политики,
нерешительность "рыхлых", как называли тогда сторонников умеренных
действий, постепенно затухали. Руководители армии и военно-морского флота
нашли друг с другом общий язык - континентальная экспансия должна
распространяться и на юг и на север. На юге - вплоть до Сингапура,
Филиппин и Суматры, может быть, до Австралии, а на севере - к советскому
Приморью, Байкалу, Сибири и, конечно, к степям Внешней Монголии. Эти
обширные земли все чаще именовались сферой великого сопроцветания Азии под
эгидой Японии. Хакко Итио! Весь мир под одной японской крышей!
  В августе на совещании министров, куда пригласили даже не всех членов
кабинета, утверждали "Основные принципы национальной политики". Там были
такие фразы:
  "Основа нашего государственного правления состоит в том, чтобы, опираясь
на великий принцип взаимоотношений между императором и его подданными...
осуществить великую миссию страны Ямато в области внешней политики,
превратить империю в стабилизирующую силу в Восточной Азии, что завещано
нам со дня возникновения японского государства..."
"Ликвидация угрозы с севера, со стороны Советского Союза, путем развития
Маньчжоу-го... Притом следует обратить внимание на сохранение
дружественных отношений с великими державами.
  Расширение нашего продвижения на юг, особенно в районах стран Южных морей.
  Военные приготовления в армии заключаются в увеличении контингентов войск,
расположенных в Маньчжоу-го и Корее, настолько, чтобы они были способны в
случае военных действий нанести первый удар по расположенным на Дальнем
Востоке вооруженным силам Советского Союза.
  В целях обеспечения успешной дипломатической деятельности военные круги
должны избегать открытых действий и оказывать ей помощь тайно".
  В основных принципах национальной японской политики континентальный Китай
относился к южному варианту императорского пути.
  В тайных, теперь уже государственных планах японского кабинета был
отчетливо виден почерк Сатбо Хамба - начальника генерального штаба.
Стратегические, мобилизационные и другие военные планы постепенно
перекочевывали на страницы правительственных документов.
  Наступивший 1937 год ознаменовался значительными перестановками фигур на
военных и дипломатических постах. Началось это с Квантунской армии.
Генерал Итагаки возвратился в Токио, а вместо него начальником штаба в
Маньчжурии стал начальник военной полиции полковник Тодзио. Генерал
Доихара уехал в Китай на командную работу, а во главе японского
правительства стал принц Коноэ, известный своими прогерманскими взглядами.
  За пять лет, прошедших после мукденского инцидента, после отставки
генерала Танака, сменилось больше десятка премьер-министров. Одних
убивали, других устраняли с помощью тайных интриг, но каждый раз на пост
премьера приходили новые политики, которые все больше устраивали гумбацу -
военную клику. Дряхлый, но мудрый принц Сайондзи, живучий, как черепаха,
уже не всегда мог повлиять на выбор очередного премьер-министра. В
продолжение десятилетий, начиная с эры Мейдзи - деда царствующего
Хирохито, на обязанности членов Генро лежала рекомендация императору
нового главы государства. Теперь эти смены происходили слишком часто, и
принц Сайондзи вынужден был лишь соглашаться с утверждением предложенных
кандидатов.
  Но все премьеры, живущие на свете, независимо от того, когда они
возглавляли правительственные кабинеты Японии, становились после отставки
дзюсинами - членами совета старейших деятелей государства. Каждый из них
до конца жизни оставался в ранге шинина, присвоенного ему императором
одновременно с назначением премьер-министром. Во всех сложных случаях
совет дзюсинов, в который входили также и бывшие председатели Тайного
совета, обсуждал проблемы и давал рекомендации императору. И уж совершенно
обязательно дзюсины обсуждали кандидатуру нового премьер-министра, хотя бы
формально согласуя свое мнение с последним из могикан эры Мейдзи - принцем
Сайондзи.
  Казалось бы, предпоследний премьер-министр Хирота устраивал гумбацу, но и
он проявил мягкотелость. В японском парламенте однажды возникла дискуссия:
депутат Хамада поднялся на трибуну и сказал такое, чего давно не слышали в
этом зале:
  "За последние годы военные круги стали претендовать на роль движущей силы
нашей политики. Взгляды, существующие в армии, требуют укрепления
диктатуры, что наносит большой вред народу".
  Хирота промолчал, но военный министр Тэраучи, сын прославившегося в Сибири
маршала, принял вызов и яростно обрушился на депутата, расценив его
выступление как оскорбление армии, что наносит вред духу единства нации.
  И снова взял слово депутат Хамада.
  "Проверим стенограмму, - сказал он. - Если там найдутся слова,
оскорбляющие армию, я сделаю себе харакири... Но если там нет таких слов -
пусть сделает себе харакири военный министр Тэраучи..."
Военный министр уклонился от дальнейшего спора, потребовал созвать
заседание кабинета и предложил распустить парламент, чтобы неповадно было
другим произносить подобные речи. Но голоса разделились, и Хирота не
осмелился распустить парламент. Это возмутило военных. Вскоре он сам
вынужден был уйти в отставку.
  Его сменил другой премьер - Хаяси, а в наказание за допущенную крамолу
парламент распустили, объявили новые выборы. Однако решимости Хаяси
хватило только на то, чтобы по указке военных распустить парламент. На
большее он не посмел. Через три месяца Хаяси также подал в отставку. А
военные все требовали...
  И вот принц Коноэ сделался премьером, хотя военные настаивали, чтобы
правительственный кабинет возглавлял генерал, состоящий на действительной
службе в армии. Однако совет дзюсинов все же нашел нужным рекомендовать
принца Коноэ. Считали, что принц хотя не имеет военного звания, но
разделяет во многом точку зрения генералов. Приход его к власти не будет
выглядеть военной диктатурой.
  В генеральном штабе против принца Коноэ тоже не возражали.
  Когда председатель Тайного совета позвонил Сайондзи и поздравил его с
формированием кабинета, древний старец ответил: "Чему же тут радоваться,
Харада-сан? Плакать надо, не радоваться..."
Сайондзи повесил трубку, хотя это было совсем не вежливо.
  С приходом к управлению государственным кораблем принца Коноэ деятельность
Сатбо