комлю вас с очень милым японцем... Я люблю
открывать новых людей и могу поделиться с вами... Это корреспондент
токийской "Асахи". У него солдатское лицо, но он ненавидит войну, не
терпит милитаристов и вообще тех, кто вывешивает такие надписи.
  - Буду вам благодарен. Готов знакомиться со всеми, кто думает так же, как
вы...
  Агнесс Смедли встретилась с японским журналистом Ходзуми Одзаки несколько
месяцев назад в книжном магазине на одной из улочек французского
сеттльмента. Рылись в книгах у одной полки, заговорили о китайской
живописи, и новый ее знакомый обнаружил большие познания, отличное
понимание национального искусства Китая. Оказалось, что он читал книги
Агнесс Смедли и намерен перевести кое-что на японский язык.
  - Вы несомненно понравитесь друг другу, - сказала Смедли.
  Вскоре Агнесс позвонила Ходзуми Одзаки и пригласила его пообедать вместе с
приехавшим недавно в Шанхай иностранным корреспондентом.
  Встретились они в гостинице "нашего контрабандиста", на верхнем этаже, в
ресторане с красными, цвета счастья, стенами, расписанными золотыми
драконами.
  Не было ничего примечательного ни в том, что за одним столом сошлись
коллеги-журналисты, ни в том, что американка Смедли представила японскому
журналисту своего хорошего знакомого. Но именно в этот день произошло
событие, которое принесло в дальнейшем столько неожиданных огорчений
многим разведкам мира. Встреча в ресторане гостиницы Сашэна положила
начало большой дружбе и совместной работе двух ненавидящих войну людей -
Рихарда Зорге и Ходзуми Одзаки.
  Одзаки и в самом деле был похож на простого солдата своим прямоугольным
лицом, зачесанными назад густыми черными волосами и желто-зеленым кителем,
который он носил летом. Но лицо у него было очень бледное - результат
непрестанного пребывания в четырех стенах, без свежего воздуха, за
работой, за книгами.
  - Одзаки-сан, ну когда вы смените свою униформу! - воскликнула Смедли,
когда Ходзуми подошел к их столу. - Мечтаете быть солдатом?
  - Из меня выйдет плохой солдат. Я предпочитаю быть хорошим журналистом...
  - Я думаю точно так же, - вступил в разговор Рихард. - Агнесс, может быть,
вы нас все-таки познакомите?
  Поначалу Одзаки был сдержан, но к концу обеда разговорился. Речь зашла о
политической обстановке в Китае.
  - Экономический кризис захватил и Японию, - говорил Одзаки. - В Токио наши
дзайбацу - промышленники-монополисты - намерены поправить свои дела за
счет Маньчжурии. Японские капиталовложения непрерывно растут и составляют
здесь уже полтора миллиарда иен. Это совсем не мало. Теперь в Маньчжурии
почти все иностранные капиталы принадлежат Японии. Исключение составляет
только Китайско-Восточная железная дорога, которую построили русские. Но
это всего какая-нибудь четвертая часть иностранных вложений, остальной
капитал, повторяю, принадлежит нам, японцам... Но вы ведь знаете, что
вслед за капиталом маршируют солдаты. Я не думаю, что политическая
обстановка в Китае разрядится в ближайшее время. Скорее наоборот - взрыв
поезда Чжан Цзо-лина только начало событий. Я уверен, что Доихара был
причастен к этому политическому убийству... Вы знаете Доихара, Агнесс-сан?
Он был советником при маршале Чжан Цзо-лине. И еще Итагаки... Эти люди не
появляются случайно на горизонте и не исчезают раньше времени. Сейчас они
постоянно курсируют между Токио и Мукденом.
  Зорге поразило, с какой прямотой говорил Одзаки.
  - Но если за капиталом маршируют солдаты, как вы сказали, значит, они
маршируют к войне, - сказал Рихард.
  - Для меня в этом нет никакого сомнения.
  - Но что же делать, как остановить марширующие колонны?
  - Не знаю, не знаю... Для меня это нерешенный вопрос. Знаю только, что
если война - это будет ужасно...
  - Но мы не можем оставаться сторонними наблюдателями, - сказал Зорге...
  Да, Зорге не был сторонним наблюдателем... За несколько месяцев пребывания
в Шанхае ему удалось создать достаточно широкую сеть, способную выполнять
задания Центра. Люди здесь были разные - одни приехали специально, как
немец Клаузен или добродушный пышно-усый чех Вацлав Водичка, светловолосый
- цвета спелой пшеницы - блондин. Других привлекли в самом Китае, долго и
тщательно проверяя, - того же Ходзуми Одзаки или Константина Мишина -
подпоручика царской армии, колчаковского офицера, который воевал с
Советами и покинул страну против собственной воли. Ошибка, допущенная
когда-то, стала источником незажившего горя, тоски, невыносимейшей
ностальгии.
  Вацлав держал магазинчик фотографических принадлежностей в торговом районе
города, а Мишин работал в мастерской у Клаузена.
  К концу тридцатого года в Шанхае появился еще один подпольщик, Зельман
Клязь, крутолобый эстонец атлетического сложения. Но это было уже после
того, как из Китая от группы Зорге стали поступать первые донесения. Китай
становился все более широкой ареной действия самых различных
империалистических сил - японских, британских, американских, германских, -
чьи интересы переплетались, вступали в противоречия, объединялись. Как в
параллелограмме сил, они действовали в разных направлениях, и задача
советской разведки сводилась к тому, чтобы определить, как будут
действовать силы, сложенные воедино.
  Донесения Зорге, направляемые из Шанхая в "Мюнхен", то есть в Москву,
содержали информацию о политической обстановке в Китае. Он сообщал об
угрожающем положении в Маньчжурии, захват которой японцами, несомненно,
приблизит военную опасность к советским границам. Зорге анализировал
события и делал вывод: японская агрессивная политика остается неизменной
от начала века до наших дней - и совсем не исключено, что внедрение
японцев в Китай будет первым шагом к продвижению Японии на север, в
сторону советского Приморья и Забайкалья. Оставалось только неясным, как
станут вести себя в новой ситуации Соединенные Штаты, Великобритания.
  В этих условиях Центр решил усилить группу Зорге опытным военным
работником. Выбор пал на Зельмана Клязя, как значился в эстонском паспорте
прибывший военный консультант. В группе его называли Паулем, Зорге тоже не
знал его настоящей фамилии - Пауль так Пауль. Конспирация требовала знать
возможно больше о вероятном противнике и возможно меньше о товарищах, с
которыми предстояло работать.
  У ветеринарного врача Зельмана Клязя была другая фамилия и, конечно,
другая профессия. Карл Римм - сын эстонского батрака - стал перед
революцией школьным учителем. Он учил детей, разводил с ними цветы, сажал
жасмин перед окнами школы, а в семнадцатом году делил помещичью землю. Но
в те годы, чтобы обрабатывать, владеть землей, нужен был не только плуг,
но и оружие. С тех пор Карл Римм навсегда стал военным. Он создавал первые
отряды Красной гвардии в Эстонии, сражался под Нарвой, воевал с
английскими интервентами на севере под Архангельском, был на востоке под
Екатеринбургом... Казалось, не было фронта, где бы в гражданскую войну не
воевал пулеметчик Римм, ставший членом Военного совета. Потом была военная
академия, командный факультет и работа в разведке. Карл знал Василия
Блюхера - главкома Дальневосточной республики, который одно время был
военным советником в китайской армии - таинственным генералом Геленом. И
может быть, это обстоятельство - близкое знакомство с Блюхером - сыграло
свою роль в том, что Карл Римм поехал в Китай, стал называться Паулем.
  В Шанхае ветеринарный врач Клязь поселился на Вейхавей, работы по своей
специальности в городе не нашел и занялся коммерческой деятельностью. Он
познакомился с чехом Вацлавом Водичкой, вступил к нему в долю, и они
вместе держали магазин фотографических принадлежностей, проявляли пленку,
печатали любительские снимки. К огорчению коммерсантов, заказов было
слишком много, и у них не хватало времени заниматься делом, ради которого
приехали в Шанхай. Пришлось отдавать пленку в другие мастерские, иной раз
себе в убыток, но это высвобождало время для проявления микропленки,
которую приносил в магазин франкфуртский журналист Джонсон, он же
исследователь банковской системы в Китае - Рихард Зорге.
  Кроме того, Клязь открыл собственный ресторанчик рядом с домом, в котором
он жил. Там Рихард и познакомился со стоявшим за стойкой громоздким
эстонцем, занятым приготовлением коктейлей. Рихард присел на высокий
табурет и, когда рядом никого не было, негромко спросил:
  - Не мог бы я видеть Пауля?
  Хозяин ресторана отвинтил блестящую никелем крышку шейкера, разлил в
фужеры коктейль, подозвал китайца-кельнера:
  - Два коктейля на стол у окна...
  Рихарду он ответил условленной фразой:
  - Пауль приехал... Старик передает вам привет...
  Старик - это Ян Берзин, руководитель советской разведки.
  С тех пор Рихард Зорге был частым гостем в ресторанчике Клязя или в
магазинчике фотографических принадлежностей с вывеской над дверью: "Вацлав
Водичка и Кё". С Паулем они говорили подолгу и обстоятельно. Со стороны их
беседы напоминали разговор в военно-историческом отделе академии с
анализом обстановки, перспектив, оценкой событий и возможного влияния
подмеченных фактов на политику отдельных лиц и государств.
  Вскоре к Паулю приехала жена Луиза - маленькая, веселая, коротко
постриженная женщина с черными глазами, очень домашняя, заботливая жена.
Рядом с огромным, широкоплечим Паулем она выглядела совсем девчонкой.
Клязь нетерпеливо ждал ее приезда. Она ехала через Германию, из Венеции
плыла на итальянском лайнере "Конте Россо", и, когда многопалубный белый
пароход вошел в устье Хуанпу, Пауль не вытерпел, вскочил на прогулочную
лодку, поплыл навстречу. Он, словно одержимый, стоял на хлипкой лодчонке,
размахивал руками, пытался разглядеть среди пассажиров дорогую женскую
фигурку...
  Клязь ни разу не назвал в Шанхае жену ее настоящим именем - Люба, только
Луиза, как в паспорте. Она стала шифровальщицей, лаборанткой, сборщицей
почты, связной, исполняла тысячи обязанностей - и все легко, весело,
просто. Нужно было обладать неженской волей, чтобы постоянно таить,
глубоко прятать тревогу и за себя и за дорогих ей людей...
  Когда в магазинчике накапливалось слишком много заказов, Клязь глубоко
вздыхал и трагическим голосом говорил своему компаньону:
  - Послушай, Вацлав, с таким количеством заказов наша фирма скоро вылетит в
трубу. Такая популярность стоит нам слишком дорого...
  - Ничего, - флегматично отвечал чех, разглаживая пшеничные усы,- для чего
же у нас Луиза...
  И Луиза отправлялась на другую улицу, где ее еще не знали, отдавала
проявлять пленку, приносила готовую.
  Как-то ночью ограбили магазин. Что это - случайность или поиски следов?
Решили, что при всех обстоятельствах надо сообщить в полицию. Грабителей
так и не нашли, но полицейский инспектор несколько раз приходил в магазин,
выспрашивал, составлял протоколы. Как будто бы все было тихо. Скорее
всего, произошла случайная кража. И все же Зорге предостерег - держаться
настороже и встречаться возможно реже.
  Прошло полтора года, как Зорге поселился в Шанхае. Его сеть работала
исправно, люди Зорге были готовы встретить назревающие события.

  МУКДЕНСКИЙ ИНЦИДЕНТ

  Солдат Ян Си-пань начинал стареть, и ему становилось трудно обходиться без
посторонней помощи. Его мускулы, когда-то упругие и гладкие, как молодые
бобы, стали дряблыми, а сухое длинное лицо напоминало рыбу, выброшенную на
отмель и пролежавшую долго на солнцепеке.
  Они вдвоем шли впереди, а подросток волочил сзади винтовку Си-паня и еще
мешок с овощами, раздобытыми на фанзе, что стояла в стороне от дороги. За
овощами с каждым разом приходилось ходить все дальше, потому что вблизи
казарм крестьяне стали куда осторожнее и поднимают такой крик, что не
захочешь никаких огурцов и лука, хотя зелень служит большим подспорьем к
артельному столу. Белые двенадцатирогие звезды на сплюснутых матерчатых
фуражках, красные суконные погоны выдавали в идущих солдат армии Чжан
Сюэ-ляна.
  Солнце стояло высоко, но оно только светило и почти не грело в этот
сентябрьский день, когда солнцу дается так мало времени, чтобы проплыть по
небу с востока на запад, зато ночи становятся все длиннее, прохладнее, и
временами посохшая трава покрывается под утро мохнатым инеем. Солдаты
выбрались на дорогу и шагали молча, каждый занятый своими мыслями. До
Северных казарм оставалось недалеко, каких-нибудь два-три ли. За всю
дорогу Чан впервые нарушил молчанье:
  - Шибыка худо! - проговорил он почему-то по-русски.
  Ян Си-пань сбоку посмотрел на него и промолчал. Если человек заговорил,
значит, что-то хочет просить. Иначе зачем разговаривать? Он думал сейчас о
том, как лучше распорядиться жалованьем, которое вчера роздали солдатам.
Может, дать кому в долг? Нет, рискованно, пусть лучше лежат. Старик
пощупал карман - целы. Да и куда им деться, Ян Си-пань проверил просто
так, на всякий случай.
  Чан тоже думал о деньгах.
  - Шибыка худо, - повторил он, и старик опять не отозвался, будто глухой.
  Чан со вчерашнего дня был не в духе. Опять проиграл в маджан этому
пройдохе Ли-фэну. Сколько раз зарекался не садиться с ним за один стол, и
вот опять... Уплатить за артельный стол еще, может быть, хватит, если
старик даст немного взаймы. Об одеяле уж нечего и думать, но как же он
будет спать зимой в сырой и холодной казарме?.. И одежа пообтрепалась...
Не лучше ли сбежать. А куда? Сейчас не летнее время. Весной нанялся бы на
маковые плантации или пошел в хунхузы. Кто там найдет! Да и бежать из
казармы не так-то просто... Чан вспомнил измочаленного бамбуками
дезертира. Его поймали и привели обратно. Это было в прошлом году. Его
счастье, что бежал без оружия, не взял ни палаш, ни винтовку, иначе не
сносить бы ему головы. А так - отделался ста бамбуками... Но все-таки как
же с деньгами...
  Солдаты вышли к полотну железной дороги. Вдоль блестящих на солнце рельсов
неторопливо шагал по шпалам японский патруль - три солдата с капралом
впереди лениво двигались, закинув винтовки за плечи. Чуть дальше на
пологом холме виднелся еще один часовой, он расхаживал вдоль плотной
изгороди, сплетенной из обмолоченных стеблей гаоляна. Позади ограждения
виднелись отвалы желтой сухой глины.
  Чтобы сократить путь, солдаты пошли напрямик через железную дорогу, мимо
соломенной городьбы. Заметив их, часовой вскинул винтовку и знаком
показал, чтобы к нему не подходили. Пришлось возвращаться назад и
скошенным полем выходить на проселок.
  - Чего они здесь строят, эти янгуйдзы?1 - проворчал Чан, недовольный тем,
что приходится делать крюк.
  - Говорят, колодец, - сказал подросток. - Никого не подпускают, чтобы не
отравили воду.
  - Колодец - это хорошо, - сказал Ян Си-пань. - Вода всегда хорошо.
  - Нам ее не пить, эту воду... - возразил Чан. Его больше волновало, как
раздобыть деньги.
  Солдаты снова вышли к железнодорожной насыпи, спустились в низину.
  - Слушай, Ян Си-пань, - Чан наконец решился попросить старика, - не дал бы
ты мне немного денег до следующего жалованья?
  Старик шел, будто ничего не слышал. "Вот подлый же человек!"
  - Я тебе за это буду чистить винтовку, буду делать, что скажешь.
  - Винтовку мне вон кто чистит, - Ян Си-пань кивнул на подростка, который
совсем недавно завербовался в армию. Старик взялся его опекать и теперь
заставлял на себя работать. - Если бы ты заплатил мне десятую долю...
Впрочем, нет, откуда у меня деньги! Самому едва хватит...
  "Вот ростовщик проклятый!" - зло подумал Чан. Но что ему оставалось делать?
  - Если бы ты взял с меня половину десятой доли... я соглашусь... И еще
чистил бы твою винтовку. Разве мальчишка почистит, как я...
  Разговор прервал подросток:
  - Глядите, глядите! Что это там!..
  У ворот соседней казармы толпилось много солдат.
  Над толпой на высоком бамбуковом шесте висела клетка, сплетенная из
прутьев, а в ней лежала человеческая голова. Человека, вероятно, только
что казнили, потому что кровь крупными темными каплями падала из клетки на
землю. Рядом с бамбуковым шестом на земле, в луже такой же темной крови,
валялся обезглавленный солдат с вывернутыми назад и связанными руками.
  - Смотри, да это Ма-пинь из седьмой роты, - проговорил Ян Си-пань, когда
они подошли ближе. - Я говорил, не сносить ему головы за свой болтливый
язык. Вот с языком и голову отрубили.
  Глашатай, стоящий над трупом солдата, держал перед собой исписанный лист
бумаги и громко выкрикивал, что солдат Ма-пинь из седьмой роты мукденской
дивизии наказан смертью за коммунистическую пропаганду, которой его
напичкали в плену у русских. Вчера его схватили на месте преступления,
когда смутьян получал злокозненные листовки от рабочего текстильной
фабрики, не назвавшего своего имени. Текстильщика застрелили, а солдата
казнили по приказу командира дивизии.
  - Так будет с каждым, кто вздумает нарушать порядок и дисциплину или
станет слушать красных смутьянов, - закончил глашатай и, походив вокруг
убитого, снова начал выкрикивать, за что казнили преступника.
  У Чана засосало под ложечкой. Он еще раз посмотрел на клетку. Глаза
Ма-пиня были открыты, и отрубленная голова будто смотрела на Чана
пристальным неузнавающим взглядом. А Чан сразу узнал Ма-пиня. Они вместе
были в русском плену, жили в одном бараке и приехали обратно в одном
вагоне. Ма-пинь даже раза два давал ему листовки и чуть было не втянул его
в свое дело. Лежать бы тогда Чану здесь, рядом, со связанными назад
руками, без головы... Как бы теперь кто не вспомнил, что Чан знался с
Ма-пинем.
  - Это какой же Ма-пинь, - возможно бесстрастнее спросил Чан. - Я что-то не
вспоминаю.
  - А ты вспомни, вспомни, - сказал старик с подковыркой. - Сколько раз он
заходил к нам в казарму.
  "Надо, пожалуй, дать ему десятую долю, - подумал Чан, - станет меньше
болтать..."

  Несколько месяцев назад командир дивизии Ван И-чжо получил секретный
приказ маршала Чжан Сюэ-ляна, в котором было написано:
  "Возвратившиеся из Советской России, находившиеся там в плену, китайские
солдаты разбегаются по деревням и распространяют слухи, неприемлемые для
нас. Примите быстрые и решительные меры для борьбы с этим новым видом
коммунистической пропаганды".
  Далее в приказе говорилось, что в Фушуне, недалеко от Мукдена, зачинщиками
и организаторами вооруженного восстания были как раз солдаты, вернувшиеся
из советского плена. Они провозгласили так называемую фушуньскую коммуну.
  Знай он о таком приказе, сердце Чана наполнилось бы тревогой и трепетом.
  Через год после смерти маршала Чжан Цзо-лина дивизию, в которой служил
Чан, перебросили на берег Хейлудзяна, или, как говорили русские, на Амур.
Какое-то время солдаты развлекались тем, что обстреливали советские речные
пароходы, баржи, плоты, рыбачьи лодки. Офицеры поощряли такие обстрелы,
говорили, будто бы русские захватили какую-то китайскую железную дорогу и
теперь пришло время вернуть ее обратно. Но солдаты стреляли просто так, от
нечего делать, как мальчишки стреляют из рогаток по воробьям. Главное, это
было безнаказанно - русские не отвечали на выстрелы. Но зато другие
русские, которые тоже расположились на Амуре, вели себя иначе - били
старательно, стреляли до тех пор, пока русское суденышко, плоты или какая
либо другая цель не исчезали за островами, за поворотом реки.
  Но вот однажды солдат подняли по тревоге. Они куда то шли походными
колоннами, куда-то их везли в товарных вагонах, потом были бои,
отступление, бегство. Бежали до самого Хайлара, где наступавшие русские
взяли всех в плен.
  В плену было совсем не плохо, совсем не так, как говорили офицеры.
Кормили, водили на работу, вечерами рассаживали пленных, как учеников, за
длинными деревянными столами, под высокими соснами, и начинались долгие
разговоры. Чан многого не понимал, быстро уставал, слушал невнимательно,
больше думал, когда поведут на ужин. Но все же кое-что осталось в его
памяти... Правда или нет, но русские уверяли, что они прогнали своих
тухао. Помещиков выгнали из собственных домов, крестьяне взяли их землю и
даже не платят аренды. Чан никак не верил, что это могло быть...
  В плену китайски