ников. Прежде всего он
узнал, что Доихара уехал в Чахар, на границу с Монгольской республикой, а
перед тем выезжал в Пекин, где вел какие-то переговоры с китайским
генералом У Пей-фу об автономном правительстве для Северного Китая. Опять
заговор! Доихара, как коммивояжер, разъезжал по континенту, придумывая все
новые и новые комбинации. Именно здесь, в Маньчжурии, в кругу военных
Рихард услышал фразу: "Доихара - человек очень мягкого характера, поэтому
его послали в Китай. Он умеет ласково предъявлять ультиматумы. Но одного
упоминания имен Доихара и Итагаки достаточно для того, чтобы навести ужас
на жителей Северного Китая..."
Позже, в разговоре с Траутманом - немецким послом в Пекине, Рихард
повторил ему эту характеристику генералов - Доихара и Итагаки. Траутман,
улыбнувшись, ответил:
  - Да, их можно сравнить разве только с Тодзио - начальником Квантунской
полевой жандармерии... Это люди сильной руки и, несомненно, придерживаются
нашей ориентации...
  И снова пути Рихарда Зорге скрещивались на континенте с путями, где плел
свою паутину Доихара, этот апостол японских интриг, диверсий и заговоров.
Рихард еще раз убедился: Доихара, как перископ подводной лодки, указывал
направление японской агрессии.
  О поездке к границам народной Монголии было договорено еще в Токио. Уэда,
надо полагать, получил необходимые инструкции из генерального штаба. Он
сказал:
  - В Калган вас будет сопровождать офицер нашего штаба майор Исимото. К
сожалению, там еще не совсем спокойно...
  Конечно, Рихард понимал, что командующим руководила не столько забота о
безопасности немецкого корреспондента, сколько нежелание пускать его
одного в приграничный район, приобретавший важное значение в предстоящих
событиях.
  Подвижный и суетливый майор Исимото стал безотлучным спутником Зорге на
время его поездки в Калган. Он вел себя, как токийский йну, полицейский
осведомитель, не спускавший глаз со своего поднадзорного. Исимото очень
плохо говорил по-английски и каждый раз смущенно хихикал, не находя
нужного слова. Тем не менее он упорно пытался говорить с европейцем на
чужом ему языке, желая блеснуть своими познаниями. Рихард не возражал,
хотя к этому времени почти свободно говорил по-японски. Он учитывал один
психологический момент - человек, слабо знающий язык, все внимание
направляет на то, чтобы выразиться правильно, и уже не успевает подумать о
том, чтобы не сказать лишнего...
  Приехав гиринским экспрессом в Пекин, они переправились на другой вокзал -
Сюйюаньской железной дороги - и вскоре тронулись дальше, в Калган, столицу
провинции Чахар. Занятые пересадкой, путешественники не успели пообедать и
поэтому, как только поезд отошел от платформы Сичжыминского вокзала,
перешли в вагон-ресторан, уже заполненный пассажирами. Слуга-китаец в
синем халате, с эмблемой Сюйюаньской железной дороги на рукавах, предложил
карточку, но оказалось, что на кухне, кроме стандартной путевой еды,
ничего нет - рисовый суп, курица с острым зеленым соусом и все тем же
вареным рисом. Слуга объяснялся только по-китайски, и Рихард принял на
себя роль переводчика, - японец совсем не знал китайского.
  Покончив с невкусным обедом, неторопливо пили жасминовый чай, благоухавший
цветами, какими-то специями и парфюмерией. Слуга непрестанно доливал из
высокого чайника ароматный напиток, чтобы фарфоровые чашки все время были
полными. Рассуждали о качествах жасминового чая, о том, что на фабрике его
долго выдерживают рядом с лепестками жасмина, запах которого он впитывает
навсегда, как и все другие окружающие его запахи. Потом Зорге неожиданно
спросил:
  - Скажите, Исимото-сап, вы тот самый капитан Исимото, которого похитили
чжансюэляновские бандиты?
  Вопрос застал японца врасплох.
  - Да, да... Так... Сейсясь я майор Исимото, - растерянно и торопливо
пробормотал он, шумно втянув сквозь зубы воздух.
  Рихард имел в виду авантюру Доихара. В начале маньчжурских событий
капитана Исимото услали в отдаленный, глухой район северо-западной
Маньчжурии, где он бесследно исчез. Были ноты, ультиматумы, угрожающие
требования к китайской стороне, но Исимото не находился. Тогда на поиски
пропавшего капитана послали войска. Они оккупировали весь этот район, а
Исимото живой и здоровый давно уже вернулся в Мукден. Он сам по наущению
Доихара инсценировал свое похищение, чтобы дать повод японским
экспедиционным войскам быстрее оккупировать нужную территорию...
  Теперь генерал Доихара снова был на монгольской границе. Его новую поездку
Рихард сопоставил с недавней заметкой, появившейся на страницах "Нью-Йорк
трибюн". В ней говорилось:
  "Принц Тэ-юань, правитель Внутренней Монголии, заявил в Пекине, что Япония
возобновила попытки расширить границы Маньчжоу-го за счет Внешней
Монголии. В Панчене строится аэродром для разведывательной службы
Квантунской армии".
  И вот теперь Доихара находился именно в Панчене, недалеко от границ
народной Монголии. Видимо, японцам удалось склонить на свою сторону принца
Тэ-юаня, который еще недавно хотя и робко, но возражал против
вмешательства в его дела. Ныне Тэ-юань становился одной из главных фигур в
японской игре на монгольской границе.
  Было за полдень, косые лучи солнца проникали сквозь цветные стекла
вагона-ресторана, бросали фиолетовые, красные, зеленые блики на шелковые
куртки пассажиров, и черный шелк переливался всеми цветами радуги. Поезд
пересекал широкую равнину, за окном медленно кружили, откатываясь назад,
квадратики полей, глинобитные хижины, обнесенные такими же глинобитными
"семейными" крепостными стенами для защиты от набегов хунхузов. А далеко
впереди, без всякого перехода, без предгорий, как-то вдруг на краю плоской
долины поднимались из земли отвесные, зубчатые скалы.
  По вершине хребта, повторяя его причудливые изломы, бесконечной каменной
гусеницей ползла Великая китайская стена. Она начиналась где-то здесь, в
центре Азиатского материка, и обрывалась далеко на востоке, у берегов
Ляодунского залива, протянувшись на четыре тысячи километров. Рихард
вспомнил: несколько лет назад по дороге в Москву он проезжал через
Шанхайгуань, где стена, воздвигнутая для того, чтобы защищать Китай от
набегов кочевников, обрывалась у моря. Стена, стоявшая тысячелетия, не
смогла защитить страну, только отгородила ее от внешнего мира... Теперь
Рихард видел противоположный край этой великой и ненужной стены.
  Исимото заговорил о нанькоуском горном проходе, единственном месте, где
можно проникнуть в монгольские пустыни и степи. Кругом на сотни километров
непроходимые горы. Мысли Исимото работали все в одном направлении - где бы
поудобнее пролезть в чужой огород... Рихард подумал: "Веками,
тысячелетиями соплеменники Чингисхана рвались через ущелье на юг, теперь
японцы здесь стремятся на север..."
Поезд миновал Нанькоу с древней крепостью, запирающей тесный горный
проход, нырнул в ущелье, и в вагоне стало сумрачно. В глубине ущелья
лежали густые, прохладные тени. Только вершины скал, теснившихся у полотна
железной дороги, были освещены прямыми лучами солнца. Вскоре поезд исчез в
тоннеле, и в вагоне, под потолком, вспыхнули электрические лампочки. Так
повторялось несколько раз. Наконец поезд вырвался из последнего, самого
длинного тоннеля, и яркий свет вновь залил вагон-ресторан. На шелковых
одеяниях богатых пассажиров снова заиграли разноцветные блики.
  В Калган Зорге и его спутник приехали рано утром, но зной уже
чувствовался, по перрону мела колючая песчаная поземка, в воздухе носились
тучи красноватой пыли. На вокзале их встретил штабной офицер японской
военной комендатуры. В защитных очках, предохранявших глаза от пыли,
японец походил на марсианина с иллюстрации старого фантастического романа
- маленький, крупноголовый, с выпирающими изо рта зубами и застывшей
улыбкой. Он почтительно, с заискивающей вежливостью представился Зорге и
доверительно, как со старым знакомым, заговорил с Исимото.
  Приняв ванну в "Калган-отеле", куда привез их штабной офицер, доктор Зорге
сразу после завтрака поехал с визитом к начальнику японского гарнизона. На
несколько минут задержались у первого попавшегося магазинчика, где
купец-китаец торговал всякой всячиной: мехами, кожами, кусками цветной
материи, клетками с певчими птицами... Здесь нашли и окуляры, с дымчатыми
стеклами, столь необходимые приезжим в этом ослепляюще пыльном городе.
  Дальше ехали через предместье, расщелинами улиц, застроенными глиняными
домами без единого оконца, - дома выходили на проезжую дорогу своей
тыльной стороной. Казалось, что машина идет по сплошному желтому
лабиринту. Всюду одни стены, отгораживающие соседей друг от друга, страну
от внешнего мира...
  Штаб находился за городом, на холме, рядом с мостом, перекинутым через
каменистое русло, по дну которого бежал мутный поток. Совсем недавно в
этих домиках, обнесенных традиционными стенами, была резиденция китайского
генерала, а несколько дней назад их заняли японцы. Зорге приехал в Калган
в разгар событий, взбудораживших этот тихий и сонный, забытый богом город.
Трудно было сказать, кому он теперь принадлежит - японцам или китайцам. До
недавнего времени в городе стоял штаб 29-й китайской дивизии, но всеми
делами в Чахаре заправлял японский консул, которому Рихард также нанес
визит вежливости в день своего приезда.
  Как выяснилось, несколько дней назад китайские солдаты задержали на дороге
двух японских офицеров, ехавших на легковой военной машине. Японцы
отказались предъявить документы, их задержали и под конвоем препроводили в
штаб соседней дивизии. Китайский генерал извинился перед японцами, тотчас
их отпустил. Казалось бы, на том делу и кончиться, но японский консул
усмотрел в происшествии оскорбление японской армии. Он заявил строгий
протест китайским властям, обвинил командира дивизии в превышении своих
полномочий и потребовал, чтобы были принесены официальные извинения.
  Конфликт рос, как снежный ком. На другой день консул уже потребовал
сместить командира дивизии, вывести части 29-й китайской дивизии из
района, где произошел инцидент, и прекратить всякое передвижение китайских
войск в провинции Чахар. Доихара предъявил ультиматум от имени штаба
Квантунской армии, пригрозил перевести резиденцию Пу-и из Синьцзина в
Пекин, что означало бы распространение власти маньчжурского императора и
на провинции Северного Китая.
  Тем временем Доихара вел тайные переговоры с принцем Тэ-юанем об
автономном чахарском правительстве. Снова возникли разговоры о создании
"Да-юань-го" - великого монгольского государства, по примеру уже
состряпанного Маньчжоу-го. В городе об этом только и говорили, но
намеками, невнятно и ждали дальнейших событий. Рассказывали также о том,
что из Барги от панчен-ламы приезжал доверенный человек, что принц Тэ
заключил тайный договор с императором Пу-и и в скором времени монгольский
принц станет главой автономного правительства, которое распространит
влияние на всю Монголию - Внешнюю и Внутреннюю - от Кяхты до Калгана. Это
были слухи, но слухи упорные, и в них следовало разобраться. Во всяком
случае, то, что увидел здесь Зорге, ясно говорило о японских устремлениях
выйти с юга к границам Монгольской Народной Республики...
  Командующий Квантунской армией генерал Уэда, он же полномочный посол
Японии в Маньчжоу-го, именно в эти дни пребывания Рихарда Зорге в
Чахарской провинции, телеграфировал министру Арита:
  "Как сообщается в весьма секретных и неофициальных донесениях, в последнее
время в осуществлении нашей политики во Внутренней Монголии достигнут
значительный прогресс. Принц Тэ вместе с начальником японской
разведывательной службы Танака Хисахи встретились с представителем
панчен-ламы и провели конференцию по созданию великомонгольского
государства. Принято решение о слиянии Внешней и Внутренней Монголии и
установлении монархии".
  Рихард с безотлучным майором Исимото бродил по грязным и пыльным улицам
Калгана, ощущая знойное дыхание Гобийской пустыни. Он осматривал китайские
кумирни, монгольские храмы, монастыри, соседствующие с опиекурильнями,
хозяевами которых были японцы. Он словно перенесся в эпоху раннего
средневековья, во времена Чингисхана, прах которого и поныне покоится в
древней кумирне, заброшенной среди безлюдных таинственных песков пустыни
Ордос - пустыни среди пустынь на запад от Калгана. На улицах все те же
древние арбы с тяжелыми, как жернова, колесами, те же оранжевые и красные
одеяния ламаистских монахов, крепостные люди монгольских князей, прохожие
кочевники с косами и бритыми лбами, ведущие на поводу лошадей, не отпуская
их даже на базаре в толкучке, среди ларей и прилавков; китаянки, семенящие
на изуродованных колодками махоньких ножках; гадальщики в храмах,
предсказывающие судьбу на обожженных костях священных животных...
  Три дня Рихард провел в Калгане, много фотографировал (он никогда не
расставался со своей "лейкой") и на японском военном самолете вылетел
обратно в Мукден с аэродрома в Панчене, с того самого аэродрома, о котором
сообщалось в газете "Нью-Йорк трибюн".
  Зорге побывал в Харбине, заезжал в Пекин, Тяньцзинь и после месячного
отсутствия вернулся в Токио.
  Наблюдения и собранная информация подтверждали предположение, что
следующий акт японской агрессии может быть направлен против Монгольской
Народной Республики. Квантунская армия сжималась словно мощная пружина,
чтобы в удобный момент развернуться во всю силу. Об этом говорили
политические интриги в приграничных провинциях и усиленное строительство
автомобильных и железных дорог в направлении к Амуру, Сун-гари, к
советскому Приморью и монгольской границе. За эти годы саперы Квантунской
армии с помощью мобилизованных маньчжурских крестьян, ремесленников,
рабочих построили больше восьми тысяч километров шоссейных дорог, которых
почти не было до мукденского инцидента.
  Возрос и численный состав Квантунской армии - больше чем в пять раз по
сравнению с 1932 годом. На стратегических направлениях строились воинские
казармы, и японские дивизии, направляемые в Маньчжурию, комплектовались по
штатам военного времени. Каждая дивизия насчитывала до тридцати тысяч
человек, то есть вдвое больше обычного.
  Все эти военные приготовления выполняли на основе совершенно секретного
плана ОЦУ - подготовки к войне против Советского Союза. Стало известно
даже направление главного удара: на Хабаровск, чтобы прежде всего отрезать
Приморье от Советского Союза. По плану ОЦУ, после удара на Хабаровск и
захвата Владивостока планировалось наступление на Читу, чтобы, в случае
успеха, захватить советскую территорию от Байкала до берегов океана.
  Выполнению этих планов должны были предшествовать военные действия против
Монгольской Народной Республики. А пока для обеспечения плана ОЦУ японский
генеральный штаб предполагал перебросить в Маньчжурию до двадцати дивизий,
также укомплектованных по штатам военного времени.
  Впрочем, последние сведения о плане ОЦУ Зорге получил уже в Токио - группа
"Рамзай" немало сделала во время его отъезда из Токио.
  Зорге немедленно передал в Центр свою информацию, анализ событий, фактов.
  В японском генеральном штабе все было подготовлено к тому, чтобы начать
провокацию в Монголии; как обычно, ждали только сигнала, какого-то повода,
и вдруг сообщение из Москвы спутало карты японской военщины: Советский
Союз подписал в Улан-Баторе договор о взаимной помощи с Монгольской
Народной Республикой. Отныне неприкосновенность монгольских границ
гарантировалась мощью Советской державы. Это было сделано вовремя! Рихард
торжествовал.
  Он с удовлетворением отметил, что с весны 1936 года Квантунская армия
приостановила свое движение к границам Внешней Монголии. Япония опасалась
решительного отпора со стороны Советского Союза, связанного теперь с
Монголией договором о взаимопомощи. Тлевший очаг войны удалось погасить...
Надолго ли?
  В Токио чуть не на другой день после возвращения Зорге ему позвонил Отт. В
телефонной трубке послышался его тихий, медлительный голос?
  - Послушай, это на тебя не похоже! Ты приехал, мелькнул и исчез...
Приезжай сейчас же ко мне, есть новости, хорошее вино и компания.
  - Новостей и у меня много... А вот вино и компания - дело другое...
Хорошо, приеду...
  Пришлось отложить дела, намеченные на вечер, и поехать к Оттам.
  Кроме Рихарда у Оттов были фрегатен-капитан Пауль Венекер и Анита Моор,
экспансивная красивая блондинка с резкими чертами лица. Анита все еще
носила траур по убитому во время путча министру финансов старому Такахаси,
племянник которого был раньше ее мужем. Она давно уже развелась с мужем,
но к старику продолжала питать добрые чувства. Однако траур совсем не
мешал ей заразительно смеяться и без умолку болтать о всяких пустяках.
Рядом с ней сидел ее новый муж, Герберт Моор, промышленник, представитель
гигантского немецкого концерна "Сименс", имевший обширные связи в
экономических кругах японской столицы. Был здесь Кауфман - совладелец
германских авиационных заводов.
  В начале вечера, до того как приехали супруги Моор, мужчины курили в
кабинете Отта.
  - Что ты привез нового? - спросил Отт.
  - Для тебя - Квантунская армия, новые данные. Записывай! - Зорге достал
записную книжку, перелистал и прочитал: общее количество войск, номера
новых дивизий, вооружение...
  Военный атташе записывал цифры на листке бумаги.
  - Откуда ты все это берешь? - удивленно воскликнул он.
  - Я же не разведчик! - засмеялся Рихард. - Тебе, Паульхен, я тоже могу
сделать подарок, - он повернулся к морскому атташе Венекеру, - я будто
знал, что увижу тебя здесь. Прошу!.. А вот это отдай Пренгеру, это по его
части...
  Потом сидели в кабинете, разговаривали, пили рейнское вино, шутили. Эйген
Отт и Зорге сели за шахматы, но играли невнимательно и часто допускали
ошибки. Рихард задумался над шахматной доской. Анита Моор долго и
внимательно на него смотрела и вдруг воскликнула:
  - Послушайте, господин Зорге, да не русский ли вы разведчик? Вы все
знаете...
  Зорге спокойно поднял на нее глаза, смешно скорчил физиономию и ответил:
  - Да не-ет!.. - протянул он. - Я ж из Саксонии. - И он заговорил на
саксонском диалекте, таком смешном, что все расхохотались. Засмеялся и
Зорге - заразительно, весело. Только после этого он потянулся за
сигаретой. Игру он выдержал до конца, но стоило это колоссального
напряжения воли. Зорге глубоко затянулся табачным дымом.
  Порой Рихарду казалось, что он и его товарищи находятся внутри какой-то
гигантской машины с могучими шестернями, которые тяжело вращаются,
цепляясь одна за другую. Достаточно одного неосторожного движения, одного
неверного шага - и колеса сомнут, раздавят, разорвут в клочья. Но пока все
шло благополучно, хотя Зорге определенно знал, что за ними следят, их ищут
и, во всяком случае, подозревают об их существовании хотя бы из-за тайных
радиопередач, уходящих в эфир.
  Он писал тогда в одном из донесений Центру:
  "Трудность обстановки здесь состоит в том, что вообще не существует
безопасности. Ни в какое время дня и ночи вы не гарантированы от
полицейского вмешательства. В этом чрезвычайная трудность работы в данной
стране, в этом причина, что эта работа так напрягает и изнуряет".
  А события цеплялись одно за другое, и группе "Рамзай" нужно было во что бы
то ни стало знать движущие силы этих событий. Фраза, когда-то оброненная
штабным офицером художнику Мияги по поводу приезда делегации из Берлина,
не давала покоя Зорге, но пока этому не было никаких подтверждений, хотя
прошло уже несколько месяцев. Никто в посольстве не знал ничего
определенного, а фон Дирксен хранил невозмутимое молчание.
  Мияги еще раз встретился со штабным офицером и между прочим спросил -
когда же приезжают берлинские гости? Офицер махнул рукой:
  - Теперь это не паша забота.
  Фраза ничего не объясняла, только запутывала. Почему "теперь", что было
раньше, чья же это забота теперь? Многое прояснилось лишь в разговоре с
Оттом по совершенно другому поводу.
  Германской контрразведке в Берлине удалось раскрыть шифр,