почти уверена в этом, - сказала Ирина. - Вам делали профилактическую
прививку?
  - Да, конечно... Но у меня были контакты с больными...
  У Ирины самой захолонуло сердце. Она замерла, когда увидела больных,
услышала их надрывный, мучительный кашель. Сейчас она овладела собой.
  - Надеюсь, все будет благополучно, - постаралась она успокоить терапевта.
  - Звоните в сануправление... Нужен строжайший карантин.
  Ирина отдала распоряжение работникам эпидемиологического отряда и снова
пошла в палаты, где лежали больные. Вероятно, здесь у японцев была
какая-то канцелярия. У входа лежали груды бумаг, столы, поставленные один
на другой.
  - Все это надо сжечь, - продолжала отдавать распоряжения Микулина.
  В отдельной каморке лежала женщина, доставленная сюда с такими же
симптомами, как у других. Ирина заговорила с ней, стала мерить
температуру. Женщина смотрела на нее большими, запавшими глазами.
  - Ирина?.. Вы не узнаете меня, доктор? - неуверенно спросила она, когда
Ирина подошла к ней снова.
  Что-то отдаленно знакомое мелькнуло в чертах этой изможденной, стареющей
женщины. Но Ирина не могла вспомнить.
  - Я Орлик... Оксана... Неужели я так изменилась!
  Ирина молчала, пораженная встречей. В ее памяти сохранилось красивое лицо
камеи, высеченной из твердого камня, с тонкими, благородными чертами...
Сейчас перед ней лежала старая женщина с пергаментным лицом, иссеченным
глубокими морщинами.
  - Как ты узнала меня, Оксана?! - воскликнула Ирина. Она была в марлевой
маске, и только верхняя часть лица оставалась открытой.
  - По голосу и глазам... Сначала сомневалась, а когда ты заговорила...
Скажи, Ирина, ты думаешь, у меня пастеурелла пестис?
  - Не знаю, - солгала Ирина.
  - Конечно, этого не может быть. Я столько лет жила здесь среди чумы, у
меня абсолютный иммунитет, как говорили японцы.
  - Где - здесь?
  - Ты ничего не знаешь, Ирина?!. Здесь - в рассаднике чумных бацилл.
  Оксана стала рассказывать сбивчиво, возбужденно...
  - Я расскажу тебе коротко, чтобы успеть... Начну с конца... Но у меня не
чума, уверяю тебя!
  Течение болезни Оксаны действительно проходило не как у других. Она не
задыхалась от приступов мучительного кашля, у нее не было озноба и
мучительной головной боли. И все же это была пастеурелла пестис, как
подтвердил посев бацилл в питательной среде. В поле зрения микроскопа
вытянулась прозрачная цепочка смертоносных бацилл...
  Оксана рассказала, что произошло в исследовательском институте полторы
недели назад. Оксану давно перевели из тюрьмы в подвалы, где она кормила
мышей и крыс. Она изнемогала от вида этих прожорливых, отвратительных
грызунов!.. Это продолжалось долго, Оксана не помнила, сколько месяцев,
может быть лет... Недавно она услышала отдаленный гром. Прильнула ухом к
бетонному полу подвала. Гул приближался и нарастал изо дня в день. Японцы
вели себя беспокойно и нервно. Оксана услышала обрывок фразы, брошенной
капралом: "...война... русские наступают..." А потом началось все это...
Капрал приказал Оксане раскрыть клетки, выпустить крыс - тех, на которых
выращивали блох, и всех остальных. Впервые двери подвала оставили
раскрытыми. Оксана уже знала, что делают в институте японские
бактериологи, чем занимается научный институт - готовят чуму, холеру,
сибирскую язву! Для этого держат в клетках людей и крыс...
  - Я жила среди бацилл, вдыхала их в свои легкие вместе с воздухом, была
пропитана их ядом, - приподнявшись на койке, говорила Оксана. - Я знала
все и молила судьбу - лишь бы не умереть сейчас, если уж не умерла
раньше... Я поняла, что совершается еще одно Зло, и ужаснулась, хотя
думала, что перестала ужасаться. Японские ученые хотели моими руками
выпустить чуму из подвалов. Мне посчастливилось, я украла две канистры с
бензином, что стояли у входа, разлила и подожгла... Потом я спряталась, и
японцам некогда было меня искать. Может, подумали, что я сгорела вместе с
крысами... Я вылезла из ямы, когда японцы, взорвав городок, уехали на
машинах... Я очень устала, Ирина, немного отдохну и расскажу остальное.
  Борьба с чумной вспышкой, грозившей перерасти в эпидемию, велась упорно и
долго, хотя боевые действия в Маньчжурии давно закончились. Ирина все
время вела записи в служебном дневнике. Когда все кончилось, записки
пришлось сжечь, как все соприкасавшееся с чумной заразой. Значительно
позже, уже дома, после войны, напрягая память, она восстановила некоторые
записи.
  "Как удивительно скрещиваются судьбы поколений! - писала она. - Отец погиб
от чумы, спасая людей, и я пошла по его пути... Я еще не знала тогда, как
это трудно. В Маньчжурии мы оказались в похожей ситуации - в карантине
среди больных. Но здесь не было колбы с активной чумой, случайно разбитой
малограмотной санитаркой. Эпидемию, как войну, хотели распространить
ученые-микробиологи с докторскими званиями, одетые в военную форму. Об
этом мне рассказала Оксана, с которой я встретилась через десять лет...
Какая жестокая судьба у моей подруги. Оскорбленная Мстительница, увидевшая
мировое Зло в вероломстве близкого ей человека, Оксана не представляла,
какую глухую и жестокую тайну раскрыла она, выжив в бактериологическом аду
японского научного института. Она умерла от пастеурелла пестис, хотя
течение ее болезни проходило так необычно.
  Это была последняя смерть в разрушенном военном городке, который мог стать
центром мирового бедствия, как атомная бомба.
  В жизни я избрала профессию эпидемиолога, человечную и благородную,
мечтала избавлять людей от эпидемий, но я столкнулась с войной, такой же
ужасной, как самая страшная эпидемия чумы, где бациллы превращались в
оружие.
  Эпидемиология столетиями изучала способы предупреждения болезней. Здесь я
увидела следы научного мракобесия целого коллектива бактериологов, они
превратили болезнетворные бациллы в свое оружие. Оказалось, что в
разрушенном институте был отдел сельского хозяйства. Ученые изощрялись в
поисках методов уничтожения пшеницы, ржи, домашних животных - всего, чем
люди живы на земле. Они собирались уничтожить все это методом стойкого
заражения почвы, хотели отравить даже землю, чтобы люди не могли
выращивать на ней хлеб и поддерживать жизнь. Я горжусь, что принадлежу к
армии страны, избавившей планету от черной смерти..."

  После капитуляции Японии летчиков, принимавших участие в атомных
бомбардировках, отправили в Соединенные Штаты на тех же "летающих
крепостях", которые совершали боевые рейсы. Питер Флеминг сидел рядом с
майором Изерли, мрачным и замкнутым после налета на Хиросиму. Сидели
плотно, притиснувшись плечами один к другому. Полковой священник и сейчас
продолжал заботиться о спасении душ авиаторов. Перед отлетом он принес в
самолет стопку евангелий в черных переплетах с золотым тисненым крестом на
переплете. Клод Изерли перелистывал страницы евангелия. Пит ощутил плечом,
как вздрогнул Клод.
  - Гляди, что здесь написано! - воскликнул он, протягивая Питу раскрытое
евангелие. - Нет, дай я сам прочитаю - евангелие от Луки. Слушай: "Когда
же услышите о войнах и смятениях, не ужасайтесь... Люди будут издыхать от
страха в ожидании бедствий, грядущих на вселенную..." Разве это не про нас
сказано?!.. Это я дал команду: "Видимость хорошая - начинайте!"
- Брось ты заниматься богословием! - воскликнул Джо Стиборик, бортрадист с
самолета-доставщика "Энола Гэй". - Ну чего ты переживаешь! Не ты, так
другой дал бы такую команду... И все равно бомба сделала бы свое дело. Сам
же говорил, что мы пещерные люди... На, выпей!
  - За это все мы должны быть наказаны, - сказал Клод.
  Пит вспомнил этот разговор, получив письмо от товарища, где было сказано,
что Клод Изерли пытался покончить самоубийством, вскрыл себе вены. Его
успели спасти, и сейчас он лежит в госпитале. Клод сказал, что должен сам
покарать себя за совершенное преступление...
  "А я разве не виноват в этом преступлении?" - устало подумал Пит.
  Несколько дней Пит жил на ранчо у родителей жены, куда приехал повидаться
с семьей после войны. Джейн уже не работала в Манхеттенском проекте и тоже
была здесь. Но Пит не испытывал радости, на душе была пустота... Вечером в
день приезда он посадил на колени сына и спросил, кем он хочет быть.
Пит-младший ответил: "Живым!.."
Мальчик наслышался по радио об атомной бомбе... Все пропиталось войной...
  Ночью Джейн сказала:
  - Пит, теперь ты вернулся совсем, и я должна тебе все рассказать...
Помнишь, на Гавайях ты дал мне морфий, чтобы спасти от насилия японских
солдат... Это все-таки произошло... и это сделал американец, военный... Я
решила сказать тебе, Пит, все, чтобы не мучиться...
  Питер взял плед и ушел спать в гостиную...
  Утром в ранчо никого не было. Детей увезли на соседнюю ферму - праздновали
чей-то день рождения. Джейн взяла машину и уехала за покупками в город.
Пит остался один во всем доме. Его угнетало, душило одиночество...
Летчик-испытатель не в силах был перенести свалившиеся на него испытания.
Он прошел в комнату Джейн, порылся в ее вещах: альбом с семейными
фотографиями, пачка его писем, сувениры, которые привозил ей Пит из разных
стран. Но того, что он искал, - пакетика с морфием - не было...
  Питер Флеминг включил радио и, тотчас же о нем забыв, пошел в кухню.
Одиночество становилось невыносимым. Не выходил из головы поступок Клода,
ночной разговор с Джейн... Питер плотно закрыл дверь в кухню, открыл
газовую горелку и сел за стол, положив голову на руки...
  Радио передавало новости с борта "Миссури" - японцы подписали акт о
безоговорочной капитуляции.
  Питер Флеминг этого уже не слышал...

  СМЕРТЬ ПОСЛЕ ВОЙНЫ

  Горели архивы, умирали люди - и все для того, чтобы сохранить тайны... Он
старался идти прямо, военным шагом, каким ходил всю жизнь, но плечи
опускались сами, будто под непосильным грузом, и соломенные гета едва
отрывались от мостовой. Он шел старческой, шаркающей походкой и выглядел
совсем дряхлым в своей черной церемониальной одежде, расшитой гербами
заслуженных предков - на спине и на рукавах. Эта непривычная одежда и
соломенные гета - для покойников (хорошо горят), неудобные в ходьбе для
живых людей, сковывали его движения. В руках он нес самбо - ритуальный
поднос и кинжал, завернутые в фуросика из легкой лиловой ткани. Человеку
было страшно. Он шел умирать...
  Когда-то Хондзио мечтал умереть за императора, потомка богов, - то было в
юности, теперь он стар, и у него нет желания уходить из жизни. Но он
должен умереть, потому что так решил клан, к которому он принадлежал.
  Старый японец хотел быть незаметным, но ему казалось, что все смотрят на
него. Поэтому он свернул в глухую улочку, пошел вдоль черневших пожарищ -
когда-то они были домами. Скрипнули ржавые петли, и человек очутился в
заброшенной части сада. Он вошел в сад через калитку, о существовании
которой едва ли кто знал из новых хозяев, и, вероятно, поэтому его никто
не задержал. Узкая тропинка в зарослях высокого кустарника вела к серому
зданию, похожему на казарму. Прежде здесь была академия генерального
штаба, теперь помещение заняли американцы, открыли институт по изучению
проблем оккупации. Кому нужен такой институт? Человек в ритуальной одежде
не понимал этого. Великая Япония, потомки богини Аматэрасу Омиками
потерпели поражение в войне, страну оккупировали чужие солдаты. Что же им
еще изучать?..
  Человек вышел на открытое место. Вот знакомое дерево с хвоей, похожей на
зеленые метелки риса. Хондзио знал его молодым. Криптомерия стала
громадной, а тогда он легко доставал рукой ветви. Как быстро растут
деревья!.. Под сенью криптомерии они давали друг другу клятву верности,
клятву крови - он и Доихара. Итагаки тоже... Когда это было? Уж не в эру
ли Мейдзи - лет сорок назад... Теперь Доихара первым сказал: тебе надо
умереть, чтобы сохранить тайну. Потом Итагаки, Тодзио... Они тоже сказали:
да, надо умереть - империя превыше всего, таков закон самураев. Нет высшей
чести, чем умереть за императора... Только почему он? Почему не Итагаки,
не Тодзио, не Доихара, почему, наконец, не Окава Сюмей, рехнувшийся
деловой человек, - они тоже многое знают, чего не дано знать другим... Но
теперь об этом поздно раздумывать. Он поступит так, как повелевает закон
Бусидо... Но закон Бусидо предписывает холодное спокойствие перед смертью.
Почему же оно не приходит?.. Старый японец остановился перед криптомерией,
вспоминая прошлое.
  Он многое знал, Сигеру Хондзио, он владел тайнами, которые должен теперь
унести с собой в могилу. Сначала он хотел сопротивляться - почему на него
должен пасть жребий смерти?
  Когда Доихара пришел и сказал ему, что все надо принять на себя, чтобы
спасти других, так велит клан, Хондзио отмолчался, обещал подумать. Ему
нужен был добрый советчик. Кто? Лорд хранитель печати маркиз Кидо?.. Глава
Сатбо Хамба - генерал Умедзу - или генерал Тодзио? Нет, они ненадежные
советчики! Тогда Хондзио вспомнил про Окава Сюмей - главаря дзайбацу,
другого клана - клана промышленников и банкиров, еще более сильного, чем
военный. Он пошел к Окава Сюмей, рассчитывая на защиту и поддержку.
  Был август, близился даймонджи - праздник смерти, когда души умерших
возвращаются на землю и живые вместе с ними гуляют и веселятся три ночи.
Веселый даймонджи! Но в те дни упали атомные бомбы, и души умерших в этом
году не возвращались, а толпами покидали землю.
  Окава Сюмей был жрецом, наставником промышленных кругов Японии. В
продолжение многих лет без него не обходился ни один заговор, Ни одно
политическое убийство инакомыслящих, мешающих идти по императорскому пути.
Идеями и деньгами Окава щедро снабжал клику военных. К нему и пришел
бывший адъютант императора.
  Окава Сюмей пригласил его в кабинет загородного дома и торопливо захлопнул
дверь, как только Хондзио вошел в комнату.
  - Теперь нас здесь никто не увидит, сюда никто не придет, - бормотал он,
загораживая дверь этажеркой с книгами.
  Вид некогда могущественного представителя дзайбацу был отвратителен.
Хондзио не узнавал единомышленника - когда-то подчеркнуто аккуратного,
сдержанного, обладавшего аристократическими манерами. Сейчас он глядел на
гостя сквозь линзы своих очков, и бегающие глаза его, увеличенные толстыми
стеклами, походили на ползающих коричнево-серых трепангов.
  - Хорошо, что ты пришел ко мне, Хондзио-сан, - сказал Окава и
величественным жестом указал ему место рядом с собой. - Ты хочешь знать,
что тебе делать? Охотно скажу и помогу - ведь скоро я стану зятем
императора... Я стал доктором медицинских и технических наук. Я трижды
получал Нобелевские премии. Ты не знаешь об этом?.. Ого, теперь я все могу
сделать! Слушай меня внимательно...
  Хондзио понял, что Окава Сюмей лишился рассудка. Он попытался встать,
чтобы уйти. Но Окава положил ему на плечо руку и снисходительно сказал:
  - Я ценю твою скромность, Хондзио-сан!.. Но я разрешаю тебе посидеть со
мной еще немного. - Он опять заговорил бессвязно и многословно: - Нашего
императора я, сделаю папой римским... Да! И я могу ходить по воде, как
Христос. Нет ничего легче - надо только заполнить воздухом пустоты нашего
тела. Я разговариваю и с Магометом, он подарил мне зеленый тюрбан, я решил
объединить все религии вместе... Хакко Итио! Меня зовут на небо, но если я
умру, то не смогу заниматься делами. Поэтому, видишь, я привязываю себя
веревкой, чтобы не улететь... Мне нужно быть на земле. Я научился убивать
людей, только дохну - и готово... Из воздуха могу выделять стрихнин и
цианистый калий... Но лучше - атомная бомба! Она родилась в моей голове. У
нас есть много урана, и мы будем бросать бомбы, как орехи...
  Послушай, послушай меня!.. Теперь я скажу самое главное. За десять дней я
написал пятьдесят поэм. Тебе, я вижу, это не интересно. Но вот что важно,
ко мне ежедневно приходит госпожа Макартур, супруга американского
генерала. Он царь и бог, командует войсками в Японии. Он бежал от нас с
Филиппин и вернулся к нам. Мы подружимся с ним, я знаю. Госпожу Макартур я
называю - мама. Прошлой ночью я спросил ее, как часто она наслаждается с
мужем. Госпожа изругала меня, сказала - плохой мальчик, но мы помирились.
- Окава бессмысленно захохотал. - Пойди, пойди к Макартуру, Хондзио-сан,
помирись с ними, они хорошие...
  Окава Сюмей1 забормотал что-то совсем невнятное. Бывший адъютант
императора осторожно встал, отодвинул от двери этажерку с книгами и
выскользнул из кабинета.
  Конечно, Окава сошел с ума, какой он советчик. А Доихара пришел опять и
принес самбо - протянул на подносе кинжал в фуросика...
  На газоне у входа в здание академии темнело большое пятно от костра, на
траве черный пепел, прибитый дождем. Здесь тоже сжигали архивы, чтобы
сохранить тайны... Скоро и его сожгут, словно кипу бумаг с надписью: "Кио
ку мицу!" - совершенно секретно, при опасности сжечь.
  "Кио ку мицу!.."
Распахнутые двери, длинный коридор, ведущий в конференц-зал. Здесь тоже не
обратили внимания на старого человека в черной ритуальной одежде. Дверь в
конференц-зал была закрыта. На дверных створках висел замок, рядом клочок
бумаги с надписью, сделанной небрежной рукой: "Вещевой склад. Посторонним
не заходить!"
"Почему английская надпись? - пронеслось в голове пришельца. - Почему не
написано японской катаканой? Никто не обязан понимать английский язык..."
Но человек в ритуальной одежде понял - идти дальше некуда, здесь конец
пути. Так пусть же свершится, что предначертано!.. Есть рыбы, которые
возвращаются умирать туда, где родились, - в Саргассово море. Для него
академия генерального штаба - Саргассово море. Он умрет у порога, через
который шагнул в жизнь, в армию, совсем молодым офицером... Пусть
свершится, что предначертано!
  Его обнаружил американский сержант, зашедший в вещевой склад. Старый
японец еще подавал признаки жизни. Он открыл глаза и глухо сказал:
  - Я адъютант благословенного императора...
  Это случилось 20 ноября на двадцатом году эры Сева, что соответствует 1945
году европейского летосчисления. В Токио, в здании академии генерального
штаба, через три месяца после капитуляции Японии покончил самоубийством
генерал-лейтенант японской армии Сигеру Хондзио, бывший главный адъютант
императора Хирохито. Он был кавалером всех восьми степеней ордена
"Восходящего солнца", был удостоен высшего ордена "Священного сокровища" и
многих других регалий. Хондзио занимал почетные должности при дворе
императора в продолжение многих лет, находился в центре больших
государственных событий, и вот финал - самоубийство по приказу военной
клики, к которой принадлежал сам императорский адъютант.
  В черном портфеле, что хранился в бомбоубежище личной резиденции генерала,
лежало завещание Хондзио, составленное перед смертью. Под диктовку своих
единомышленников Хондзио написал на специальной бумаге "хоос„",
приличествующей такому случаю:
  "Хотя меня уже нет в живых, я, который в течение многих лет занимал важные
военные посты, испытываю чувство страха потому, что я привел империю в
состояние, близкое к разрухе, которой не знала еще история. Свою вину я
могу искупить, только умерев десять тысяч раз, так как виноват только я, и
никто больше. Я никогда в своих действиях не получал никаких указаний
правительства или высшего японского командования. Я поступал только по
воле своего разума.
  Оставляя этот мир и сознавая личную ответственность за все совершенное, я
молюсь от всего сердца за здоровье императора, за возрождение империи,
которой я посвятил свою жизнь.
  Сентябрь двадцатого года Сева.
  Хондзио Сигеру".
  В лирическом отступлении, приложенном к завещанию, генерал Хондзио еще
написал:
  "Когда птица чувствует приближение смерти, она поет лучше, а человек, даже
закоренелый преступник, стоя на краю могилы, раскрывает душу и говорит
только истину",
Адъютант императора хотел, чтобы ему поверили. Генерал Хондзио, владевший
многими тайнами империи, должен был безропотно подчиниться требованиям
своего клана - унести в могилу сокровенные тайны, к которым он был как-то
причастен. Хондзио приносил себя в жертву