возвратился в
Харбин. Теперь ему было сорок лет, но он так и остался Сашкой - обрюзгшим
мальчиком на побегушках, готовым служить любому, кто платит, как половой в
белоэмигрантском трактире. Он занимался снабжением отряда полковника
Асано; возил бутылки с пробами воды из Аргуни, Сунгари, озера Ханко и
других маньчжурских водоемов; разбирал пропахшее солдатским потом
красноармейское обмундирование, неизвестно откуда и зачем доставленное в
отряд, и даже... заготовлял крыс, брезгливо вытряхивая их из крысоловок,
расставленных по амбарам и складам. Крысы неизвестно зачем требовались
японскому командованию в неисчислимых количествах.
  В Маньчжурии было три специальных отряда: на станции Сунгари стояли
кавалеристы; пехотинцы - на станции Хань дае-цзы и казачий отряд в
Хайларе. Командовал отрядами бывший хорунжий царской армии Матвей
Маслаков, помощник Радзаевского, но главную роль здесь играл полковник
Асано, по имени которого и назывался объединенный отряд. В какой-то
степени отряды копировали эсэсовские части в Германии - формировали их из
молодых членов российского фашистского союза, созданного по указанию штаба
Квантунской армии. В секретной директиве командующего так и было сказано:
"Белогвардейцы, независимо от пола и независимо от их желания, должны
широко привлекаться для войны с Советской Россией и особенно для тайной
войны..."
Председателем фашистского союза был сбежавший из России Константин
Радзаевский. При союзе русских фашистов находился сводный отряд "Асано",
насчитывающий до семисот человек.
  Все члены отряда носили пока маньчжурскую форму, но полковник Асано часто
говорил им через переводчиков:
  "Вы - костяк будущей русской армии освобождения. Когда мы освободим Россию
от большевиков, каждый из вас станет управляющим-администратором, вроде
маленького военного губернатора, на своей родине. Конечно, если будете
хорошо служить сейчас". И они выслуживались - "сашки кондратовы", лелея
надежду, что придет время и они выйдут в люди...
  Года три назад группу из отряда "Асано" перебросили на советскую
территорию. "Для практики", - говорил им японский полковник. Впервые
побывал на своей родине и Сашка Кондратов. Они отравили тогда несколько
колодцев, напали из засады на пограничный отряд, убили каких-то людей в
пограничном селе, но, окруженные колхозниками и бойцами погранотряда,
бежали обратно через Аргунь, успев прихватить с собой красноармейское
обмундирование, снятое ими с убитых пограничников.
  По протекции Кондратова в отряд "Асано" вступила и Оксана Орлик. Она тоже
надела маньчжурскую военную форму. Ее не покидала неотвязная идея
уничтожить Зло, но в мыслях крепло решение - Кондратов должен погибнуть
так, чтобы от него отвернулись все, даже те, кому он теперь служил...
  Оксана стояла на берегу Аргуни и равнодушно наблюдала, как Сашка Кондратов
забрасывал далеко в воду какие-то коряги и долго следил, куда они
поплывут. Здесь Аргунь, упираясь в скалистый кряж, сворачивала влево, и
течение несло коряги к советскому берегу.
  С переходом в отряд Оксане вменили в обязанность - наблюдать за санитарным
состоянием в группах, выезжавших в глухие приграничные районы. Ведь
управление на Биржевой улице занималось не только водоснабжением, но и
профилактикой. Весной она поехала с экспедицией в Баргу, на границу с
Монголией. Неделю жили в песках, в дюнах, поросших саксаулом и хилыми
травами вблизи Номонган Бурд-обо, районе высоких песчаных бугров. Холмы
напоминали Оксане худон5, такой же унылый, безлюдный, как эти места, где
она прожила с Сашкой два с лишним года. На склонах холмов пасся скот,
принадлежавший неизвестно кому, потому что по округе не было ни одного
аила и стояла лишь одинокая юрта, в которой жили пастухи-баргуты,
охранявшие стадо. Рядом с юртой экспедиция разбила палатки, поставила
машины - два грузовика, выкрашенных в цвет песков и травы.
  Японец-ветеринар осматривал животных, и Оксана ходила за ним по пятам с
брезентовой сумкой, в которой держала фляги с дезинфицирующими растворами
лизола и сулемы. Кондратов ездил с несколькими косцами к берегу озера, где
трава была сочнее и гуще. Они привозили траву, сваливали ее вблизи
стойбища, сушили. Накануне того дня, когда экспедиция должна была покинуть
Номонган Бурд-обо, пастухи согнали мохнатых сарлыков, овец, верблюдов и
подпустили их к заготовленному корму. Но предварительно ветеринар
осторожно опрыскал сено какой-то жидкостью из термосов, хранившихся до
этого под замком в зеленых железных ящиках. Потом, сбросив халат, он долго
мыл руки сулемой. Японец приказал Оксане продезинфицировать карболкой
жилые палатки и автомашины.
  Остатки недоеденного сена сгребли в кучу и сожгли, а все вокруг залили
креозолом. Утром пастухи погнали стадо к монгольской границе. Кондратов с
двумя японскими солдатами верхом на лошадях сопровождали стадо поодаль. Он
вернулся перед самым отъездом, когда палатки и все имущество уже погрузили
на машины. На том и закончилась профилактическая экспедиция.
  И вот снова таинственная экспедиция, на этот раз к берегам Аргуни.
Сначала, все с тем же ветеринаром-японцем, Сашка долго лазал по берегу,
выбирая какое-то место, а сегодня с утра они вместе с Оксаной пошли к
реке. Ветеринар еще спал: вечером они с Кондратовым долго пили спирт, и
теперь японец не мог подняться. А Кондратов (за все эти месяцы Оксана ни
разу не назвала его по имени) на дорогу выпил еще стакан.
  На берегу он сказал:
  - Стой рядом, не съем...
  Она поднялась повыше, на камень, отполированный половодьями, гладкий на
солнце и поросший мхом с теневой стороны. Сашка стоял у воды и, словно
забавляясь, швырял в реку обсохшие коряги. Пистолет, болтавшийся на поясе,
мешал ему, и Сашка бросил его вместе с ремнем подле себя. Наконец,
оторвавшись от своего занятия, крикнул:
  - Оксана, давай халат!.. Скажи, чтоб несли...
  - Что?
  - Они знают...
  Оксана сходила к машине и протянула Сашке халат. Он повернулся спиной:
"Завяжи". Брезгливо, стараясь не прикасаться к его горячей спине, она
затянула тесемки. Двое принесли железный ящик, сняли замок и ушли.
Кондратов вынул термос, такой же как там, в Номонганских песках у
ветеринара, - с изображением розовощекой девочки, наливающей чай из
термоса в голубую чашку.
  - Что это? - спросила Оксана.
  - Подарок на тот берег... - скривив рот, усмехнулся Сашка. Он зашел по
колени в воду, полы халата намокли и потемнели. Кондратов стоял весь в
белом, как санитар, засучив рукава выше локтей. Потом, отвернув крышку,
наклонил термос, в реку потекла густоватая, белесо-серая жидкость, но тут
Кондратов оскользнулся, потерял равновесие, взмахнул термосом и вдруг
изменился в лице - содержимое термоса текло по его руке.
  - Сулему!.. Давай сулему! - испуганно закричал он.
  - А что это?
  - Сибирка!.. Давай сулему...
  - Так ты... ты...
  Оксана уже не владела собой... Ей нужно только схватить пистолет. Она
сбросила на землю санитарную сумку и, будто отстегивая пряжку, потянулась
к кобуре, выхватила револьвер. Кондратов полоскал в воде руку и ничего не
видел. Поднялся, шагнул к берегу. Оксана повернулась к нему и выстрелила
сверху вниз... Потом еще и еще раз...
  По взгорку к берегу Аргуни бежал ветеринар-японец.
  - Хома угей! - процедила Оксана и пошла ему навстречу...
  ...В Хайлар ее везли в кузове со связанными руками, и ветеринар всю дорогу
держал наготове револьвер. Убитый Кондратов лежал тут же, накрытый
брезентом. В Хайларе Оксану передали в жандармское управление и оттуда
переправили в Харбин. Случай был из ряда вон выходящий, и полковник Асано
своей властью отправил ее на станцию Пинфаль, в отряд ј 731. Полковник,
так же как и любое жандармское отделение, имел право самостоятельно
выполнять "особые отправки" в Пинфань, откуда никто не возвращался...
  Замаскированная под санитарную тюремная машина ночью привезла арестованную
в научно-исследовательский отряд ј 731. От ворот уединенного научного
городка, обнесенного рвом и бетонной стеной, машина въехала в подземный
тоннель и остановилась в подвальном этаже внутренней тюрьмы, заслоненной
со всех сторон корпусами жилых зданий, подсобных помещений, лабораторий с
широкими окнами. Из окон лились потоки света на клумбы цветов, на зеленый,
аккуратно подстриженный газон, освещали аллеи молодых деревьев и теннисные
корты. Но Оксана ничего этого не видела. Окна санитарной машины были
затянуты изнутри стальной решеткой и закрыты непроницаемыми матовыми
стеклами. Она сидела в углу, устремив в одну точку невидящие глаза. Ее
вывели из машины, поставили перед барьером, и дежурный в форме капрала
расписался в получении заключенного 937. Фамилий в тюрьме не существовало.
Он посмотрел на план-схему тюремных этажей, нашел свободную клетку и
перечеркнул ее накрест.
  Капрал даже не взглянул на женщину - бревно, как называли в тюрьме
подопытных заключенных, не представляло для него интереса. Он распорядился
доставить ј 937 в камеру на третьем этаже и, потянувшись, посмотрел на
часы - скоро ли смена.
  В глухой тишине Оксану провели по лестнице на третий этаж и толкнули к
клетке из толстых железных прутьев с низенькой дверцей, в которую можно
было пролезть только на четвереньках...

  14 мая 1939 года кавалерийский отряд японо-баргутов в триста сабель
атаковал монгольскую заставу, занял аил Дунгур и, преследуя монгольских
пограничников, вышел на восточный берег реки Халхин-Гол, углубившись на
монгольскую территорию до двадцати километров. Следом за передовым отрядом
в конном строю подошли еще четыреста всадников.
  Начиная с первых чисел января в районе песчаных высот Номонган Бурд-обо
японские войска более тридцати раз нарушали монгольскую границу. Но этот
последний удар японо-баргутской конницы, поддержанный действиями авиации,
был особенно сильным.
  В тот день, еще не зная о последних событиях, старший лейтенант Афиноген
Быков, назначенный командиром сводного мотострелкового батальона, выехал
на рекогносцировку в Тамцан-Булак, где по приказу штаба корпуса батальону
предстояло сосредоточиться на случай непредвиденных действий со стороны
противника.
  Кроме комбата, сидевшего впереди рядом с шофером, в газике ехал его
заместитель по политической части - старший политрук Владимир Жигалин, а с
ним рядом теснились связной комбата Степан Демченко, красноармеец, первого
года службы, и переводчик Гоможап, прикомандированный из монгольской
дивизии.
  После боев на Хасане Жигалин, пролежав два месяца в госпитале и пробыв
какое-то время в резерве, получил назначение в сводный
мотомеханизированный батальон. Назначение они получили одновременно с
Быковым, еще в марте, но, пока шло формирование, пока получали технику и
своим ходом совершали семисоткилометровый марш от железной дороги, прошло
еще около двух месяцев.
  Солнце нещадно жгло сквозь выгоревший брезентовый тент, все время хотелось
пить. Фляги с теплой водой давно опорожнили и теперь приглядывались по
сторонам - не мелькнет ли где озерцо, чтобы напиться и наполнить фляги в
запас. Не доезжая до Халхин-Гола свернули к солончаковому озеру, белевшему
словно снежными берегами, но вода оказалась горько-соленой.
  Ехали молча. Афиноген через плечо протянул Владимиру надорванную пачку
"Беломора", но Жигалин отказался - от куренья еще больше сохло во рту.
Отношения с комбатом сложились у него добрые, они, что называется, быстро
притерлись друг к другу, но доверительной откровенности пока еще не было.
Поэтому острых тем, волновавших каждого, они не затрагивали, ограничиваясь
разными воспоминаниями из своей жизни, говорили о делах военной службы.
Старший лейтенант Быков пришел в армию по комсомольскому набору, окончил
нормальную школу, командовал до назначения в батальоне ротой, но
достаточного опыта еще не имел. Он и не скрывал этого, в его поведении не
было и тени самонадеянности, он запросто спрашивал совета и, может,
поэтому нравился Владимиру. Но Жигалину очень не хватало Юрки Ерохина, с
которым можно было говорить обо всем, как с самим собой. В госпитале он
получил от него два письма, еще одно - в резерве. Юрка писал, что остался
в дивизии, намекнул, что ждет нового назначения, на том и оборвалась их
переписка. Владимир написал ему по домашнему адресу, но ответа не получил.
  До Халхин-Гола ехали каменистой степью и за всю дорогу не встретили ни
одного аила, ни одной юрты. Только далеко в стороне за солончаковыми
озерами заметили пасшийся скот. Возможно, у пастухов можно было разжиться
водой, но решили никуда не сворачивать - вскоре должны были выехать к
реке. Халхин-Гол возник перед ними внезапно, совсем близко открылось
зеркало спокойной реки... Судя по карте, где-то слева находилась понтонная
переправа, но, чтобы к ней подъехать, пришлось бы давать крюк и
возвращаться обратно, поэтому и решили ехать к парому. Несколько машин
ждали парома с той стороны.
  Когда напились и налили фляги, уселись в стороне на круче, чтобы
поговорить.
  - Да, - протянул комбат, - на газированную воду здесь рассчитывать не
приходится!..
  - А на топливо? - спросил Жигалин, окидывая взглядом пустынную, без
единого деревца, степь. - Чем кормить людей будем? На чем варить?..
  - Надо просить дополнительные машины и обязательно цистерны.
  Стали прикидывать: для батареи самоходных пушек - боеприпасы, для
гаубичной батареи - боеприпасы, для роты бронемашин - боеприпасы и
горючее, для всего личного состава продовольствие и вода и еще топливо.
Как ни крути, без дополнительных машин не обойтись.
  - Да, выбрали японцы участочек! - сказал Быков. - Говорят, они вдоль
границы железную дорогу протянули. А у нас...
  - Так же как на Хасане, - подтвердил Жигалин. - Там они тоже сначала
дорогу строили. С этого начинают... Хотел бы я знать, где они еще колеи к
нашим границам тянут, - считай, там и воевать...
  - Ну ладно, - прикидывал Быков, - воду мы, предположим, отсюда будем
возить, из речки, а остальное - за семьсот пятьдесят верст?
  - Это мы пока еще со своей колокольни глядим, - отозвался Жигалин, - а
если конфликт обострится, если подойдет дивизия, как на Хасане, с тылами,
со всем хозяйством...
  Переправившись через Халхин-Гол, двинулись дальше. Вскоре встретили двух
монгольских цириков. Придерживая разгоряченных коней, они рассказывали,
что служат на погранзаставе, везут донесение в штаб монгольской дивизии.
Сегодня японцы бомбили заставу и конные баргуты перешли границу. Наступают
человек триста, а на заставе всего двадцать цириков. Идет бой.
  - Что будем делать? - спросил Быков и, не дожидаясь ответа, приказал
водителю разворачивать машину. Он решил выставить заслон, если прорвутся
баргуты. Собрать всех, кто есть на переправе...
  - Товарищ комбат, - вмешался вдруг в разговор связной Демченко, -
разрешите мне здесь остаться, я пока их задержу...
  Он умоляюще смотрел на Быкова, и на мальчишеском его лице сквозь загар
пробивался румянец охватившего его волнения.
  - Вот, вот! Один с ручным пулеметом против конной лавы... Тоже мне -
Чапаев!.. Поехали!
  Обогнав монгольских Пограничников, скакавших в дивизию, газик помчался
назад к переправе. Подняли всех, кто здесь был, собрали все наличное
оружие. Но людей было мало - человек двадцать пять, из оружия - три
пулемета и десяток винтовок. Быков повел людей в степь и приказал
окопаться. Жигалину сказал:
  - Бери машину, езжай за подкреплением. Поторопи роту бронемашин.
  Жигалин вскочил в газик и вдвоем с шофером выехал навстречу сводному
батальону, находившемуся на марше.
  В районе переправы баргутских конников удалось задержать, но севернее
противник вышел на берег Халхин-Гола. В следующие дни бои продолжались с
переменным успехом. Обе стороны накапливали силы для нанесения удара.
  В бою четырнадцатого мая монгольские пограничники потеряли несколько
человек убитыми, больше двадцати было ранено. На переправе тоже имелись
потери: трое бойцов пропали без вести, среди них связной комбата,
красноармеец первого года службы Демченко. Степа Демченко, мечтавший о
звездах, об открытии новых миров. Минувшей осенью, не поступив на
астрономический факультет, он пошел в армию, служить срочную службу.
  Сводный мотомеханизированный батальон старшего лейтенанта Быкова, сбив
японские передовые части, переправился на восточный берег Халхин-Гола и
закрепился в десяти километрах от реки. Батальон, насчитывавший тысячу
двести человек, с двумя батареями гаубичной и самоходной артиллерии и
ротой бронемашин, сдерживал непрестанные и все нарастающие удары японских
войск. Войска противника в несколько раз численно превосходили силы
батальона. Он вел оборонительные бои на северном участке фронта, теперь
протянувшемся через степь на семьдесят километров. Южнее оборону держала
монгольская дивизия, также переправившаяся за Халхин-Гол, но основные
удары командующий Шестой японской армией генерал Огисо Риппо наносил по
обороне сводного батальона русских, чтобы сбить его с ключевых позиций.
Двадцать восьмого мая, вскоре после полуночи, между рекой и песчаными
буграми Номонган Бурд-обо полк японской пехоты снова перешел в атаку, а с
фланга наступали кавалерийские части, чтобы отрезать и окружить батальон
Быкова. Атаку отбили, потеряв только убитыми больше семидесяти человек.
  Следующий удар, тоже ночью, японцы нанесли с помощью танков. Восемьдесят
машин с зажженными фарами развернутым строем ринулись через степь на
позиции сводного батальона. Танковую атаку тоже отбили. С рассветом
следующего дня батальон старшего лейтенанта Быкова нанес японцам
контрудар, бросив в бой роту бронеавтомобилей. Встречный бой длился до
полудня и отличался необычайным ожесточением. Японские конники бросались с
саблями на бронированные машины, конников косили из пулеметов, но они с
фанатичным упорством продолжали сражаться. Японцы понесли тяжелые потери,
но сводный батальон, измотанный многодневными боями, не в силах был
добиться успеха. В июле советское командование отдало приказ перейти к
обороне по всему фронту. Это сразу было отмечено на японской стороне в
штабе армии генерала Огисо Риппо - днем и ночью в расположении
советско-монгольских войск шли фортификационные работы. Войсковая разведка
доносила, что русские отказались от активных боевых действий, они явно
измотаны и не в состоянии вести наступательные операции. Близился решающий
день полного разгрома советских войск. Огисо Риппо торжествующе сообщил об
этом в Токио и в штаб Квантунской армии.
  По японским разведывательным данным советское командование смогло
сосредоточить в районе конфликта под Номонганом максимум одиннадцать тысяч
штыков и до тысячи сабель. В распоряжении же Огисо Риппо было двадцать две
тысячи пехотинцев и пять тысяч кавалеристов. Кроме того, по железной
дороге продолжают прибывать новые войска. С выгрузкой частей 7-й пехотной
дивизии и других частей императорская армия в районе Номонгана получит
шестикратное превосходство над противником...
  Снабжение армии, сообщал Огисо Риппо, производится по плану - созданные
запасы вполне достаточны для ведения больших наступательных операций. Что
же касается противника, то русские должны возить продовольствие и
боеприпасы за семьсот километров от баз снабжения в условиях полного
бездорожья. Даже дрова для походных кухонь они возят машинами за пятьсот -
шестьсот километров... К тому же значительную часть транспорта им
приходится занимать доставкой строительных материалов для оборонительных
сооружений, которые они возводят на своих позициях.
  И еще командующий Шестой японской армией сообщал, что в тылу противника
вспыхнула эпизоотия ящура и сибирской язвы, поэтому советские воинские
части не могут использовать на мясо монгольский скот. Мясо тоже им
приходится возить за сотни километров...
  Все это давало генералу Риппо полнейшее основание вполне оптимистически
предвидеть развитие дальнейших военных действий. Командующему 23-й
пехотной дивизией генерал-майору Камацубара он отдал приказ готовить
наступление, чтобы разгромить оборону русских и главными силами дивизии
перерезать