ржа в руках самисены,
затянутые чехлами. Они сбросили в прихожей дзори и в одних чулках прошли в
гостиную. По японскому обычаю, все гости Вукелича сидели в носках, оставив
обувь при входе.
  Бранко Вукелич устроил вечер на японский манер. Расположились за низеньким
столиком на подушках, подобрав под себя ноги. Гейши принесли с собой
атмосферу непринужденной веселости. Они, как хозяйки, уселись среди
гостей, принялись угощать их, наливая саке, зажигая спички, как только
видели, что кто-то достает сигареты. Они поддерживали разговор, пели,
когда их об этом просили, играли на самисенах. С их приходом гостиная
сделалась такой нарядной, будто сюда слетелись яркие тропические бабочки.
  После ужина, разминая затекшие ноги, перешли в курительную комнату. Здесь
была европейская обстановка, сидели в удобных креслах, курили, пили кофе,
лакеи разносили спиртное, им помогали гейши. Бранко Вукелич, переходя от
одной группы к другой, очутился рядом с Зорге.
  - Идемте, я покажу свою квартиру, лабораторию, - сказал он, тронув его за
локоть. - Вы, кажется, тоже увлекаетесь фотографией... Это мой кабинет,
моя спальня. Здесь комната жены. Ее сегодня нет, она уехала в Камакура
показать сыну храмы...
  Прошли в дальнюю часть дома. Бранко включил свет и провел Рихарда в
небольшую затемненную комнату, облицованную до половины деревянной
панелью. На столике стоял увеличитель, рядом ванночки, бачки для
проявления пленки; на стенах - шкафчики, полочки. Это была фотолаборатория
любителя, сделанная умело, удобно, и, может быть, только излишне
громоздкий запор на плотной двери нарушал легкость стиля, в котором была
задумана лаборатория.
  - Здесь мы можем поговорить несколько минут, - сказал Бранко, запирая за
собой дверь. - Прежде всего, здравствуйте, наконец! - Он протянул Зорге
руку. Рука была плотная, крепкая. Зорге любил у людей такие вот руки, с
энергичным пожатием. Этот интеллигентный французский корреспондент вызывал
у Рихарда чувство дружеского расположения. - Здесь я устроил
фотолабораторию, - продолжал Бранко, - здесь же разместил пока рацию.
Радисты прибыли, но пробные сеансы не дают надежной связи с "Висбаденом".
Недостаточна мощность. Придется дублировать через Шанхай.
  Вукелич отодвинул столик, открыл в панели невидимую дверцу и вытащил рацию
- довольно громоздкое сооружение. Зорге присел, бегло взглянул, открыл
крышку и сказал:
  - Радиостанцию надо менять. Не рекомендую держать ее здесь, это опасно...
Ну, а как с людьми? Джо прибыл?
  Джо - это художник Иотоку Мияги, которого ждали из Лос-Анджелеса.
  - Джо в Токио, но я с ним не связывался, ждали вас, - ответил Вукелич.
  - Тогда свяжитесь, я тоже должен с ним встретиться... И еще: в редакции
"Асахи" работает журналист Ходзуми Одзаки. Дайте ему знать, что Александр
Джонсон, его китайский знакомый, хотел бы с ним поговорить. На связь
пошлите надежного человека, и, конечно, только японца. Сами останетесь в
стороне... Ну, нам пора...
  Их отсутствия никто не заметил. В курительной они появились из разных
дверей. Зорге держал в руке коньячную рюмку, прикидывался, что много
выпил, был разговорчив, смешлив и остроумен.
  Вечер удался на славу.
  Спустя несколько дней в одной из рекламных токийских газет появилось
небольшое объявление: коллекционер, любитель японской старины, купит
"укийоэ" - традиционные гравюры работы старых японских мастеров. Вскоре
Бранко Вукеличу позвонил издатель рекламной газеты: один японский художник
прочитал объявление и предлагает прекрасные "укийоэ".
  Через день они встретились в редакции "Джапаниз адвертайзер" - журналист
Вукелич и японский художник Иотоку Мияги.
  Художник - невысокий японец с узким, нервным лицом - выложил целую серию
прекрасных "укийоэ". Они долго обсуждала достоинства каждой гравюры,
восхищались изяществом линий, выразительностью рисунка, спорили о качестве
бумаги - Мияги предпочитал японскую "хоос„", она нежна, не имеет холодного
глянца и напоминает матово-мягким цветом только что выпавший снег. На
такой бумаге пишут дневники, завещания и делают оттиски старинных гравюр.
  Вукелич отобрал несколько "укийоэ" и просил художника позвонить ему в
агентство - он подумает. Они незаметно обменялись половинками бумажной
иены - теперь все становилось на свои места, разорванная иена
подтверждала, что художник Мияги - это тот самый "Джо", которого ждали в
Токио.
  Вскоре Вукелич представил его доктору Зорге.
  Иотоку Мияги родился и вырос на юге - на острове Окинава, "среди теплых
дождей и мандаринов", как любил он сам говорить. Но кроме теплых дождей
там царило страшное угнетение, и нелегкая жизнь гнала людей за океан. В
семье Мияги ненавидели японскую военщину, спекулянтов. В шестнадцать лет
Иотоку уехал в Соединенные Штаты. Жил в Сан-Франциско, Сан-Диего, потом в
Лос-Анджелесе, учился в художественных училищах, но, став художником,
понял, что одним искусством прожить невозможно. Он собрал все свои
сбережения, продал, что только мог, и сделался совладельцем маленького
ресторанчика "Сова" в отдаленном квартале Лос-Анджелеса. Здесь собирались
активисты - рабочие, профсоюзные функционеры, учителя, студенты, сюда
приезжали киноактеры Голливуда - публика интеллигентная и в большей части
лево настроенная. В Лос-Анджелесе было много немецких эмигрантов. Они
давно переселились из Европы, но десятками лет продолжали держаться на
чужбине вместе. Немцы также были завсегдатаями "Совы", и главным образом
для них художник создал дискуссионный кружок "Ин дер Даммерунг" - "В
сумерках". Именно в сумерках посетители заходили обычно в "Сову". Среди
немцев тоже были сильны прогрессивные настроения. Годы были горячие,
бурные, все жили здесь событиями, происходившими в революционной России, и
вполне естественно, что Мияги стал разделять революционные взгляды. Жил он
тогда у японки "тетушки Катабаяси", которая зарабатывала себе на жизнь
тем, что содержала пансионат и кормила обедами жильцов. Она тоже
придерживалась левых взглядов, и в ее пансионате жило несколько членов
кружка "Ин дер Даммерунг".
  Художнику Иотоку Мияги исполнилось ровно тридцать лет, когда он снова
вернулся в Японию, на этот раз в Токио. Через несколько лет сюда приехала
и "тетушка Катабаяси".

  ...В один из январских дней 1934 года, когда на улицах царило новогоднее
праздничное веселье, когда еще не были завершены традиционные визиты и
встречи друзей, в редакцию "Асахи Симбун" зашел художник Мияги и спросил,
где он может увидеть господина Ходзуми Одзаки, обозревателя по Китаю.
Услужливый клерк повел художника наверх в громадный зал, занимавший целый
этаж, больше похожий на гараж, чем на редакцию, загроможденный десятками
столов, шкафов, стульев. Сюда доносился грохот наборных машин, в котором
растворялся гул голосов множества сотрудников, делавших очередной номер
газеты.
  Клерк провел Мияги сквозь лабиринт тесных проходов и остановился перед
столом широколицего японца в европейском костюме. Тот отложил в сторону
гранки, которые читал, и поднялся навстречу. Клерк ушел, и Мияги после
традиционного поклона сказал:
  - Одзаки-сан, меня просили узнать - не пожелаете ли вы встретиться с вашим
американским знакомым мистером Джонсоном...
  Одзаки настороженно вскинул глаза на художника, перевел взгляд на
сотрудников, которые сосредоточенно занимались каждый своим делом.
  - Знаете что, идемте куда-нибудь пообедаем, - вместо ответа сказал он. - Я
очень голоден...
  Они вышли на улицу и спустились в подвальчик рядом с отелем "Империал".
Когда официант принял заказ, Одзаки спросил:
  - Так что вы хотите мне сказать о мистере Джонсоне? Он в Японии?
  Мияги объяснил, что Джонсон в Токио и хотел бы восстановить добрые
отношения с Одзаки-сан.
  - Давайте сделаем так, - предложил Одзаки, - передайте мистеру Джонсону,
что в ближайшее воскресенье я собираюсь поехать в Нара, это недалеко -
всего несколько часов поездом. Было бы хорошо встретиться там, ну,
предположим, часов в десять у изваяния Большого Будды перед бронзовым
лотосом. Если его это устроит, пусть приезжает, я буду там при всех
обстоятельствах...
  Когда Вукелич - со слов художника - рассказал Зорге о состоявшемся
разговоре, Рихард воскликнул:
  - Узнаю! Честное слово, узнаю Ходзуми! Если он станет нам помогать,
гарантирую, что мы с вами сделали уже половину дела. Осторожность,
точность и эрудиция! Уверяю вас, я не знаю другого человека с такими
глубокими знаниями дальневосточных проблем, особенно Китая... Еду! Тем
более что по дороге я смогу ненадолго остановиться в Нагоя, там у меня
тоже может быть интересная встреча.
  В субботу ночным поездом Зорге выехал в Нара - древнюю японскую столицу, в
город парков и храмов, о которых Рихард так много слышал и читал.
  В Нара поезд пришел ночью, но Рихард успел выспаться в гостинице и ранним
утром был уже на ногах. Стояла ясная, теплая, совсем не зимняя погода, и
он вышел на улицу без пальто. Дорога к храму Большого Будды тянулась вдоль
парка, и торговцы сувенирами уже раскидывали здесь свои палатки. Туристы,
как паломники, тянулись в одном направлении; людей сопровождали сотни
ручных оленей, живущих при храме. Священные животные бесцеремонно
втискивались между прохожими, подталкивали их безрогими лбами, требуя
внимания, пищи. Продавцы оленьего корма торговали коричневыми вафлями, и
олени брали пищу из рук, теплыми шершавыми губами подбирали сухие крошки с
протянутых ладоней.
  Толпа людей, сопровождаемых оленями, становилась все гуще. Зорге
протиснулся к кассе, купил билет и прошел во внутренний двор старого
буддийского храма. Рихард замер перед раскрывшейся панорамой тысячелетней
пагоды, устремленной ввысь, такой воздушной и массивной одновременно. В
нем проснулся интерес ученого-ориенталиста. Он готов был бесконечно долго
созерцать это великолепное творение древних, но, взглянув на часы,
заторопился. Одзаки уже ждет его где-то здесь.
  По упругому мелкому гравию Зорге прошел к подножью храма, поднялся по
широким ступеням и вошел внутрь. И снова его охватил трепет ученого,
открывшего для себя что-то новое, неожиданное и прекрасное. Поразило его
не столько величественное изображение Будды, сколько его рука, живая,
трепетная, человеческая рука, чуть приподнятая, предостерегающая.
Неизвестный скульптор вылепил и отлил ее в бронзе так искусно, что видна
была каждая линия на раскрытой ладони, каждая складка на сгибах припухших,
очень длинных - в рост человека - пальцев...
  Здесь все было невиданно громадно, и людям казалось, что они смотрят на
окружающие их предметы сквозь волшебную лупу. Такими, во много крат
увеличенными, были здесь и цветы, листья изящного лотоса, тоже из бронзы и
тоже будто живые, поднявшиеся из воды. Зорге даже не расслышал сначала,
что кто-то его окликнул.
  - Мистер Джонсон? - повторили еще раз.
  Рихард оглянулся. Перед ним, протягивая руку, стоял улыбающийся Одзаки.
  - Я доктор Зорге... Может быть, вы ошиблись? - Рихард выжидающе посмотрел
на Ходзуми Одзаки.
  В глазах японца на секунду мелькнуло недоумение.
  - Да, да, доктор Зорге, доктор Зорге, - повторил он. - Для меня вы всегда
будете тем, кто вы есть...
  Зорге раздумывал - как встретит его Одзаки. Это была проверка, может быть,
вызов, предупреждение, и Одзаки, не колеблясь, все принял. Он не опустил
руки. Рихард горячо ответил на рукопожатие, говорившее ему больше, чем
любые слова.
  - Я очень, очень рад, - сказал Одзаки. - Смотрите, какие великолепные
лотосы!..
  Они заговорили о буддийском искусстве и, казалось, совсем забыли о том,
что привело их к статуе Будды, к бронзовым листьям лотоса. Продолжая
беседу, они вышли из храма, свернули влево, аллеей каменных светильников
вышли в парк, и только здесь Одзаки спросил:
  - Вы хотели со мной поговорить, доктор Зорге?
  - Да, мне нужна ваша помощь, - ответил Рихард. Он решил говорить
откровенно и прямо. - Я знал ваши убеждения, разделял их и надеюсь, что
они не изменились. Вы остались все тем же убежденным противником войны,
каким я вас знал?
  - Конечно!.. Больше того, я поверил в существование меморандума Танака.
Помните наш спор в Шанхае?
  Ходзуми высказал тогда сомнение в достоверности меморандума. Уж слишком
циничны и откровенны были высказывания генерала! Сомнение вызывала и
таинственная, как в детективном романе, история похищения документа.
  - Мне запомнилась фраза из меморандума, - сказал Зорге. - "Продвижение
нашей страны в ближайшем будущем в район Северной Маньчжурии приведет к
неминуемому конфликту с красной Россией". Помните? Я думаю, что эта
опасность сейчас возросла еще больше. На международную арену вышла
фашистская Германия. Она ищет союза с милитаристской Японией. Такой союз
не принесет ничего хорошего. Я посвятил свою жизнь борьбе с войной, я сам
испытал ее и не хочу, чтобы она вспыхнула снова. Прежде всего надо
предотвратить войну между Японией и Советским Союзом. Помогите мне в этом,
Одзаки-сан! Если война разгорится, она станет трагедией и для России и для
Японии! Я говорю с вами открыто и жду от вас такого же ответа - да или
нет? Я не буду огорчен, вернее, - поправился Рихард, - не стану вас
убеждать, если вы ответите мне отказом.
  Они вышли к оврагу с насыпным мостом, перешли на другую сторону. Зеленые
гиганты криптомерии уходили высоко в небо, и воздух под ними тоже казался
зеленым. Одзаки шел, глубоко задумавшись. Зорге не мешал ему. Потом Одзаки
сказал:
  - Вы знаете, о чем я думал? Вот мы встретились с вами и говорили об
искусстве, о храмах, о нашей поэзии... Я предпочел бы всегда говорить
только на эти темы. Но мы заговорили о войне, которая если возникнет, то
уничтожит искусство, древние храмы, и не будут нужны стихи, потому что в
ожесточенные души не проникает поэзия. А я люблю все это, не могу без
этого жить - и, значит, прежде всего должен бороться против войны. Я
считаю себя патриотом моей Японии и поэтому говорю вам - согласен! Да, я
готов помогать вам.
  Они еще долго гуляли в парке, говорили о разном, но главное было сказано.
Эти два человека навсегда связывали свои судьбы.
  Зорге уехал из Нара ближайшим поездом, а Ходзуми Одзаки отправился
осматривать другие храмы. Они условились о новой встрече в Токио. На
первое время связь будут поддерживать через Мияги.
  Спустя два часа, еще засветло, Рихард приехал в Нагоя, остановился в
гостинице, которую назвал ему подполковник Отт, и тут же принялся
разыскивать своего знакомого по телефону. Отт предупредил его, что обычно
живет в японском полку, в казарме, но, когда приезжает жена, переселяется
в гостиницу. Жить постоянно в гостинице накладно, он не располагает такими
средствами. Вероятно, супруги жили довольно скромно.
  С Эйгеном Оттом Зорге случайно познакомился в посольстве несколько недель
назад. Эйген Отт подъехал в машине, когда Зорге выходил из посольства.
Рядом с ним сидела его жена - фрау Хельма Отт, высокая элегантно одетая
женщина с тонкими, ярко накрашенными губами. Моложавое лицо ее
контрастировало с пышными седыми волосами. Это лицо было удивительно
знакомо Рихарду, но он никак не мог вспомнить, где мог его видеть. Потом
осенило - так ведь это та самая Хельма, с которой он встречался в
Германии. Она даже бывала у него дома, во Франкфурте, одно время дружила с
Христиной...
  - Вот так встреча! - воскликнула Хельма, выходя из машины. Она протянула
руку в тонкой перчатке, сквозь которую просвечивала очень белая кожа. -
Какими судьбами, Ики?.. Познакомьтесь, это мой муж.
  Отт церемонно представился. На нем была форма германского штабного
артиллерийского офицера, витые погоны и Железный крест на груди.
  Подполковник Отт сказал, что в Японии они уже несколько месяцев, он
приехал сюда военным наблюдателем, живет в Нагоя при японском
артиллерийском полку. Скука страшная! Жена с детьми в Токио, сам он бывает
здесь наездами, но скоро надеется осесть тут более прочно - надоело жить
одному.
  Так они познакомились. И тогда же условились встретиться в Нагоя, как
только для этого представится возможность.
  Теперь такой случай представился.
  Зорге позвонил в номер к Отту, но никто не ответил, и он позвонил портье.
Тот сказал, что ключа на месте нет, - вероятно, господин подполковник
где-то в гостинице, может быть в ресторане. Рихард сошел вниз и увидел в
ресторане за табльдотом Эйгена Отта с женой и детьми. Подполковник
поднялся, приветствуя Зорге и приглашая к столу. Отты только что начали
обедать, и Зорге присоединился к ним. За обедом Рихард шутил с детьми,
показывал им смешные фокусы, и малыши были в восторге от "онкеля Рихарда".
После этого обеда в Нагоя дети Отта называли доктора Зорге не иначе, как
"наш дядя Рихард".
  После обеда фрау Хельма сразу же поднялась из-за стола и, извинившись,
ушла с детьми наверх. Мужчины остались одни.
  Отт рассказал, что работает над военно-политическим обзором для генерала
фон Бока из генерального штаба, но испытывает затруднения в подготовке
внешнеполитического раздела. Не может ли доктор Зорге порекомендовать ему
надежного, осведомленного в этих делах человека.
  Перед Зорге сидел человек с грубым, будто наспех вырубленным из камня
лицом - типичный представитель прусской военной касты, думающий медленно,
но обстоятельно, обладающий железной хваткой, умеющий добиваться цели.
  Выходец из семьи высших государственных чиновников, Эйген Отт избрал себе
военную карьеру, но одно время был преподавателем танцев при
Вюртембергском дворце. В мировую войну служил в артиллерии, был
начальником полкового штаба, в "черном рейхсвере" работал под началом
патриарха германской разведки полковника Николаи в Институте истории повой
Германии. Эта существенная деталь, как рентгеном, просветила фигуру Отта.
Зорге отлично знал, что такое "Институт истории". Под ширмой "научных
учреждений" в послевоенной Германии работали военные штабы, органы
разведки, мобилизационные управления. Связанный с высшими кругами
немецкого генералитета, Отт был на разведывательной работе в Китае, -
значит, и здесь, в Японии, он занимается тем же. Перед Зорге сидел опытный
немецкий разведчик, который, судя по всему, нуждался в серьезной помощи.
  - Я думаю, - сказал Зорге, - политику современной Японии можно попять
только в свете прошлого... Я поясню свою мысль: император Мейдзи с полвека
назад, может быть, немного раньше сказал, что раса Ямато сможет начать
завоевывать мир лишь после того, как осуществит три фазы его
императорского плана. Это захват Тайваня, во-первых, Кореи, во-вторых, и,
наконец, Маньчжурии, а затем и всего Китая - в-третьих. Тайвань уже
захвачен, Корея тоже. Сейчас осуществляется третья фаза - Маньчжурия
оккупирована, очередь за Китаем... Все это я назвал бы политическим
синтоизмом - культом идей предков в политике. Японцы не только поклоняются
предкам, своему императору, но и старым идеям, они осуществляют
традиционную политику главенства в мире, и, будем говорить прямо, Европу
они считают полуостровом Азиатского материка. Это не только самурайская
география.
  Эйген Отт внимательно слушал доктора Зорге. Да, это как раз то, чего ему
недостает в предстоящем отчете, - дальновидные суждения, раскрывающие
широкий кругозор автора. Военный наблюдатель отчетливо представлял себе,
что от содержания отчета, который он должен представить в Берлин, будет
зависеть его дальнейшая карьера. Отправляясь в Японию, Отт имел тайное,
совершенно конкретное задание: установить сотрудничество двух разведок -
императорской Японии и нацистской Германии. Ему многое удалось сделать, но
это еще не все. Нужны ясные выводы, отчетливые перспективы. Было бы
полезно привлечь к работе такого человека, как Зорге.
  Тем временем доктор Зорге продолжал развивать свою мысль. Он, казалось,
увлекся, говорил громко, темпераментно.
  - Теперь еще один тезис: Япония нуждается в военном союзнике для
осуществления своей политики на континенте. Это ясно. Кого она может
привлечь? Советскую Россию? Нет! Америку, Англию? Тоже кет! Кого же?
Только Германию! Немецкий национал-социализм и японский политический
синт