Зорге шутливо принял на себя роль
повара. Приподнимая крышку, он незаметно подливал на спиртовку недопитый
маотай, который горел голубым пламенем. Предвидя неизбежное возлияние,
Рихард, кроме того, выпил перед обедом какую-то отрезвляющую дрянь, вредно
действующую на сердце, но сохранявшую голову свежей. Пили за союз и
взаимное понимание двух стран - Японии и Германии, за успехи японского
оружия. Кричали "Кампай!" - до дна! - и оставшиеся капли плескали в огонь.
  Японское оружие в Китае не только одерживало победы, но терпело и неудачи.
Китайские войска стали оказывать вдруг упорное сопротивление. Хозяин стола
высказал мнение, что сопротивляются главным образом войска
Народно-революционной армии, преобразованной из китайской Красной армии,
против которой еще недавно боролись гоминдановские части. Полковник
Хироси, сидевший рядом с Зорге, добавил, что это наиболее сильный
противник, противостоящий японским войскам.
  Зорге уже знал, что с месяц назад китайцы разгромили бригаду, входящую в
дивизию генерала Итагаки. Японцы потеряли свыше трех тысяч человек.
Говорили, что в сражении впервые участвовали советские летчики-добровольцы.
  Генералу Доихара удалось добиться того, что в Северном Китае возникло
временное правительство Китайской республики, состоящее из прояпонски
настроенных китайцев. Кабинет Коноэ будет иметь дело только с новым,
временным правительством. Офицер генштаба по этому поводу сказал: "Теперь
мы, военные, берем в свои руки дипломатические переговоры..."
За столом настроение у всех было оптимистичное. Разговор то вспыхивал, то
затухал, становясь все более бессвязным. Полковник Хироси начал дремать, и
Рихард повел его наверх спать. Потом снова спустился в ресторан, но
офицерская гулянка уже подходила к концу.
  На другое утро Хироси, помятый и бледный после ночной попойки, позвонил
Рихарду в номер и пригласил его вместе позавтракать. Он рассыпался в
комплиментах, за что-то благодарил Рихарда и предложил ему место в своем
самолете до Нанкина - удобно и быстро. Они прибудут в тот же день.
  Зорге согласился, сказал только, что хотел бы ненадолго заглянуть на мост
Лугоуцяо - он много слышал об этом световом чуде. Хироси вызвался
сопровождать Рихарда, он хорошо знает эти места. Лунное сияние
действительно чудо!
  Пекинское утро было туманным. Солнце поднялось над пагодой, как красный,
раскаленный шар. Сквозь густую розоватую пелену тумана на него можно было
смотреть, как на восходящую луну. День Рихард провел с американским
корреспондентом Сноу, которого знал еще по работе в Китае. Поехали
смотреть храм Неба - сине-фиолетовое строение, утопающее в розовом тумане.
Любовались алтарем для поклонения дождю и небу, стояли у чудесного купола,
где негромко сказанные слова возвращаются к тебе громоподобными. Здесь
китайские императоры говорили с небом.
  После полудня, освободившись от своих дел, Рихард снова встретился с
Хироси. Смотрели летний дворец императоров, и Зорге погрузился в сказочный
мир. Жилище мандаринов, мраморный корабль, стоящий на берегу, чудесные
беседки, ажурные мосты, балюстрады... И снова проснулась в Зорге душа
искусствоведа-ориентолога.
  Хироси расхаживал, как хозяин, хотя тоже был здесь впервые. Он что-то
искал и наконец обнаружил - портрет последней императрицы Цы-си. С
портрета смотрела пожилая женщина в синих одеждах с сердитыми, колючими
глазами. Портрет не представлял художественной ценности, но Хироси
занимало другое.
  - Я думаю, - сказал он, - мы подарим этот портрет Генри Пу-и в знак нашей
победы и освобождения столицы, где царствовала династия его предков.
  Рихард прочитал надпись на портрете: Хуа Ха-шибо. Он вспомнил - это
псевдоним американской придворной художницы Хуперт Войс... Еще вот когда
американцы обхаживали императорские персоны, дабы приобрести влияние в
Китае!
  К мосту Лугоуцяо поехали ночью, перед рассветом, чтобы прямо оттуда
отправиться в аэропорт.
  Оставив машину у городских ворот Ванпина, они пошли к мосту пешком по
совершенно пустой улице мимо фанз, залитых лунным светом. Миновали
каменных, коленопреклоненных слонов, колонну с императорской надписью и
застыли в изумлении перед открывшейся панорамой. В низких гравиевых
берегах серебрилась черная река. На востоке загорался багровый рассвет, а
в небе сияла громадная жемчужина луны. Казалось, что белый мост с рядами
серо-зеленых львов поднялся в воздух и плывет в этих потоках. Сияние луны
и брезжущий розовый свет близкого восхода сливались и смешивались, будто
воды двух могучих прозрачных рек.
  Львиные спины лоснились при луне, и каждая львиная морда имела свое
выражение - свирепое, сытое, ленивое, сонное... Сто сорок львов, и ни один
не похож на другого.
  Тихо, неслышно, будто опасаясь нарушить красоту ночи, прошли немного
вперед. На середине моста стояла группа китайцев, тоже созерцающих сияние
луны. Они стояли недвижимо, как на молитве в храме, но, заметив японского
офицера, торопливо скрывались на берегу в глубоких тенях приземистых фанз.
  Рихард был полон впечатлениями, - это была ночь поэзии.
  Обаяние лунного чуда было нарушено, когда Хироси сказал:
  - Удивляюсь, почему они так боятся японцев, - он кивнул в сторону ушедших
китайцев.
  - Вероятно, потому, что считают вас оккупантами.
  - Но мы несем им свет, такой же, как эта луна, несем культуру. Мы хотим,
чтобы Азия была только для азиатов.
  В самолете Хироси продолжал рассуждать о высокой японской миссии на
континенте.
  - Мы с вами две страны, которые изменят мир - в Азии и в Европе, -
самонадеянно говорил он. - Нас объединяет антикоминтерновский пакт. Я был
в восторге, когда его подписали. И я вам скажу, что здесь, в Китае, мы
тоже выполняем свои обязательства. Ведь нам приходится сражаться главным
образом с коммунистическими войсками. Чан Кай-ши бережет свои части и
бросает против нас фанатиков-коммунистов. В итоге это нам на пользу.
Освобождая Китай, мы осуществляем санитарные функции, очищаем мир от
коммунизма. В Нанкине вы это сами увидите... С Чан Кай-ши мы можем еще
договориться, с коммунистами - никогда.
  Среди словесной шелухи, рассыпаемой Хироси, Зорге нашел для себя несколько
полноценных зерен.
  После японского нападения на Китай Чан Кай-ши заключил соглашение с
командованием китайской Красной армии о совместной борьбе с японцами.
Казалось, наконец-то междоусобная война прекратилась и силы
гоминдановского и коммунистического Китая объединились для отражения
японской агрессии. Но из рассуждений Хироси легко было сделать вывод, что
Чан Кай-ши продолжает свою политику. Он хочет истребить коммунистические
войска руками японцев. Значит, возникший союз очень шаток.
  Рихард слушал рассуждения Хироси, время от времени поглядывая в окно. Они
уже пролетели большую часть расстояния. Внизу широкая от горизонта до
горизонта равнина. Впереди синеют горы. Квадратики, полоски рисовых полей,
затянутых льдом. Лед, как нефрит, молочно-зеленого цвета. Дальше река,
вероятно уже Янцзы... А теперь внизу словно потоп: поля залиты водой, в
них отражаются начинающие зеленеть деревья. Это уже другой цвет, тоже
зеленый, но больше похожий на малахит. Янцзы уходит в сторону, исчезает в
дымке за горизонтом. Самолет летит навстречу весне.
  Чем ближе самолет подлетал к Нанкину, тем озабоченнее становилось лицо
пилота, тем чаще он приказывал стрелку-радисту внимательно следить за
воздухом. Нервозность пилота передалась и полковнику Хироси.
  - На фронте, - сказал он, - отмечено появление советских летчиков.
Говорят, они добровольцы и прилетели на своих машинах, со своими
боеприпасами. Но откуда это берется у добровольцев? Для меня совершенно
ясно: Советский Союз помогает Китаю...
  "Значит, наши помогают Китаю, и японским милитаристам не так-то просто
добиться победы!" Рихард почувствовал себя в одном строю с неизвестными
ему советскими волонтерами, которые где-то здесь, совсем близко, и, так же
как он, выполняют свой интернациональный долг.
  В Нанкине, куда Хироси и Зорге прилетели к полудню, продолжалась кровавая
вакханалия, начавшаяся с захватом города. На улицах валялись трупы
расстрелянных, в разных концах города дымились пожарища, горело здание
советского посольства. Всюду бесчинствовали японские офицеры и солдаты.
Они жгли, насиловали, грабили, охотились за китайцами, искали переодетых
военных. Принадлежность к солдатской профессии определяли по стриженым
волосам, по мозолям на руках, набитым винтовкой. Но мозоли на руках были и
у рабочих...
  Схваченных людей заталкивали в военные грузовики, везли к Янцзы,
расстреливали на берегу, сбрасывали трупы в реку, и они медленно плыли
вниз по течению.
  Слухи, один страшнее другого, переполняли город.
  Рихард Зорге поселился в немецком посольстве, жить в отеле было опасно.
Рядом с его комнатой жил старик доктор Альтштадт, председатель общества
"Красная свастика". Альтштадт все время нервно поправлял пенсне и без
конца говорил взволнованным шепотом.
  Он живет в Китае вот уже двадцать лет, имеет практику, раньше руководил
немецким Красным Крестом, теперь "Красной свастикой". Из города бежали
почти все жители - больше полумиллиона, осталось процентов двадцать. Но
для японского разгула, для убийств и грабежей хватает и этих двадцати
процентов... Истреблены десятки тысяч жителей.
  Он сказал еще:
  - Наше общество "Красная свастика" наняло двести рабочих, чтобы похоронить
убитых. За две недели они зарыли сорок три тысячи трупов. А сколько тысяч
японцы сбросили в реку, и течение унесло их в море... Я не ошибусь, если
назову цифру в двести - двести пятьдесят тысяч убитых в городе и его
округе.
  Доктор только накануне был свидетелем страшной трагедии. Вечером его
вызвали в семью богатого китайца, крупного инженера, с которым Альтштадт
находился в давних приятельских отношениях. Несколько дней назад его дочь
схватили на улице и увели в комендатуру. Сказали - оставляют заложницей.
Потом обещали отпустить за большой выкуп. Отец отдал деньги, дочь привели
домой. Доктор не знает, что там с ней делали, но вернулась она словно
помешанная. Через час она почувствовала себя совсем плохо. Когда приехал
доктор Альтштадт, она была мертва. Доктор констатировал отравление. Перед
тем как отпустить девушку, ей сделали какой-то укол. Взяли деньги и
отравили, чтобы молчала...
  Виновником нанкинской резни доктор считал командующего войсками принца
Асака.
  В Нанкине Зорге провел несколько дней. В один из вечеров комендант города
генерал-лейтенант Амая устроил прием для иностранных корреспондентов.
Зорге приехал несколько позже. Он глазами поискал свободное место и вдруг
увидел - вот кого он не ожидал здесь встретить! - Агнесс Смедли. Рихард
сел рядом и опустил широченную свою ладонь на ее руку. Агнесс вздрогнула,
шокированная такой бесцеремонностью, и яростно повернулась, чтобы отчитать
нахала. Рядом с ней был Зорге... От неожиданности она едва не вскрикнула.
  - Ики!.. Как хорошо, что вы здесь, Ики!
  Они не встречались пять лет, только иногда обменивались письмами. И вот
Рихард здесь. У Агнесс так много было с ним связано...
  - Я рада, так рада, Ики! - шепотом повторяла она.
  На приеме, скорее похожем на пресс-конференцию, был традиционный чай,
который подавали в чашечках, закрытых цветными шелковыми чехольчиками,
чтобы не остывал. Были сандвичи, сладкое и солоноватое печенье и даже
саке. Ее разносил адъютант генерала Амая. Шла неторопливая беседа. Амая
говорил цветисто и чем-то напоминал Рихарду полковника Хироси:
  - Мы идем по императорскому пути... Япония, как прекрасная гора Фудзи,
поднимается в предутреннем тумане высоко в небо и показывает свое
великолепие миру... Мы - Страна восходящего солнца...
  Зорге подумал: самое страшное - это убийцы-лирики, сентиментальные
садисты-романтики, пытающиеся прикрыть свои преступления красивыми
фразами, поэтическими ассоциациями.
  Амая, в комендатуре которого был самый страшный застенок, сейчас убеждал
журналистов не писать о зверствах в Нанкине. Он защищал командующего
войсками принца Асака, говорил, что принц огорчен недружелюбными слухами,
которые проникают в печать. Ведь командующий прекрасный человек и женат на
дочери императора...
  Агнесс скептически слушала генерала Амая и, едва сдерживаясь, спросила:
  - Но чем же вы объясняете, господин генерал, массовые убийства, которые
происходят в городе?
  Амая заулыбался, еще шире обнажив неровные зубы, шумно втянул в себя
воздух:
  - Госпожа должна понять, что война разворачивается не всегда так, как нам
хочется... Конечно, есть случаи нарушения дисциплины со стороны отдельных
солдат, но мы решительно расследуем каждый подобный случай... Нельзя также
забывать об умышленных и преступных действиях переодетых коммунистических
бандитов, которые совершают в городе преступления. Мы не всегда можем
отличить террористов, сеющих анархию, от мирных жителей. Конечно, могут
быть ошибки, но представителям печати, как я думаю, надо видеть главное...
  Генерал Амая опять заговорил о высокой миссии народа Ямато, о горе Фудзи,
о божественных предначертаниях, которые принесут благоденствие азиатским
народам...
  - Поедемте ко мне. Сегодня я вас никуда не отпущу, - решительно и
безапелляционно сказала Смедли, выходя из комендатуры.
  Она села за руль, включила мотор, и машина плавно тронулась с места.
  - Агнесс, вы хорошо водите машину, - засмеялся Рихард. - А помните, в
Шанхае...
  - Ну, неправда, Ики! Я и тогда водила прилично... Но чему я действительно
научилась за эти годы - понимать события... Это куда важнее.
  Агнесс тоже жила в посольстве - в американском, куда переселилась из
отеля, когда в город вступили японцы. Всем американцам предложили укрыться
в посольстве.
  - Если бы не военные события, не жить бы мне под американским флагом, -
иронически улыбнулась Агнесс. - У меня до сих пор нелады с официальными
властями.
  Смедли рассказала, что в Нанкине оказалась случайно: поехала на несколько
дней в Ухань, а в это время в Шанхае начались бои. Целый месяц живет в
Нанкине.
  - Но видела я столько, что хватит на всю жизнь... Кое-что я покажу вам. Вы
когда уезжаете?
  - Вероятно, послезавтра.
  - Так быстро... Впрочем, не надо гневить судьбу, уже хорошо, что мы
встретились. Правда, Ики? - Она положила руку на его плечо.
  Агнесс Смедли жила в трехэтажном флигеле, в маленькой комнатке,
единственное окно которой выходило в посольский сад.
  - Угощать мне вас нечем, - призналась Агнесс, когда они вошли. - Мы
посидим здесь, а потом пойдем в бар. Это в главном корпусе. Американцы не
могут прожить без бара, даже когда война. Его открыли в тот день, когда в
посольстве укрылась вся колония. Теперь многие возвращаются обратно.
  - Подождите, Агнесс, но расскажите сначала, как живете вы сами, именно вы,
Агнесс Смедли.
  - Я?.. Все так же. - Она пожала плечами и грустно, как показалось Рихарду,
улыбнулась. - Скитаюсь, ищу пристанища на этой планете.
  - И не находите?
  - Нет, уже поздно, Ики... Тихие гавани не для меня... Я по-прежнему
влюблена в Россию. И в Ухань ездила, чтобы повстречать русских летчиков,
но меня к ним не допустили. Военная тайна! Которую, впрочем, все знают...
  - Даже японцы, - подтвердил Рихард. - Я летел сюда с одним японским
полковником, он, кажется, протер сиденье до самых пружин, пока озирался,
боясь, что его обстреляют советские летчики...
  - Без русских китайцам было бы очень трудно. Они, как титаны, подпирают
плечами китайское небо, прикрывают землю от японских бомб.
  Рихард невольно рассмеялся:
  - Узнаю вас, Агнесс, вы, как прежде, не можете говорить без образов.
  - Что поделаешь... Я уверена: мыслить образами - яснее и конкретнее,
понятнее другим. Но послушайте же, что я хочу сказать: без русских, я
думаю, давно бы все это было кончено. В гоминдановской армии почти нет ни
самолетов, ни летчиков. Китайцы вечно должны быть благодарны Советской
России, которая прислала своих парней защищать китайское небо. Мне удалось
их видеть. Они хоронили своего товарища, несли на плечах красный гроб и
опустили его в могилу. Если бы вы видели их лица, Ики! Суровые, застывшие,
словно высеченные из гранита... Я увидела скифов, древних ацтеков,
презирающих смерть. А в глазах такая упорная решимость. Летчик погиб на
третий день после того, как прилетел из России, погиб в первом бою и
теперь лежит в китайской земле. А другие, которые похоронили его,
продолжают сражаться. Вы помните, Ики, чудесную легенду о валькириях, о
женщинах-духах, витающих над полем боя, чтобы сохранить память о погибших
героях и унести их в Валгаллу славы? Помните?.. Когда я умру, где бы это
ни было, я завещаю похоронить меня на китайской земле, а на могильной
плите чтобы было написано только одно слово: "Помните!"
- Но зачем такие грустные мысли, Агнесс! Нам еще рано думать о смерти, мы
еще так мало сделали.
  Рихард заговорил о Пекине, о храме Неба и акустическом куполе, где земные
императоры разговаривают с богами.
  - Я сама пыталась разговаривать с богом, - засмеялась Агнесс. - Стала в
центре круга, и голос мой загрохотал, неслышный для окружающих. Мне
напомнило это раннее детство в Штатах. Вы грызли когда-нибудь сухари? Для
нас это было лакомством. Когда грызешь сухарь, ничего не слышишь, только
грохот в ушах. Чудо акустики напомнило мне сухари... Однако, - перебила
себя Агнесс, - мы собирались пойти в бар. Идемте?
  Они спустились вниз, прошли в главное здание посольства, остановились у
входа в небольшой зал, заставленный столиками. В глубине, через всю стену,
тянулась стойка, блистающая никелем. Бармен сбивал коктейль. Посетителей
было немного.
  - Идемте, я познакомлю вас с Стилуэллом, - шепотом сказала Агнесс. -
Любопытный человек: демократ-колонизатор, но ведет себя, как кот, идущий
сам по себе... Вон он сидит за столиком. Его прозвали Джо Уксус...
  Зорге проследил за взглядом Агнесс. В углу за стаканом виски сидел
американский полковник - худощавый старик с запавшими щеками и кислым
выражением лица.
  Агнесс подошла, Стилуэлл поднялся и предложил стулья. За столом долго вели
отвлеченную беседу, пока не перешли к теме, интересовавшей Рихарда много
больше, чем рассуждения военного атташе по поводу достоинств виски "Белая
лошадь". Стилуэлл бросил фразу, которая заинтересовала Зорге.
  - Войну эту пора кончать, - брезгливо цедил полковник. - Японцы должны
понять, что не только они одни имеют интересы в Китае. Им надо
гарантировать сырье, рынки, а дальше - политика открытых дверей. Никто не
станет поддерживать их односторонней экспансии... Японцы завязнут в Китае,
и от этого выиграют только русские...
  Значит, снова политика раздела, политика умиротворения своего
политического конкурента... Рихард Зорге по крупицам собирал сведения о
настроениях американцев, их планах, дальневосточной политике. Высказывания
военного атташе подтверждали вывод, который складывался в голове
разведчика... И затем эта фраза о русских. Не трудно догадаться, что
скрывается за этой фразой, - Соединенные Штаты предпочитают северное
направление японской экспансии - в сторону Советской России...
  Следующий день Агнесс и Зорге провели вместе. Агнесс возила Рихарда по
городу, рассказывала о том, чему была недавней свидетельницей.
  - Я жила в отеле "Палас", на восьмом этаже, вон там, - Агнесс кивнула на
здание, мимо которого они проезжали. - В первый день, когда японцы заняли
Нанкин, я насчитала из моего окна четырнадцать пожаров... Вечером я
переселилась в посольство. Сейчас город сожжен на одну треть. Захват
Нанкина японские войска ознаменовали пожарами и расстрелами. Они создали,
как в Маньчжурии, "временное" китайское правительство. Объявили о нем на
другой день. Во главе поставили Ван Цзин-вея, но это действительно
временно... Конечно, Доихара уже в Нанкине и подбирает более удобную
фигуру...
  От Южных городских ворот поехали по Син Каи-род, свернули к реке, выехали
на набережную. Агнесс сказала:
  - А вон там на берегу расстреливали китайцев и сбрасывали в реку...
Стрельба шла нескол