атый табак, почти такого же
цвета, как земля, проплывающая под самолетом.
  - Как вам все это нравится? - спросил Гетье: в самолете только и разговору
было о мукденском инциденте. - Происходит взрыв, машинист даже не замечает
взрыва, прибывает по расписанию в Мукден, а позади экспресса тяжелые
орудия сразу же начинают стрелять по китайским казармам... Нет, все это
шито слишком уж белыми нитками.
  - Я не берусь судить о происшествии до тех пор, пока сам не побываю на
месте, - осторожно возразил Рихард
  - Сколько времени вы работаете в Китае?
  - Полтора года...
  - А я одиннадцать!.. Для меня все ясно! Я вообще не хотел ехать в Мукден,
но наша профессия требует быть там, где стреляют... И вообще, другой конец
бикфордова шнура нужно искать не в Мукдене, а в Токио.
  После Нанкина, как-то вдруг, плоская низкая долина Хуанхэ сменилась
островерхими скалами. Колючие, рваные вершины тянулись к самолету. Прошли
мимо горы Тайшань. Плоскогорья, обрамленные хребтами, походили сверху на
раскрытые морские раковины с обломанными ребристыми краями.
  Обедали в Цзинани, в приземистом ресторане аэровокзала. Гетье заказывал
европейские блюда, Зорге предпочел китайские: рыхлый маньтоу -
бумажно-белый хлеб, приготовленный на пару, крабы, омлет, неизменные
трепанги и капустный суп - в довершенье.
  - Как вы можете все это есть! - восклицал Гетье. - Вот к чему я не могу
привыкнуть за одиннадцать лет.
  - Надо знать все. Страну познают и через желудок, - отшутился Рихард. -
Как видите, я уже свободно управляюсь с палочками для еды, чего не могу
еще сказать о китайском языке...
  После обеда долго пили зеленый, чем-то особенно знаменитый, цзинаньский
чай, ждали, когда заправится самолет. Поднялись поздно и заночевали в
Тяньцзине.
  Перед сном гуляли по городу. Улица Нанкин-род сияла многоцветными огнями,
которые отражались и множились в зеркальных витринах отелей и магазинов. В
глубоком и темном небе парили огненные драконы, пылали иероглифы вывесок,
теплилась россыпь китайских фонариков. Но едва они свернули в боковую
улочку, картина ночного города изменилась. От вокзала вышли к набережной
Пей Хо - грязной и зловонной реки, сплошь заставленной сампанами, баржами,
пароходами. Было темно и неприютно. Невдалеке от высокой дамбы,
предохраняющей город от наводнений, француз указал Рихарду на группу
строений, обнесенных невысокой стеной.
  - Это резиденция последнего китайского императора Пинской династии Генри
Пу-и, точнее, экс-императора. Вы помните его историю? Он стал императором
в трехлетнем возрасте, а через два года его свергли. Теперь ему платят
что-то около трех миллионов китайских долларов в год. Такова традиция.
Китайцы любят и почитают императоров, даже бывших... Каждый генерал,
который рвется к власти, мечтает сделаться императором, будь то Чжан
Цзо-лин или Чан Кай-ши. Мечтают, чтобы им воздавали божественные почести...
  Рихард не придал особого значения словам бывалого французского журналиста,
но позже не раз вспоминал этот ночной разговор в Тяньцзине.
  В Мукден прилетели рано утром и прямо с аэродрома поехали в японскую
комендатуру.
  Журналистов встретил полковник Итагаки, представитель командующего
Квантунской армией Хондзио. Он был подчеркнуто вежлив и самоуверен,
японский офицер с коротко подстриженными, будто наклеенными бумажными
усами. Итагаки выражал возмущение действиями китайских диверсантов,
всячески стремился завоевать доверие приехавших журналистов. Он охотно
отвечал на вопросы, обещал представить конкретные доказательства китайской
провокации и показывал кусок рельса, вырванный взрывом на полотне железной
дороги. После взрыва прошло всего три дня, а рельс был ржавый и старый,
будто целый год провалялся на свалке...
  Полковник изложил японскую версию: лейтенант с шестью солдатами
патрулировал железную дорогу севернее Мукдена. Была ночь. Вдруг позади
себя солдаты услышали взрыв, бросились назад и увидели нарушителей. Их
было пятеро. Как истинные самураи, солдаты стали преследовать
преступников, но японских солдат обстреляли из винтовок и пулеметов.
Лейтенант определил, что в обстреле патруля участвовало несколько сот
китайцев. Японские солдаты залегли, приняли бой, вызвали подкрепление и
вынуждены были атаковать казармы, откуда китайцы вели огонь.
  Корреспонденты, сидевшие с открытыми блокнотами вокруг стола, начали
задавать вопросы. Пресс-конференцию вел Итагаки. Перед началом журналисты
узнали еще одну ошеломляющую новость: Квантунская армия начала оккупацию
всей Маньчжурии, войска генерала Хаяси также вторглись в Маньчжурию со
стороны Кореи. Хаяси командовал японской армией в Корее.
  Француз спросил:
  - Означают ли возникшие события войну между Японией и Китаем? Насколько я
осведомлен, - продолжал он, - состояние войны объявляет император. Если
войска генерала Хаяси перешли границу и вступили в Маньчжурию, значит, был
рескрипт императора о состоянии войны. Так ли это?
  - Нет, нет, - успокаивающе сказал Итагаки. - Мы расцениваем это как
частный инцидент, находящийся лишь в компетенции Квантунской армии. Просто
полицейская акция. Квантунская армия временно взяла власть в Маньчжурии,
чтобы восстановить порядок. Только временно, - подчеркнул Итагаки.
  - Скажите, но откуда взялись пушки, из которых сразу же начали стрелять по
китайским казармам? - Это спросил англичанин, сидевший напротив Зорге. Он
невозмутимо курил тонкую, прямую трубку и говорил, глядя куда-то в сторону.
  - Пушки делают для того, чтобы они стреляли, - ушел от ответа полковник
Итагаки.
  - Еще один вопрос, - произнес кто-то из корреспондентов. - Как велики
китайские потери в результате инцидента в Мукдене?
  - В районе Больших Северных казарм мы подобрали около четырехсот трупов
китайских военнослужащих. Их похоронили с почестями и совершили молебствие
за упокоение душ китайских и японских солдат, павших в одном бою. Так
повелевает закон Бусидо. Мы не делаем разницы между душами японских и
китайских солдат. Они равны перед престолом всевышнего...
  - А какие потери японцев?
  - Потери зависят от доблести, которую проявляют солдаты... Чем выше
доблесть, тем ниже потери. Японская сторона потеряла убитыми двух солдат,
геройски павших за императора.
  Было ясно, что мукденский инцидент - японская провокация. Это
подтверждалось всем, вплоть до соотношения потерь, тем более что два
японских солдата погибли от огня собственной артиллерии. Они ворвались в
казармы, когда из орудий еще вели огонь. Но полковник Итагаки продолжал
убеждать журналистов.
  - Чтобы вас не утруждать, господа, и не ездить в морг, - сказал он, - мы
доставили в комендатуру трупы двух китайских саперов-диверсантов. Можете в
этом убедиться.
  В комнату на носилках внесли убитых. Японские санитары в белых халатах
откинули одеяла, которыми они были накрыты. Журналисты молча смотрели на
убитых: у одного из солдат была рассечена щека, глаз залит застывшей
кровью. Среди наступившей тишины раздался невозмутимый голос английского
корреспондента. Он говорил, все так же глядя в сторону, словно ни к кому
не обращался:
  - Насколько я разбираюсь, перед нами китайские пехотинцы. Китайские саперы
носят другую форму...
  - Унесите! - приказал Итагаки.
  На другой день он снова пригласил корреспондентов и показал им те же
трупы, но уже переодетые в одежду китайских саперов. На щеке одного из них
зияла рваная рана, и глаз был залит засохшей кровью...
  Итагаки сказал корреспондентам:
  - Господа, вы можете убедиться в наших мирных намерениях. В городе уже
восстановлен порядок. Временно главой мукденского самоуправления назначен
полковник Доихара, вскоре, как только позволят обстоятельства, этот пост
снова займет китайский представитель...
  Иностранные корреспонденты не могли знать о том, что произошло накануне, в
той самой японской комендатуре, где они находились. Итагаки вызвал
губернатора провинции Цзян Ши-и и распорядился:
  - С сегодняшнего дня вы становитесь мэром города Мукдена и должны работать
в содружестве с японскими властями.
  Китаец заупрямился, отказался от предложенного поста.
  - В таком случае подумайте, что вас больше устраивает... В камеру и
строгий режим! - приказал он солдатам, которые доставили в комендатуру
губернатора. Цзян Ши-и увели в камеру при комендатуре. Охранник приказал
ему опуститься на колени и ударил его ногой в подбородок...
  Разработанный план мукденского инцидента, предусмотренный во всех деталях,
нарушался из-за упрямства китайского губернатора, и это вызывало
раздражение Доихара. У него было много неотложных дел, и вот - на тебе!
Приходится занимать еще пост городского головы.
  А через месяц упорство Цзян Ши-и все-таки удалось сломить. Итагаки сам
пришел в камеру, грозил, уговаривал. Цзян Ши-и предпочел стать мэром, чем
голодать и валяться на грязной соломе в тюремной камере. Будущего мэра
едва успели побрить, переодеть в свежий костюм и, худого, изможденного,
доставили прямо из тюрьмы в зал, где происходила церемония возведения на
пост нового мэра города. Цзян Ши-и растроганно говорил об оказанной ему
чести, о любви к императорской Японии, дружбу с которой он будет крепить
не покладая рук... В самый патетический момент, когда вспыхнули блицлампы
и защелкали аппараты фотокорреспондентов, Цзян Ши-и не выдержал и упал в
обморок...
  Журналисты провели еще несколько дней в Мукдене, осматривали город.
Полковник Итагаки готов был, казалось, сам превратиться в циновку под
ногами гостей, лишь бы доставить им удовольствие. Журналисты поселились в
отеле "Ямато" - в самом центре, на круглой площади, обедали в громадном
банкетном зале с зелеными лепными потолками. В том же отеле на втором
этаже, в бронированном, облицованном стальными плитами номере люкс, все
еще жил генерал Тетекава. Но об этом - ни о броне под штукатуркой, заранее
установленной на всякий непредвиденный случай, ни о Тетекава, прибывшем с
секретной миссией, - журналистам не дано было знать. Они, превратившись в
знатных туристов, осматривали город, побывали в храме императора Тайцзун,
любовались его ступенями с вкрапленным в них золотым песком, горевшим
желтым холодным блеском на осеннем солнце. Японцы совсем не случайно
провезли журналистов мимо русского кладбища с часовней, сделанной в форме
шлема древнего славянского витязя по проекту русского художника Рериха.
Здесь находилось кладбище русских солдат, погибших в русско-японской
войне. Сопровождавший экскурсию японец сказал:
  - Мы чтим павших и возносим молитвы к небу за упокоение душ, покинувших
тела этих солдат... Они наши братья! - И он молитвенно сложил руки.
  Зорге подумал: "Какое ханжество! Убивать живых и уважать мертвых..."
Поездка в Мукден окончательно убедила Рихарда в том, что события в
Маньчжурии имеют прямое отношение к России. Он сопоставлял различные
факты, поступки, фразы, вплоть до разговора у стены русского кладбища, -
зачем они говорят о братстве солдатских душ - здесь с русскими, там - с
китайцами?.. Для маскировки? Из ханжества? А история японских агрессий! Ее
направленность на север... Рихард сделал существенный вывод: японская
агрессия придвигается к советским границам. Именно об этом разведчик
должен предупредить свою страну, уведомить о возросшей угрозе.

  В Шанхае Рихард поспешил встретиться со своим другом Одзаки. Он жил в
японском сеттльменте с женой и маленькой черноглазой дочуркой, Йоко,
начинавшей лепетать и складывать первые забавные фразы. Рихард только раз
был в его стареньком домике, в глухом переулке, куда не приходило солнце,
в сопровождении Смедли и кого-то еще. Их встретила тогда Эйко, жена
Одзаки, - нежная, миловидная японка с округлыми, приподнятыми бровями и
маленьким, улыбчивым ротиком. Она казалась несколько выше Ходзуми, может
быть потому, что носила высокую прическу - глянцевый черный валик высоко
поднимался над чистым, без единой морщинки, лбом. Они мило провели вечер,
наполненный шутками, смехом, разговорами об искусстве, о старине. Рихард
уже знал трогательную историю бесконечно влюбленных друг в друга Ходзуми и
Эйко. Эйко была женой старшего брата Одзаки. Тогда они жили еще на Тайване
большой семьей, происходившей из старого, правда отдаленной ветви,
знатного рода Токугава, но тем не менее глава семьи Хидетаро Одзаки владел
почетной дворянской привилегией - носил меч и имел не только имя, но и
фамилию. Он работал на Тайване редактором газеты, придерживался
либеральных взглядов, сочетая их с уважением к старым обычаям. Детей
старик Одзаки держал при себе, и, когда старший сын, Хонами, женился,
невестка пришла в их семью. Ходзуми шел тогда двадцатый год, а Эйко было
немногим больше. Старший брат отличался суровым характером -
требовательным, почти деспотичным. Был настроен реакционно.
  На Тайване в колонии японцев преобладали люди жестокие, грубые и
бессердечные. У Ходзуми нищета и бесправие тайваньцев вызывали
сострадание. Брат же оставался ко всему совершенно равнодушным, и, скорее
всего, именно это вызвало между супругами первое отчуждение. Ходзуми
вскоре уехал в Токио, учился в университете и только на каникулы приезжал
домой. Между братьями все чаще возникали споры, и Эйко порой молчаливо и
сдержанно, а иной раз и открыто становилась на сторону младшего Одзаки. Ее
разрыв с мужем произошел не так давно - когда Хонами вдруг решил поехать
добровольцем в Китай с японскими экспедиционными войсками. Эйко давно
любила Ходзуми. Она тайно уехала с ним в Осака, где Ходзуми начал работать
в газете, а она поступила в книжный магазин продавщицей. Держать в тайне
свои отношения они не хотели, и в семье на Тайване их брак вызвал бурю
проклятий. Как только представилась возможность, Ходзуми уехал в Шанхай.
Вскоре к нему приехала Эйко. В Шанхае их никто не знал.
  - Наша любовь как падающая звезда, - сказал Одзаки, рассказывая Зорге
историю их жизни. - Мы все время куда-то летим - в вечность, и это падение
захватывает дух... Но как отличить в мироздании падение звезды от взлета?
Так и в нашей любви...
  У Ходзуми Одзаки, человека с солдатским лицом, была восторженная душа
поэта.
  Обычно Рихард заранее намечал место встречи с Одзаки, чтобы без особой
надобности не пользоваться услугами почты и телефона. Чаще всего Зорге
подъезжал на машине к Садовому мосту у границы японской концессии. Одзаки
садился сзади, и они либо ездили по шанхайским улицам, пока Ходзуми
рассказывал новости, либо отправлялись в один из многочисленных китайских
ресторанов. Но больше всего они любили бывать в уютной квартирке Агнесс
Смедли.
  На этот раз они тоже заехали к ней. Агнесс ушла в кухню готовить ужин -
она слыла отличной кулинаркой, - и мужчины остались одни.
  Рихард рассказывал о своих впечатлениях в поездке, высказал мнение, что
мукденский инцидент подтверждает существование плана японской агрессии,
того, что изложен в меморандуме Танака. Вот тогда они и заспорили - Одзаки
и Рихард Зорге. На помощь призвали Смедли.
  - Агнесс, - крикнул Зорге, - помогите нам разобраться! Идите к нам, или мы
сами ворвемся на кухню.
  Агнесс появилась в домашнем фартуке, раскрасневшаяся от жара плиты.
  - Только без угроз! О чем вы так спорите?
  - У вас есть "Китайский критик" с меморандумом генерала Танака? Дайте нам
этот журнал.
  Смедли подошла к книжной полке, порылась в ворохе журналов и протянула
один из них Зорге.
  - Пожалуйста, но имейте в виду, что для споров вам осталось всего пять
минут, сейчас будем ужинать.
  Зорге нашел нужное место и прочитал:
  - "Для того, чтобы завоевать Китай, мы должны сначала завоевать Маньчжурию
и Монголию. Для того, чтобы завоевать мир, мы должны сначала завоевать
Китай... Таков план, завещанный нам императором Мейдзи, и успех его имеет
важное значение для существования нашей Японской империи". Так говорит
милитарист Гиити Танака! - воскликнул Зорге. - Вы думаете, что это миф?
Нет! Все развивается по его плану. Я напомню еще другое место из
меморандума: "Продвижение нашей страны в ближайшем будущем в район
Северной Маньчжурии приведет к неминуемому конфликту с красной Россией..."
Это тоже Танака. А японские войска уже в Северной Маньчжурии, - значит,
следующим шагом может быть конфликт с Россией.
  - Но это ужасно! - воскликнул Одзаки. - Это катастрофа и для Японии. Я не
могу поверить.
  Вошла Агнесс и попросила мужчин накрыть на стол. За ужином Рихард опять
рассказывал о том, что он видел в Мукдене.
  Когда Зорге вез Ходзуми Одзаки обратно к Садовому мосту, он снова
заговорил о волновавшей его проблеме:
  - Послушайте, Одзаки-сан, подскажите, кто из надежных людей смог бы
поехать сейчас в Маньчжурию? Мы должны знать все, что там происходит.
  - Я тоже об этом думал. Есть у меня на примете один человек. Если
согласится, мы придем вместе.
  На следующую явку Одзаки пришел вместе с незнакомым Рихарду японцем.
Ходзуми представил его: Каваи Тэикити, корреспондент "Шанхайских новостей"
- иллюстрированного еженедельника, выходящего на японском языке в Китае.
  Каваи выглядел совсем молодым, хотя ему в то время было уже далеко за
тридцать. Худощавый, невысокого роста, он держался уверенно, а его
несколько запавшие глаза были внимательны и задумчивы. Каваи уже несколько
лет жил в Шанхае, входил в японскую антимилитаристскую группу, и Одзаки
сразу остановился на нем, когда потребовалось отправить в Маньчжурию
надежного человека.
  Они сидели втроем в китайском ресторанчике во французском секторе города.
За стойкой, занимаясь посетителями, стоял хозяин ресторана, европеец
атлетического сложения. Это был Клязь, из всех троих его знал только один
Зорге. Но и он не подал вида, что они давно знакомы.
  Каваи сказал:
  - Я согласен поехать, но ненадолго, на несколько месяцев. Наш журнал
заинтересован в такой поездке. Это удобно со всех точек зрения.
  О деталях говорили в машине. Зорге сидел за рулем, Каваи и Одзаки - сзади.
В смотровое стекло Рихард видел их лица.
  - В Мукдене, - говорил Одзаки, - корреспондентом "Асахи" работает мой
большой друг Такеучи. Он в хороших, я бы сказал, в приятельских отношениях
с полковником Итагаки, назначенным сейчас начальником штаба Квантунской
армии. Я его тоже немного знаю, он один из активных руководителей
офицерского общества "Сакура-кай". Общество это объединяет сторонников
наиболее решительных действий в Маньчжурии.
  - С ним-то я и встречался, - сказал Зорге. Он внимательно слушал Одзаки.
Опять Итагаки, опять Доихара! Как мрачные тени встают они перед Зорге. Они
многое знают и держат в своих руках нити военных заговоров. Бороться с
ними - значит раскрывать планы японской военщины. В этом задача! И все же
Рихард считал, что он в лучшем положении - он не знает пока их тайн, но
наблюдает за ними, а они - Итагаки и Доихара - не знают и никогда не
должны узнать о его существовании...
  Ходзуми Одзаки предложил хороший план: Каваи время от времени будет
встречаться с Такеучи, получать от него информацию о положении в
Квантунской армии, о настроениях, замыслах. Сами по себе встречи двух
японских корреспондентов не вызовут подозрений. Что же касается Такеучи,
он по-прежнему станет поддерживать добрые отношения с новым начальником
Квантунского штаба полковником Итагаки и постарается прочно войти в
доверие.
  Сообщения из Мукдена корреспондент "Шанхайских новостей" должен отправлять
в частный адрес - у Ходзуми Одзаки есть на примете один служащий железной
дороги, человек, которому он доверяет.
  Рихард согласился, но сделал дополнение: одновременно с информацией,
которую Каваи Тэикити будет посылать в адрес железнодорожника, он должен
отправлять кому-то еще безобидную открытку с поздравлением, приветом -
какую угодно. Это будет сигналом, что донесение Каваи ушло из Мукдена.
Самому Одзаки ходить к железнодорожнику за пакетом не надо, для этого
следует подобрать другого человека.
  Стоял октябрь. Каваи уехал в конце месяца. Прошло всего несколько недель
после мукденского инцидента. Японские войска расширяли агрессию. Восьмого
октября их авиация разбомбила Цзиньчжоу, вскоре был за