крытое место, где совершались казни.
  Адъютант командира полка сказал:
  "Сейчас мы убьем тебя самурайским мечом, как предписывает закон Бусидо.
Тебе остается три минуты для покаяния".
  Адъютант вытащил из ножен меч, блеснувший при лунном свете. Холодная дрожь
пробежала по моей спине, сердце мое усиленно билось. Я ощутил сочувствие к
пленному, как требует Бусидо.
  Летчика подвели к воронке от бомбы, залитой водой, поставили на колени. Он
просил убить его одним ударом. Адъютант тупой стороной меча слегка ударил
его по шее, примериваясь, как нанести удар, замахнулся двумя руками и с
размаху опустил меч на голову пленного. Голова свалилась в воду. Адъютант
сказал: "Теперь его душа летит в нирвану", - и засмеялся.
  Он перевернул убитого на спину и одним взмахом рассек ему живот. "Какие
толстокожие эти кето, - сказал он, - у них даже на животе толстая кожа".
  Адъютант вырезал печень убитого, завернул в лист банана и положил в кузов.
  "Командир приказал привезти ему печень", - пояснил он.
  Мы забрались на грузовик и поехали обратно. Если вернемся живыми, будет
что рассказать. Поэтому я все и написал так подробно.
  Теперь я опытный убийца. Мой меч всегда в крови. Хотя это делается во имя
моей страны, все же мы очень жестоки. Да простит мне бог, да простит мне
моя мать!.."
Американский летчик, которому удалось бежать в джунгли из-под охраны
японского капрала Ичиро Терасима, был испытатель Питер Флеминг, который с
началом войны снова вернулся к штурвалу воздушного корабля.

  1 В Токио Майзингер приехал в 1940 году из Варшавы, где работал в
городской комендатуре и "прославился" жестокими расправами с польскими
патриотами. После войны его судили и повесили в Варшаве как военного
преступника.
  1 Спасибо...
  1 В августе 1941 года, чтобы пресечь опасную деятельность гитлеровской
агентуры, угрожавшую интересам Советской России и ее союзников в Иране, на
иранскую территорию были введены советские, а также английские войска.


                         В ТЮРЬМЕ СУГАМО

  Германский посол продолжал неистовствовать и возмущаться. Не
удовлетворенный разговором с министром иностранных дел Того, он поехал к
новому премьеру Тодзио, посетил брата императора, но и там и здесь Отт
получил отказ.
  В Берлин ушла подробная шифрограмма с настоятельной рекомендацией -
оказать дипломатический нажим на Японию, проявить жесткость в требовании
освободить Зорге. Риббентроп ответил, что обо всем доложено Гитлеру,
решение последует позже.
  Оберштурмбаннфюрер Майзингер не выходил из своего кабинета, грозил загнать
в концлагерь каждого, кто скажет хоть одно дурное слово о Рихарде...
Майзингер трудился над документом из двадцати двух пунктов, по которому
следовало, что Рихард Зорге ни в чем не мог быть виновен. Этот документ он
передаст в кемпейтай, генералу Накамура. Только ему, своему японскому
коллеге, - тот должен понять. Полицейский атташе послал доклады в
имперское управление безопасности в Берлин Гиммлеру, в абвер всесильному
адмиралу Канарису. Он просил шефа гестапо Мюллера подготовить архивную
справку о жизни Зорге в Германии. Свое письмо он начал словами: "Мейн
либер партайгеноссе Мюллер!" - мой дорогой партийный товарищ...
  Немецкий посол и полицейский атташе были готовы поднять на ноги всю
Германию, но ничего не получалось - японцы стояли на своем.
  Через пять дней после ареста Зорге послу разрешили с ним встретиться в
комнате свиданий тюрьмы Сугамо. Следователь предупредил - арестованному
можно задать только три вопроса: как он себя чувствует, считает ли себя
виновным, в чем он нуждается. И все - таково категорическое условие
встречи.
  Эйген Отт стоял в дверях комнаты свиданий, сопровождаемый тремя японскими
чиновниками, когда через противоположную дверь ввели Зорге. Всегда
элегантный, подтянутый, тщательно выбритый, он сейчас был в арестантской
одежде, в грубых больших ботинках, заросший густой щетиной. Рихард
держался уверенно, стоял с высоко поднятой головой. Рядом с Зорге тоже
находились три полицейских.
  Отт подался к Зорге, но следователь жестом остановил посла. Разговаривали
издали, через комнату. Посол задал первый вопрос:
  - Как вы себя чувствуете, Ики?
  - Благодарю вас, я ни на что не жалуюсь, - спокойно ответил Рихард.
  - Вы считаете себя виновным?
  Японцы заволновались.
  - Мне только что запретили отвечать на этот вопрос, - кивнул он на свою
охрану. - Не будем говорить об этом...
  Отт растерялся, для него важно было получить ответ именно на этот вопрос.
Он спросил еще:
  - Что я могу для вас сделать, Ики?
  - Спасибо, мне ничего не надо... Мы едва ли увидимся с вами, господин
посол. Передайте привет вашей семье.
  Встреча окончилась. Отт торопливо сказал еще:
  - Вот это вам просила передать Хельма.
  Один из полицейских подошел к Зорге и отдал сверток. Рихарда увели.
  В камере он развернул сверток, там были фрукты и теплое одеяло с
инициалами Хельмы "X. О." и еще запонки - подарок Отта. "Запонки-то,
пожалуй, ни к чему", - усмехнулся Зорге, взглянув на свою арестантскую
куртку.
  В продолжение многих дней Зорге держал себя вызывающе, требовал встречи с
германским послом, протестовал против незаконного ареста. После встречи с
Оттом Рихарда Зорге снова вызвали на допрос. Допрос вел государственный
прокурор ‚сикава. Ой опять спрашивал - признает ли Зорге себя виновным в
причастности к подпольной организации. Рихард давал односложные ответы, но
по наводящим вопросам прокурора он все больше убеждался, что сидевший
перед ним маленький японец уже многое знает. Теперь главное заключалось в
том, чтобы заслонить остальных, приняв всю ответственность на себя. Это
решение созрело окончательно, когда через несколько недель после ареста
следователь на очередном допросе вытащил из письменного стола три
германских ярбуха, с помощью которых подпольщики шифровали свои
радиограммы.
  - Вы и теперь станете отрицать свою связь с Москвой?! - воскликнул
прокурор, потрясая книжками. - Это ваш ежегодник?
  - Да, мой, но какое отношение имеет к делу старый немецкий справочник? -
равнодушно спросил Рихард.
  - А вот какое! - ‚сикава раскрыл папку и прочитал последнюю телеграмму
Зорге, посланную в Москву: - "Все это означает, что войны в текущем году
не будет..." Это вы писали? - торжествующе спросил прокурор. - Вам не к
чему отпираться. Ключ шифра в наших руках. Теперь-то вы признаетесь, что
были шпионом Москвы?!..
  Упираться было бессмысленно, но Зорге сказал:
  - Я никогда не был шпионом! Я только боролся против войны... Я коммунист и
гражданин Советского Союза... Но я хотел бы отложить допрос, сегодня я
слишком утомлен. Позже я сам напишу все, что найду возможным.
  - Здесь я решаю, когда вести допрос! - сказал ‚сикава. - Впрочем, одну
минуту...
  Зорге вывели в коридор, государственный прокурор позвонил премьеру Тодзио
и доложил, что Зорге признался в том, что он русский коммунист, и просил
перенести допрос.
  - Ни в коем случае! - закричал в трубку премьер-министр. - Ведите допрос
до полного изнеможения арестованного! Иначе вы ничего не добьетесь...
  Генерал Тодзио, бывший начальник военной жандармерии в Квантунской армии,
знал, как надо вести допросы...
  Допрос продолжался, но через несколько часов в изнеможении оказался не
Зорге, а государственный прокурор ‚сикава.
  Зорге не били, не пытали во время допросов, иностранцев было приказано не
трогать - могли произойти дипломатические осложнения. Исключение составлял
только Бранко Вукелич. Его считали французом, поскольку он представлял
французское телеграфное агентство. А Франция - поверженная страна, кто с
ней станет считаться! Вукелич стойко переносил самые ухищренные пытки.
Избитого, окровавленного, его приводили в комнату следователя, и он снова
молчал. Разъяренный прокурор как-то спросил: "Он кто - француз или
американский индеец, откусивший себе язык?! Заставьте же его говорить!" Но
Бранко Вукелича говорить так и не заставили.
  Пытали, били бамбуками и художника Иотоку Мияги, и он мечтал поскорее
умереть - его больное тело, снедаемое туберкулезом, не выдерживало долгих
мучений.
  Рихард попросил доставить ему пишущую машинку и пачку бумаги, сказал, что
от руки писать он отвык, а привыкать снова к перу не хочет... Тяжба
арестованного с тюремной администрацией тянулась долго, но победил Зорге.
Прокурор распорядился принести арестованному машинку.
  И вот он в одиночной камере наедине с раскрытой машинкой на деревянном
столе. С чего начать и зачем? Нужно ли все это? Нужно!
  Рихард смутно догадывался, чувствовал, что отношение к нему изменилось.
Может, его кто-то оклеветал, как же тогда опровергнуть этот навет? Зорге
понимал: ему наверняка не выбраться из японских застенков. Так пусть же
люди узнают, как он жил, пусть сохранят о нем добрую память. Он, Рихард
Зорге, будет повествовать о прошлом, о том, что давно отжило и не может
уже повлиять на дела, связанные с группой Рамзая. Начнет он издалека и
будет писать не торопясь. Это позволит ему уйти от текущих допросов. В
тюрьме тоже важно выиграть время. И пусть это будет его завещанием, его
кредо, в котором он изложит свои убеждения, свои взгляды.
  Начал Рихард с официальной справки:
  "Я - Рихард Зорге - родился 4 октября 1895 года на Южном Кавказе, в
Аджикенде. Отец был инженером немецкой нефтяной компании в Баку. Мать -
русская, из бедной семьи железнодорожного рабочего. Семья имеет
революционные традиции. Дед и его братья были активными участниками
революции 1848 года".
  Рихард не помнил раннего детства, об этом рассказывала ему мать, Нина
Семеновна, которая все еще жила в Гамбурге, не зная о судьбе сына.
  Трехлетним ребенком Зорге очутился в Германии, провел там больше четверти
века, до тех пор пока не приехал в Советский Союз. Рихард был самым
младшим в семье инженера Альфреда Зорге, среди еще четырех сестер и
братьев.
  Отец Рихарда когда-то принимал участие в экспедиции Свена Гедина в
Центральной Азии, работал в Российской императорской нефтяной компании, а
вернувшись в Германию, стал закупщиком оборудования для нефтяных фирм в
России.
  "...До того времени, как началась война, - писал Зорге, - мои детские годы
текли сравнительно спокойно, я жил в обеспеченной семье, принадлежащей к
классу буржуазии. Наша семья не испытывала никаких материальных
затруднений. Но во мне было нечто такое, что несколько отличало меня от
других.
  О текущих событиях в Германии я знал много лучше взрослых. В течение
длительного времени скрупулезно изучал политическую обстановку. За это в
школе меня даже прозвали "премьер-министром".
  Я знал, что мой дед посвятил себя рабочему движению. Знал я также, что
взгляды моего отца резко отличаются от взглядов деда. Отец был типичным
националистом. Брат же мой придерживался ультралевых взглядов".
  Детство и юность Рихарда Зорге закончились в школьные каникулы лета
четырнадцатого года. Школьники возвращались с экскурсии из Швеции. Они
плыли домой с последним немецким пароходом - начиналась война, и корабли,
застигнутые ураганом событий, спешили укрыться в своих портах.
  Кайзеровская Германия жила в угаре шовинистических настроений, на улицах
кричали "хох!", поднимая портреты кайзера, точно так же, как в России
носили портрет царя...
  Романтика новизны, надоевшее школярство, стремление начать новую жизнь и,
конечно, шовинистический угар, принимаемый за патриотизм, решили судьбу
подростка. Рихард не вернулся больше в школу. Тайком от всех младший Зорге
ушел добровольцем в солдаты.
  Это было началом судьбы. И вот финал: он в тюрьме, - быть может,
единственный путь отсюда - на эшафот. Зорге не знал, что с ним будет, но
был готов к самому худшему. Теперь, когда жизнь была прожита, он мысленно
спрашивал себя: так ли нужно было жить? Да, так!
  "...Первая мировая война 1914-1918 годов оказала глубочайшее влияние на
всю мою дальнейшую судьбу, - писал Зорге. - Если бы даже у меня не было
никаких других убеждений, одной ненависти к этой войне было бы достаточно,
чтобы я стал коммунистом..."
Но это произошло не сразу. Шовинистические настроения постепенно
выветривались. Очень помог этому солдат, бывший гамбургский каменщик. Он
скрывал от всех свои левые убеждения, но раскрылся перед Рихардом Зорге.
Солдата вскоре убили на Западном фронте. Рихард навсегда сохранил в памяти
разговоры в траншее с солдатом из Гамбурга. Каменщик был первым, кто
заставил Зорге подумать о том, что происходит вокруг. Рихард несколько раз
был ранен. Он кочует из госпиталя в госпиталь, потом на фронт и снова в
госпиталь - опять ранение, очень тяжелое, на этот раз под Верденом. Его
отправляют в Кенигсберг.
  За молодым солдатом ухаживала сестра милосердия, дочь врача, приносившая
ему книги из дома. Перебитые осколками кости срастались медленно,
проходили месяцы... Рихард, не расстававшийся с костылями, зачастил в дом
госпитального врача. С тех пор прошло тридцать пять лет, но и сейчас во
сне Рихард часто слышит голос сестры, видит склонившуюся над ним фигуру
девушки в белой косынке... Для солдата Зорге было громадным счастьем
сидеть в уютной квартирке врача и слушать его рассказы. Врач был левым
социал-демократом, и дочь разделяла взгляды отца. Здесь Рихард впервые
услышал имена Розы Люксембург, Карла Либкнехта, Владимира Ленина...
Пройдет еще много лет, и Рихард прочтет слова Ленина, посвященные брату
его деда - Фридриху Альберту Зорге. Рихард станет глубоко идейным,
стойким, преданным делу коммунистом. Но тогда, в полевом госпитале, он
только начинал приобщаться к революционному движению.
  "...В это время, а именно летом и осенью 1917 года, - писал Зорге, - я с
болью в сердце почувствовал, что эта война бессмысленна, что она сеет
повсюду опустошение без всяких на то причин. Обе стороны уже потеряли в
этой войне по несколько миллионов человек. И никто не мог предугадать,
сколько миллионов людей ждет такая же судьба..."
Война для Рихарда Зорге кончилась тем, что он возвратился домой на
костылях. Он поступил в Берлинский университет. В это время в России
произошла Октябрьская революция.
  Мать Рихарда, Нина Семеновна, дочь киевского желез подорожника, радостно
приняла весть из России о начавшейся революции. Теперь она была уже
пожилой женщиной, но по-прежнему тянулась к России, мечтала взглянуть на
родные края. И Рихард навсегда остался благодарен ей за ее чувства к
родине, к революции, разделенные с сыном.
  В камере-одиночке, изолированной от всего света, в тюрьме Сугамо, Рихард
излагал свое кредо, пусть знают тюремщики, что его не сломить!
  "...Русская революция, - писал он, - указала мне путь в международное
рабочее движение. Я решил поддерживать его не только теоретически и
идейно, но и самому стать активной частицей этого движения. С этого
времени, принимая решения даже по личным вопросам, я исходил только из
этого. И сейчас, став свидетелем второй мировой войны, которая длится вот
уже третий год, и особенно имея в виду германо-советскую войну, я все
больше укрепляюсь в убеждении, что мое решение, принятое двадцать пять лет
назад, было правильным. Об этом я твердо могу сказать, продумав все, что
произошло со мной за прошедшие четверть века и особенно за минувший год..."
Коммунист Зорге не сожалел о пройденном пути.
  Революционные события захлестнули молодого студента. В Киле он вел
нелегальную работу среди матросов, проникал тайком в военные казематы,
звал к борьбе, к революции. Вскоре в Киле вспыхнуло революционное
восстание моряков германского военно-морского флота. Рихард был вместе с
моряками.
  Потом Берлин, Гамбург, встречи с Тельманом, кипение революции. А в затишье
- экзамены, лекции, студенческие сходки, митинги. Но вот Рихард окончил
Гамбургский университет. Теперь он мог полностью отдаться партийной работе.
  Об этом периоде Зорге написал:
  "...В 1918 году я уже состоял в социал-демократической организации Киля.
Создал кружок среди матросов. Во время восстания матросов участвовал в
демонстрациях...
  Из Киля переехал в Гамбург. Здесь в университете работал над диссертацией
и получил степень доктора социологических наук. Из Гамбурга перебрался в
Аахен. Работал ассистентом. Был членом забастовочного комитета. Уволен.
Работал в шахтах Голландии. В 1919 году вступил в Коммунистическую партию
Германии. С ноября 1920 года по 1921 год в Золингене был редактором
партийной газеты. В 1920 году участвовал в подавлении контрреволюционного
Капповского путча..."
А еще он участвовал в Гамбургском восстании, в революционных боях красной
Саксонии. Потом подпольная работа во Франкфурте, руководство охраной
нелегального съезда германской компартии... Конечно, в немецких
полицейских архивах должны лежать подробные донесения об активной работе
коммунистического функционера Рихарда Зорге. Когда-то он опасался, так же
как опасался и Ян Карлович Берзин, что гестаповцы могут наткнуться на эти
архивы... Теперь здесь, в тюрьме Сугамо, это уже не имело никакого
значения, ведь это касается только биографии Зорге, и Рихард сам продолжал
подробно рассказывать о себе. Пусть знают враги, с кем имеют дело! Зорге
шел в последний бой, как военный корабль, поднявший на мачте свой боевой
флаг.
  Прошло много недель после ареста Зорге, а Майзингер все еще обивал пороги
кемпейтай, доказывая невиновность своего друга по карточному столу. В один
из таких дней, когда Майзингер снова пришел в японскую контрразведку,
полковник Осака попросил его проверить некоторые данные, касающиеся
доктора Зорге. Эсэсовец охотно согласился, но, прочитав справку, взвился
от негодования: выходило, что Зорге был коммунистическим функционером,
другом Эрнста Тельмана - вожака германских коммунистов.
  - Откуда вы это взяли?
  - Арестованный Рихард Зорге сам дал такие показания...
  Полицейский атташе просто развел руками:
  - Ну, дальше уж ехать некуда!.. Рихард Зорге - приятель Тельмана! -
Майзингер громко расхохотался. - Да вы представляете себе, какая это
глупость, какая фантастика!.. Впрочем, хорошо. Я берусь это проверить, но
не завидую положению вашего следователя, господин полковник, в котором он
окажется, получив справку германской тайной полиции...
  Майзингер с возмущением рассказал Отту о новой выдумке японских
контрразведчиков и все же послал запрос в гестапо.
  Наступали рождественские праздники. В немецком посольстве встречали их
скучно, как бывает, когда в доме лежит тяжелобольной. В сочельник вся
колония немецкого посольства собралась у сияющей огнями нарядной елки,
Эйген Отт произнес несколько проникновенных слов о вифлиемской звезде, о
рождении Спасителя. Генерал говорил, как проповедник, начал с того, что
здесь, у рождественской елки, всем недостает Рихарда Зорге. Но он верит,
что мученья Рихарда скоро кончатся, он выйдет из японской тюрьмы.
  Через какое-то время полковник Майзингер, не веря глазам своим, прочитал
телеграмму из Берлина, в которой начальник гестапо Мюллер сообщал, что все
сведения, касающиеся Рихарда Зорге, присланные для проверки из Токио,
полностью подтверждены материалами полицейских архивов...
  Майзингер стал понимать, как его одурачил Зорге. Теперь он всюду начал
кричать, что все, кроме него, проворонили советского
разведчика-коммуниста. Он стал добиваться, чтобы кемпейтай передала Зорге
в руки гестапо.
  История с арестом доктора Зорге и его группы, несомненно, подорвала
репутацию Эйгена Отта, но он еще в продолжение двух лет оставался
германским послом в Японии.
  Берлин все надеялся вовлечь своего восточного союзника в войну с Советской
Россией, и это находило благожелательный отклик в военных кругах империи.
В марте сорок второго года Риббентроп направил в Токио свои указания,
которые теперь, после ареста Зорге, оставались нераскрытой тайной.
  "В этом году, - писал Риббентроп послу Отту, - Германия непременно
поставит Россию в такое положение, что она перестанет быть решающим
фактором в происходящей войне. Вслед за этим мы намерены продвинуться на
Ближний Восток, чтобы встретиться с Японией на берегах Индийского
океа