м горьким похмельем. Генерал Тодзио угрюмо
молчал, хотя надо было что-то сказать. Он не мог мириться с таким оборотом
событий - надо звать нацию к священной войне! Победить или всем сгореть...
Рескрипт императора только расслабит нацию.
  В голове представителя военного клана рождались новые вероломные мысли:
императорский рескрипт должен быть уничтожен! Но как это сделать? В свои
раздумья Тодзио посвятил адъютанта его величества генерала Хондзио...
  Последнее время лорд хранитель печати жил во дворце, потому что его личная
резиденция, дом в Акасака, была разрушена американскими бомбами во время
последнего налета на Токио. В дворцовых апартаментах маркиза Кидо
постоянно звучало радио, он не выключал его, чтобы быть в курсе всех
новостей. По радио объявляли и о воздушных тревогах. И вдруг среди ночи
радио умолкло. Кидо еще не спал, он только что лег в постель. В спальню
вбежал камердинер и срывающимся голосом предупредил: во дворце бунт,
охрана вышла из повиновения. Заговорщики-офицеры ищут лорда хранителя
печати, чтобы взять у него императорский рескрипт о прекращении войны...
Императорская библиотека захвачена заговорщиками.
  Кидо торопливо оделся, схватил магнитофонную запись и спрятался в комнате
придворного врача. Вскоре в его кабинет ворвались вооруженные мечами
офицеры. Из своего укрытия Кидо видел заговорщиков, шаривших в кабинете.
Один из офицеров держал в руке самбо - старинный поднос и обнаженный
кинжал для харакири.
  - Я передам ему самбо, - возбужденно кричал офицер, - пусть он сделает
себе харакири, или мы убьем его, как собаку!..
  Кидо оцепенел от страха. Камердинер объяснял, что маркиз Кидо-сан, по всей
вероятности, уехал к себе в резиденцию.
  - Мы найдем его там! - кричали офицеры, покидая кабинет. - Достанем из-под
земли...
  Когда голоса заговорщиков отдалились, Кидо проскользнул в кабинет и
бросился к телефонам. Но все аппараты были отключены, заговорщики
изолировали дворец от внешнего мира. Лорд хранитель печати торопливо
хватал телефонные трубки, не подававшие никаких признаков жизни, и вдруг в
одной из них услышал мягкий гудок. Это был прямой телефон, соединявший его
кабинет с министерством военно-морского флота. Кидо предупредил дежурного
о событиях во дворце, а сам принялся уничтожать наиболее секретные
документы. Заговорщики могли в любую минуту нагрянуть снова.
  Они действительно вернулись, не обнаружив Кидо в его разрушенном доме.
Кидо успел спуститься в подземное бомбоубежище и захлопнуть за собой
тяжелую бронированную дверь. Теперь он чувствовал себя в относительной
безопасности.
  В течение всей ночи бунтовщики бегали по его кабинету, Кидо слышал над
головой топот их ног. Только под утро пришла помощь. Командующий токийским
гарнизоном самолично явился во дворец и приказал солдатам императорской
гвардии возвратиться в казармы. Солдаты подчинились приказу и строем ушли
из дворца. Послушание было для них высшим проявлением воинского долга.
Закон Бусидо! Что касается бунтовщиков-офицеров, все они ушли на гору
Атаго и там покончили самоубийством, подорвали себя гранатами.
  Путч, вспыхнувший во дворце, был подавлен. Порядок восстановлен, но кто
был вдохновителем этого заговора, выяснить не удалось. Адъютант императора
генерал Хондзио никого не посвятил в эту тайну...

  Япония признала себя побежденной. Начальник генерального штаба Умедзу
передал шефу военной полиции приказ, подлежащий немедленному выполнению.
Он требовал уничтожить все секретные документы империи.
  "Документы, которые могут причинить нам ущерб, попав в руки противника, -
указывал Сатбо Хамба, - должны быть уничтожены возможно скорее. Бумаги
надо сжигать в бомбоубежищах, бросая документы в огонь один за другим.
Секретные материалы, нужные для дальнейшего использования, как-то: списки
лево настроенных элементов, всех подозрительных лиц, надлежит срочно
перевезти в надежные места..."
В Токио, в других городах Японии в военных штабах и государственных
учреждениях запылали бумажные костры. В небо вместе с прогорклым дымом
поднимался пепел, и ветер нес черную пургу, наметая по улицам траурные
сугробы. Военная полиция уничтожала все, что могло раскрыть тайны
государственной важности.
  Генерал Умедзу написал еще один приказ: в штаб Квантунской армии он
передал строжайшую шифрограмму - немедленно уничтожить все, что связано с
работой семьсот тридцать первого института и его филиалов. Для уничтожения
использовать отряды камикадзе...
  Императорский рескрипт о капитуляции страны Ямато транслировали по радио.
Военные действия на Тихоокеанском театре прекратились. Американский флот -
сотни кораблей - двинулся к берегам Японии для оккупации поверженной
страны. Но в Маньчжурии военные действия все еще продолжались.

  Вопреки императорскому рескрипту Квантунская армия продолжала
сопротивляться. Войска медлили складывать оружие, на что-то надеялись,
тянули время. Гигантская битва, захватившая территорию Маньчжурии,
Сахалин, Курильские острова, рассыпалась на разрозненные очаги войны,
самостоятельные и не управляемые из единого центра. Война догорала, как
большое пожарище. Отдельные дивизии, полки, мелкие группы японских солдат,
потеряв связь со своими штабами, цеплялись за укрепленные рубежи, дрались
в горах и глухой тайге. По железным и шоссейным дорогам тянулись воинские
эшелоны - командование Квантунской армии пыталось вывести из-под удара
остатки своих войск. Война кончалась, но не кончилась. А время шло...
  Военная разведка Советской Армии предположительно сообщала, что американцы
намерены оккупировать часть китайского побережья до того, как туда придут
советские войска. В этих условиях нельзя было медлить. Штаб Забайкальского
фронта решил пойти на рискованный шаг - высадить воздушные десанты в
глубоком тылу Квантунской армии: в Харбине, Мукдене, Дайрене,
Порт-Артуре... Десантники должны были опередить хоть на несколько дней
наземные войска, продвигавшиеся к побережью.
  Несколько позже, когда американские генералы сели за свои мемуары, они
подтвердили тогдашние донесения советской разведки: вашингтонские политики
распорядились оккупировать восточное побережье и закрепиться в
континентальном Китае.
  "Тринадцатого августа, - писал адмирал Шермап, - в один из последних дней
войны, я вылетел на самолете в район боевых действий, возвращаясь туда
после того, как я посетил Штаты. Ночь провел в Гуаме, где адмирал Нимиц
сообщил мне, что он только что получил директиву от президента Трумэна -
оккупировать порт Дайрен около бывшей японской базы Порт-Артур, прежде чем
туда вступят русские..."
Но планам Трумэна не суждено было осуществиться.
  Транспортные самолеты в сопровождении истребителей летели на Мукден. Они
шли развернутым строем, и под ними, далеко внизу, уплывала назад
коричневая земля. Было утро.
  Майор Жигалин, заместитель командира десантной группы, прошел в кабину
летчиков, встал позади штурмана и через его плечо заглянул в раскрытую
путевую карту. Преодолевая звенящий рокот мотора, штурман обернулся к нему
и крикнул на ухо:
  - Китайская стена... Скоро подходим. - Он указал на хаос горных хребтов,
безжизненных и диких. Правее, где обрывались горы, начиналась широкая, до
самого горизонта, равнина, покрытая мозаикой полей, паутиной каналов,
мутной зеленью озер, исчезавших в серой дымке.
  Жигалин посмотрел в ту сторону, куда указывал штурман, но стены не увидел
- она слилась с хребтами и отрогами гор. Приглядевшись, Жигалин все же
нашел ее, камуфлированную тенями скалистых вершин, ползущую по кромке
горных хребтов, нашел и утвердительно закивал штурману.
  Сквозь напряжение, неизбежно сопутствующее ожиданию боя, Жигалин подумал:
может быть, это последний бой в последней войне, что выпала на его долю...
  То, что война подходит к концу, дело ясное. Для него это четвертая война:
Хасан, Халхин Гол, Германия, опять с японцами... Но ведь многие захватили
еще первую мировую, гражданскую, конфликты на КВЖД, в Испании, в Китае, в
Финляндии... Большие и малые войны - все они свалились на одно поколение.
  Когда-то он срезался по географии - не мог на карте найти пустыню Гоби,
или Шамо, так называли ее в учебниках для средней школы. Напрасно Юрка
Ерохин через весь класс громко шептал и подсказывал - не помогло...
(Где-то теперь он, Юрка Ерохин, живой ли?) Через десяток лет Жигалин сам
очутился в пустыне Гоби, сам пересек ее с танковым гвардейским полком...
Теперь гвардейцев посадили на самолеты, они летят в Мукден, чтобы быстрее
кончить войну. Войне без пяти минут конец. Как-то непривычно мерить войну
минутами, когда считали на годы. Как-то обернется для десантников
последний бой?!
  Этот бой для гвардейцев закончился благополучно, без потерь, даже весело...
  Вскоре открылся город, большой и плоский. В стороне от него аэродром, к
которому держали путь десантные самолеты. Истребители вырвались вперед,
угрожающе прошли на бреющем полете. Ждали сопротивления, но его не было.
На летном поле стояли японские самолеты, иные разбитые - одни остовы, с
обгорелыми, словно обугленными, моторами. С земли навстречу десантникам не
поднялось ни единой строчки трассирующих пуль, не раздалось ни одного
выстрела из зенитных орудий. С аэродрома будто ветром сдувало людей,
разбегавшихся в разные стороны.
  Транспортные самолеты сделали круг над городом и пошли на посадку. Две
сотни гвардейцев-десантников, покинув самолеты, рассыпались по аэродрому.
  Неподалеку от того места, где приземлились десантники, стоял большой
транспортный самолет с японскими опознавательными знаками. Он, видимо,
только что прилетел или вот-вот собирался подняться в воздух. Винты его
вращались, образуя прозрачные диски. Из чрева самолета выходили с
поднятыми руками люди в военной форме защитного цвета, с оранжевыми
аксельбантами. Военные покорно отстегивали мечи, кобуры с пистолетами и
бросали все это на землю, к ногам десантников.
  Среди них топтался человек в штатском - долговязый китаец в больших
роговых очках и темном костюме, свободно висевшем на его тощей фигуре. Из
нагрудного кармана его пиджака торчал кончик платка, такого же белого, как
отложной воротничок, выпущенный поверх костюма. Жигалин сразу обратил на
него внимание. В окружении военных - японских генералов и
гвардейцев-десантников - этот человек выглядел очень сиротливо и странно,
казался каким-то лишним. К майору подбежал переводчик десантной группы и
доложил:
  - Товарищ майор, задержали японских генералов. С ними император Пу-и...
Собирались лететь в Токио и не успели.
  Жигалин подошел к японскому самолету. Человек в штатском с укороченным,
будто атрофированным, подбородком представился:
  - Бывший император Маньчжоу-го Генри Пу-и. Прошу вас, господин офицер,
принять меня под свое покровительство.
  Рядом с Пу-и стоял маленький японский генерал в неуклюжей фуражке, похожей
на пилотку, с коротким суконным козырьком. Даже в высокой фуражке он был
на целую голову ниже плененного императора.
  - Генерал Иосиока, министр двора его величества, - назвал себя маленький
генерал с аксельбантами.
  Из самолета выходили вс„ новые пассажиры - свита недавнего императора и
военные чины японской армии. Среди них был Таракасуки, на этот раз
сменивший одеяние епископа синтоистской церкви на генеральский мундир
жандармского управления Квантунской армии. Вид у всех был растерянный, но
японские генералы храбрились, как-то по-петушиному выпячивали грудь,
отдавая честь советскому майору.
  Всего несколько дней назад генерал Иосиока, многолетний министр двора его
величества, зашел в императорские апартаменты и положил перед Генри Пу-и
акт об отречении его от престола.
  - Это надо подписать, - деловито сказал он. - Завтра мы с вами уезжаем в
Токио.
  - Но я не могу так быстро собраться! - взмолился император. - Мне нужно
время...
  Иосиока был неумолим - советские войска приблизились к Синьцзину.
  Однако, позвонив кому-то в штаб, он согласился:
  - Хорошо, мы уедем через три дня, но акт о вашем отречении подпишите
немедленно.
  Пу-и взял колонковую кисть, осторожно обмакнул ее в малахитовый флакон с
разведенной тушью и поставил родовой иероглиф Цинской династии на
развернутом свитке из желтого шелка. Подпись скрепили личной императорской
печатью. Отречение состоялось. Эра Кан Дэ, эпоха царствования
маньчжурского императора, завершилась. В сутолоке военных дней этого
события никто не заметил.
  После отречения Пу-и министр его двора Иосиока неотлучно находился при
императорской особе. По его приказу экс-император поездом отбыл в Корею.
Его сопровождали японские солдаты - не то охраны, не то конвоя. Но
оказалось, что порты Северной Кореи к этому времени были уже блокированы
советскими кораблями. Пришлось возвращаться обратно. На маленьких рейсовых
самолетиках экс-императора и его свиту переправили в Мукден, погрузили в
большой транспортный самолет, способный без посадки долететь в Токио. И
тут-то, как снег на голову, перед самым отлетом свалились на аэродром
русские десантники с автоматами.
  Бывший глава марионеточного государства Маньчжоу-го, придуманного в штабе
Квантунской армии, пуще всего боялся, как бы японцы не прикончили его по
пути в Токио. Могут отравить, застрелить, мало ли что придумают... Поэтому
первое, что сделал Пу-и, увидев советского офицера, - обратился к нему с
просьбой о покровительстве. Вместо Токио экс-император отправился в
Хабаровск на транспортном самолете, что доставил в Мукден
гвардейцев-десантников. В плену он не хотел иметь ничего общего с японцами
- ни с министром двора генералом Йосиока, ни с жандармом-епископом
Таракасуки, отказался даже лететь с ними в одном самолете. Он их боялся.
Пу-и вспомнил о смерти жены - маленькой Суань Тэ.
  Пленных японских генералов - советников императора - везли другим
самолетом. Машины одна за другой поднялись с мукденского аэродрома, взяв
курс на Хабаровск1.
  ...Прошло еще две недели - ни войны, ни мира. Войска Квантунской армии
нехотя и лениво складывали оружие, но то здесь, то там вспыхивали короткие
схватки с отдельными японскими частями, во главе которых оставались
фанатики офицеры.
  В Мукдене было спокойнее. Двести десантников заняли большой промышленный
город, который насчитывал два миллиона жителей. Гвардейцы захватили штаб
фронта вместе с командующим, генералом Усироку Дзюн, железнодорожную
станцию, забитую воинскими эшелонами, мукденский арсенал, служивший базой
снабжения Квантунской армии, освободили лагерь военнопленных англичан и
американцев... Работы у майора Жигалина был непочатый край, он немного
пришел в себя, когда в город вступили передовые части танковой армии.
  На другой день Жигалин встречал транспортные машины, летевшие в
Порт-Артур, тоже с десантом. И первым, кто выпрыгнул на землю из
распахнутого люка, был Ерохин.
  Юрка будто и не удивился, встретив приятеля, которого не видел всю войну.
  - Сайонара! - весело закричал он по-японски. - Здравствуй... Так и знал,
что где-нибудь да увижу тебя!.. Помнишь у Киплинга - если моряк хочет
встретиться с другом, пусть ждет его в лондонских доках или на пристани в
Порт-Саиде. Так и у нас - не Берлин, так Мукден...
  - А ты все еще носишься с Киплингом?! Смотри-ка, да ты капитан, Юрка, -
разглядывая приятеля, говорил Жигалин.
  - К тому же военный переводчик!.. Как зацепило меня под Старой Руссой,
хотели списать по чистой, так я из госпиталя да на курсы переводчиков
подался. Японский язык и пригодился - помнишь в школе?
  - Смотри ты!.. Воевал под Старой Руссой? Фанерный завод знаешь?
  - Ну как же! Как раз туда и привезли мое бездыханное тело - в полевой
госпиталь.
  - Подожди, подожди, когда это было? Я тоже лежал там.
  Оказалось, что оба в одно и то же время лежали в госпитале на Фанерном
заводе.
  Раздалась команда: "По самолетам!" - и приятели распрощались, едва успели
обменяться номерами полевых почт.
  К тому времени, когда в Токийском заливе встал на якоря американский
линкор "Миссури", боевые действия советских войск только-только
закончились.
  Повторилось то же, что было в Европе. Японцы, так же как и германские
войска, тянули время, предпочитая сдаваться американцам.

  Ранним утром 2 сентября 1945 года в порту Иокогама царило необычное
оживление. От причалов пассажирской пристани к линкору "Миссури",
расцвеченному флагами объединенных наций, сновали проворные миноносцы.
Они, как паломников, доставляли на борт корабля делегатов союзных стран,
журналистов, священнослужителей, представителей американской армии, флота,
интендантов и обслуживающий персонал - всех имеющих какое-либо отношение к
предстоящей церемонии на палубе "Миссури". Утренний туман розовел в лучах
только что всплывшего солнца. Над водой поднимались ажурные переплеты
подъемных кранов Иокогамского порта, плавучие доки, торговые корабли,
океанские лайнеры, прижавшиеся к пирсам. По непонятным причинам война не
коснулась Иокогамского порта, его верфей, на которых десятилетиями
строились военные корабли императорской Японии. На стапелях и сейчас
виднелись огромные недостроенные корпуса...
  Среди циклопического нагромождения техники в центре залива стоял
"Миссури". Час назад его контуры едва угадывались в дымке наступающего
дня. Сейчас он будто сбросил с себя маскировочные сети, раскрылся громадой
своих конструкций, орудийными башнями главных калибров, могучими
надстройками, бронированными бортами, трубами, похожими на притихшие,
слегка дымящиеся вулканы.
  На верхней палубе поставили канцелярский стол под зеленым сукном, принесли
два стула - для союзников и японцев. Стулья поставили не рядом, но по обе
стороны стола - один против другого, чтобы поверженный противник, упаси
бог, даже в мелочах не почувствовал себя равноправным партнером. Генерал
Макартур продумал всю церемонию до деталей - он не забыл своего позора,
когда ему пришлось бежать от японцев на Филиппинах, бросив на произвол
судьбы вверенные ему войска.
  Корабельный священник прочитал в микрофон благодарственную молитву,
произнес несколько слов о победе, и только после этого японцам дали сигнал
подняться на палубу. Первым по трапу поднялся министр иностранных дел
Сигемицу. Он шел, опираясь на палку, в черном смокинге и высоком цилиндре,
тяжело волоча искусственную ногу. Два чиновника в таких же смокингах и
цилиндрах вели его под руки. Сигемицу шел с застывшим лицом, не глядя по
сторонам, и в наступившей тишине слышались только глухие удары протеза о
бронированную палубу: стук... стук... стук - монотонно и громко.
  Следом за Сигемицу бодрой походкой шагал генерал Умедзу, бывший
командующий Квантунской армией. Он был без орденов, без самурайского меча
- неизменного атрибута японского офицера, и только оранжевые аксельбанты
уныло спадали с плеча, указывая на его генеральское звание. Выглядел он
военнослужащим, доставленным с гауптвахты.
  А дальше шагали остальные члены военной делегации, тоже без орденов, без
мечей. Они прошли к отведенному для них месту посередине палубы и
выстроились в две шеренги, по пять человек в ряд. Впереди, как на смотру.
Умедзу и Сигемицу.
  Так стояли они пять долгих минут под суровыми взорами людей, собравшихся
на палубе линейного корабля. Минуты позора! Было что-то унизительное в
этом бессмысленном ожидании, придуманном Макартуром. Для всех собравшихся
на корабле... А дежурный штабной офицер не торопился. Здесь было все
рассчитано по секундам. Но вот, взглянув на часы, дежурный офицер положил
на стол две папки, раскрыл их и отошел в сторону.
  Генерал Макартур жестом, полным пренебрежения и превосходства, дал знак
японцам подойти к столу и подписать акт. И снова глухо стучит о палубу
искусственная нога Сигемицу, снова, придерживая под руки, помогают ему
идти два чиновника-секретаря... Сигемицу присел к столу, неловко вытянул
непослушную ногу, достал из кармана вечную ручку, но... она не работала.
Сухое перо лишь скользит по бумаге, царапает акт... На лбу барона Сигемицу
выступают бисерные капельки пота. Снисходительно глядит на него Мака