лец,  я  его  маму  в  рот...
Перекресток..."
   - Ты у меня еще будешь дэнги платить, -  спокойно  и  без  угрозы  сказал
первый. - Сейчас ГИБДД приедет.
   Кровь из разбитой брови струилась по Лениной  щеке  и  заливала  глаз.  В
голове  шумело.  Тоскливое  спокойствие,  отчаяние  и  беспредельная   тоска
затопили   его   изнутри.   Захотелось   исчезнуть.   Оказаться   где-нибудь
далеко-далеко.
   Леня автоматически вытащил из кармана джинсов заботливо наглаженный мамой
платок и стал утирать кровь, заливавшую лицо.
 
ПАВЕЛ СИНИЧКИН 
 
   Частным детективам нельзя жениться.
   Как, впрочем, и любым нормальным мужикам.
   Даже  гражданский  брак  вносит  в  жизнь  мужчины  массу  непредвиденных
сложностей и неудобств.
   Об этом я  думал,  когда  телефонный  звонок  разбудил  меня  в  половине
седьмого утра. Звонила моя невенчанная, гражданская супруга  Катерина.  Катя
Калашникова. Кандидат филологических наук. Доцент Лингвистической  академии.
Интеллектуалка и красотка тридцати с чем-то лет от Роду.
   Ко всем бесспорным достоинствам Екатерины  добавлялся  один  определенный
недостаток. У нее было слишком много друзей и родственников. И в их  судьбах
она (на мой взгляд) принимала чрезмерно большое участие.
   Я встал с постели и поплелся  в  душ,  проклиная  всех  родичей  Катерины
Калашниковой, вместе взятых.
   Душ в половине седьмого утра - в ту жаркую пору, когда в  доме  отключили
горячую воду, - сомнительное удовольствие.
   К тому же в ванной я затеял ремонт. Сооружал навесные потолки с точечными
светильниками. По этому  случаю  привычного  света  в  санузле  не  было.  С
наполовину готового потолка свисали  провода.  Для  временного  освещения  я
приспособил настольную лампу (помнится, с ее помощью  меня  когда-то  пытали
люди одного полукриминального олигарха). Лампа после того  эпизода  осталась
жива и здорова (в отличие от тех, кто  пытал).  Теперь  она  размещалась  на
кафельном полу в санузле. Ее свет отбрасывал мефистофельские тени.
   Я мок под старой коммунальной лейкой. У меня было предчувствие, что после
сегодняшнего звонка я не скоро вернусь к мирному навешиванию потолков.
   Черт бы побрал Катерину, ее родственников, ее сестру  и  ее  бестолкового
племянника!
   С Катей Калашниковой наши отношения зашли столь далеко, что я держал свой
запасной "Жиллетт" на полочке ее ванной  в  Петровско-Разумовском  переулке.
Она хранила свою зубную щетку и свой халатик  в  моей  квартире  на  Большой
Дмитровке.
   Однако мы далеко не каждую ночь  проводили  вместе.  Но  в  то  же  время
Екатерина посчитала уместным поднять меня на рассвете - в тот момент,  когда
ее племянник попал в беду.
   Растираясь  полотенцем,  я  вышел  на  кухню  с  видом   на   Генеральную
прокуратуру. Кухня недавно перестала быть коммунальной.  Теперь  я  стал  ее
единоличным хозяином. Сквозь пыльные оконные стекла кое-где пролегли разводы
свежей белой краски. Позавчера я побелил  на  кухне  потолок.  Сегодня  Катя
Калашникова обещала  приехать  и  помыть  окна  и  пол.  Похоже,  уборка  не
состоится.
   Большая Дмитровка сквозь полубеленые окна выглядела пустынной.
   Я бухнул три ложки растворимого кофе в  кружку  с  выцветшей  гравировкой
"Павлу Синичкину за отличную службу". Чайник вскипел,  и  я  налил  кипятка,
положил сахару.
   Великолепное начало. Веселящий напиток, семь  утра,  позлащенная  солнцем
Дмитровка, июнь.
   И срочное личное дело, за которое я, конечно же, не получу ни копейки.
   А пулю в лоб, похоже, - могу.
 
КАТЯ КАЛАШНИКОВА 
В ТО ЖЕ САМОЕ ВРЕМЯ 
 
   "Все-таки  грош  цена  женским  решениям",  -  самокритично  думала  Катя
Калашникова, щелкая центральным замком своего "фиатика" "Пунто".
   Бригада  дворников  уже  бодро  подметала  тополиный  пух  и  мусор  и  с
удивлением поглядывала на  молодую  женщину  за  рулем  маленькой  иномарки.
Наверно, принимали Катюшу за важную бизнес-леди, спешащую с утра пораньше  в
навороченный офис. Эх, если бы...
   Катя тронула "Пунто", поддала газку. Мимо Петровского замка  она  выехала
на Ленинградский проспект и повернула направо,  в  сторону  от  центра.  Она
давно вычислила, что от одного окраинного района Москвы до  другого  удобнее
всего добираться не напрямую, через центр, а кружным путем, по Кольцевой.
   "Да-а, вот, значит, я и приняла  решение...  -  иронизировала  над  собой
Катя.  -  Называется,  созрела...  Решила  твердо  и  навсегда.   "Навсегда"
продолжалось ровно шесть часов..."
   Кандидат  филологических  наук  Екатерина   Калашникова   вчера   наконец
определилась: во-первых,  она  вплотную  займется  докторской  диссертацией.
Завкафедрой уже все уши прожужжал: хватит, мол, в кандидатах ходить,  голова
у тебя светлая, да и возраст позволяет выйти с защитой на ученый совет.  (На
факультете  существовало  негласное  правило:  валить   докторские   у   тех
соискателей, кому еще не  исполнилось  тридцати.)  Кроме  того,  вчера  Катя
решила  плавненько  сворачивать  отношения  с   частным   детективом   Пашей
Синичкиным. С  одной  стороны,  он  классный  парень.  Сильный,  надежный  и
красивый. Но... Никогда с этими мужиками не обходится без "но"... Слишком уж
Паша простой. Без изюминки. Не считать же изюминкой зеленый пояс по карате и
первый разряд по самбо.
   А вот с чердаком у Паши  проблемы.  Ментовский  менталитет.  Бум,  хрясь,
боевики по видаку... Надоело, когда человек знает про Рэмбо, но никогда даже
не слыхивал об Артюре Рембо.
   Вчера оба решения - сворачивать роман с Пашей и браться за  докторскую  -
казались простыми, естественными и жизненно необходимыми. Но  сегодня  утром
стало ясно: простых решений  не  бывает.  Кате  придется  повременить.  И  с
докторской, и с расставанием с Пашей Синичкиным.
   "Нехорошо как. - Она даже покраснела. Или просто жарко в салоне?  -  Пока
все было в порядке, я Пашу решила бросить... А случилась беда  -  и  кому  я
позвонила первому? Именно ему, Павлу Синичкину, позвонила..."
   Но кому еще, спрашивается, она могла позвонить в такой ситуации?
   Мысли перенеслись на племянника, виновника ее непоследовательности.  Нет,
право слово, лучше бы дети вовсе не  росли.  Лучше  бы  Ленчик  до  сих  пор
оставался крохой.
   Катя вспомнила те времена, когда старшая  сестра  Дашка  просила  забрать
Ленчика из детского садика и посидеть с  ним  -  пока  та  в  очередной  раз
устраивала свою личную жизнь... Катя тогда злилась, что с малышом  хлопотно:
то описается, то кашу есть не желает... Да, хлопотно... Но какая это  мелочь
по сравнению с сегодняшними хлопотами!
 
ПАША СИНИЧКИН 
В ТО ЖЕ САМОЕ ВРЕМЯ 
 
   В  восемь  тридцать  пять  утра  я  уже  подрулил  к  брежневской  унылой
девятиэтажке на окраине Москвы. Здесь проживала родная сестра моей Екатерины
- Даша. Плюс ее сын - Ленчик. Катерины, значит, непутевый племянник.
   Вход в подъезд ограничивала стальная дверь". Я набрал на  домофоне  номер
квартиры. Через домофон откликнулся усталый Дашин голос.  Похоже,  здесь  не
ложились всю ночь.
   - Это Паша Синичкин, - браво сказал я.
   - Да, да, открываю, - поспешно и умученно произнесла Даша.
   Даша, старшая Катина сестра, всегда была мне симпатична. Несмотря  на  то
что  мы  с  ней  виделись  два  с  половиной  раза.  Женщина  она   веселая,
общительная. Радушная. Улыбалась в тридцать два  зуба.  Каждой  твоей  шутке
готова рассмеяться. Даже анекдоту, которому  исполнилось  уже  лет  сто.  На
домашних празднествах с ней никогда не тягостно.
   Кстати, гостей она принимала в соответствии с принципом: "Что ни  есть  в
печи, все на стол мечи". Если делает Дарья для родственников винегрет  -  то
это целая бадья! Пирожков с капустой - штук двести.  Гора  салата  "Оливье".
Селедка под шубой на огромном блюде...
   Настоящая русачка. Дарью я из всей Катиной родни любил более всех.
   В лифте по мере приближения к  ее  квартире  у  меня,  словно  у  собачки
Павлова, стала выделяться слюна. Условный рефлекс. Плюс к  тому:  во  рту  с
утра, кроме ударной дозы кофе, ни крошки не было. Пусто в моем холодильнике.
   Моя Катька в отличие от сестры своей Дарьи готовить не любит и не  умеет.
Продуктовых запасов не делает. Ни у себя в квартире, ни тем более у меня.
   Сегодня из-за Дашиных дверей, естественно, пирогами не пахло. Да и прибыл
я к ней отнюдь не на семейный обед.  Даша  открыла  мне  в  халатике.  Глаза
заплаканы. Сейчас, когда она не старалась прихорошиться, стало очевидно: она
много старше младшей сестры -  моей  Катерины.  Яркий  свет  июньского  утра
безжалостно демонстрировал ее настоящий возраст: под сорок.
   - А, вот и Пашенька, - безжизненным голосом проговорила она и на  секунду
доверчиво прильнула к моему плечу.
   Таким жестом приветствуют  обычно  дальних  родственников,  прибывших  на
поминки.
   До поминок дело пока не дошло. Меня и призвали сюда для  того,  чтобы  до
них не дошло.
   - Где больной? -  преувеличенно  бодрым  голосом  попытался  пошутить  я,
пародируя старого доброго участкового врача, доктора Айболита.
   - В своей комнате, - откликнулась Даша.
   - Спит?
   Она пожала плечами:
   - Наверно.
   Мы по-прежнему торчали с Дашей в прихожей.  Прихожая  у  Коноплевых  была
такая маленькая, что мы в ней вдвоем едва помещались.
   - Как Ленька? В порядке?
   - Здоровье - в порядке, -  безучастно  ответила  Даша.  -  Возила  его  в
травмопункт. Рану ему промыли. Говорят, сотрясения мозга нет.
   Я повесил куртку на вешалку.
   - Ну и слава богу. Шрамы украшают мужчину. А Катя уже приехала?
   - В дороге. Звонила из машины со своей мобилы. Будет у  нас  минут  через
пять.
 
ЛЕНЯ КОНОПЛЕВ 
В ТО ЖЕ САМОЕ ВРЕМЯ 
 
   Леня лежал в своей комнате, положив на голову подушку. На  уши  он  надел
наушники от си-ди-плеера. Солнечный Боб Марли звучал сейчас черно-печально.
   Сказать, что Ленчик был подавлен, - значило  ничего  не  сказать.  Первый
острый приступ горя, обиды и боли уже  прошел.  Теперь  в  его  душе  царила
безмерная безрадостная тоска.
   "Господи, оказывается, ты никогда не замечаешь, когда бываешь счастлив...
- думал Ленчик в жесточайшем приступе  меланхолии.  -  Живешь  себе  в  этом
счастье, как рыбка в аквариуме... Купаешься  в  нем...  Словно  какая-нибудь
скалярия или гуппи, не замечаешь водички вокруг себя. Не  замечаешь  до  тех
пор, пока кто-то (я бы сказал бог,  но  в  бога  я  не  верю)  не  разбивает
вдребезги твой аквариум. И ты, несчастный  лузер  ,  барахтаешься  в  жалких
лужах. Глотаешь воздух ртом и жабрами.
   Вот и я... Кем я был всего несколько часов назад?..
   Красивый девятнадцатилетний студент. Второкурсник. У меня была девушка. У
меня были друзья. У меня была машина - пусть  старая,  но  вполне  приличная
"девятка". У меня была  мама.  И  квартира.  И  мечтал  я,  жалкий  человек,
накопить к Новому году денег, чтобы завиться вместе с Машкой  куда-нибудь  в
Европу - причем лучше не в банальную Прагу, а в пижонский Лондон...
   А теперь? Какой теперь мне  Лондон?!  Господи,  лучше  б  я  умер...  Или
заболел. Неизлечимо. Лейкемией. Чтобы умереть через пару недель, а  меня  бы
все пока жалели..."
   Но Леня  не  мог  по  своему  желанию  заболеть,  умереть  или  впасть  в
летаргический сон... Приходилось жить - а жить не хотелось.
   Леня понимал: надо уцепиться  за  какое-то  иное  чувство,  чтобы  с  его
помощью выкарабкаться из своей глубочайшей мерехлюндии.  Как  герой  боевика
выкарабкивается из пропасти, ухватившись за камень, за засохший саксаул.  Но
за какое чувство он мог ухватиться? На что опереться?
   Любовь к Машке?.. "Но Машка, - думал он в приступе самоуничижения  (думал
скорей всего несправедливо, однако находил в своих  мыслях  некий  мазохисте
кий кайф), - она вряд  ли  теперь  будет  любить  меня...  Меня,  ничтожного
лузера, налетевшего на бабки... Меня - практически нищего..."
   Любовь к родителям? К маме? К тетке? "Но они, - мысленно восклицал Ленчик
(опять-таки по-юношески преувеличивая и извращая отношение к нему других), -
они должны ненавидеть и презирать меня. Ведь это я - я,  придурок!  -  под-,
садил их на бабки. На большие бабки..."
   Леня рылся в себе  в  поисках  хоть  какого-нибудь  позитивного  чувства.
Чувства, что заставило бы его встать с кровати. Встать и выйти к  приехавшим
(как он слышал) дяде Паше Синичкину и тетке Катерине. Встать - и начать жить
и действовать. И вдруг... Вдруг Леня ощутил в  себе  одно  чувство,  которое
вроде бы оказалось сильнее депрессии.
   И чувство это звалось злость.  Злость  -  и  жгучая  обида.  Злость  -  и
ненависть. Ненависть - и желание отомстить.
   До сегодняшней ночи никто и никогда из взрослых не бил его по лицу. Никто
и никогда.
   Никто просто не смел этого делать.
   А вот вонючие, грязные кавказцы - посмели. И он - он ничего не мог с ними
сделать. Он им даже не ответил - хотя силушкой его бог  не  обидел.  Он  был
тогда, после аварии, слишком ошарашен. Слишком чувствовал собственную  вину.
"Проклятый интеллигент. Хлюпик!"
   Но теперь... Теперь руки его сжимались в кулаки.
   Его унизили. Они оскорбили его. Они издевались над ним.
   Если бы у него был пистолет... Если бы у него был пистолет - он  взял  бы
его, нашел их и расстрелял. Он выпустил бы в них всю обойму!
   Он ненавидел их. Если б у него был пистолет!..  Но  ведь  пистолет  можно
достать, правда? Достать пистолет, найти кавказцев - и сделать это? Взять  -
и отомстить им? Месть ведь необязательно настигает обидчика сразу.
   Ненависть и мысли о мести словно подбросили Ленчика на кушетке. Он  встал
и зашагал по своей крошечной комнатке. Руки его сжимались  в  кулаки.  Ногти
впивались в ладони.
   Мысли о мести оказались сильнее, чем отчаяние. И слава богу.
 
КАТЯ КАЛАШНИКОВА 
В ТО ЖЕ САМОЕ ВРЕМЯ 
 
   Ленька рос на удивление беспроблемным ребенком.
   Все  раннее  детство  просидел  с  книжками,  а  старшие  классы   -   за
компьютером. Никаких тебе драк и прочих асоциальных поступков.  Единственное
правонарушение зафиксировано  в  пятилетнем  возрасте:  засунул  в  аквариум
включенную лампу. Хотел согреть рыбок.
   Даша гордилась своим правильным сыном,  а  Катя,  бывало,  грешным  делом
думала: "Парень еще нам  покажет,  когда  станет  постарше".  Однако  Ленчик
счастливо миновал и лазанье по крышам, "тарзанкам"  и  подвалам  (в  младших
классах),  и  эксперименты  с  пивом,  портвейном,  сигаретами  и  клеем  (в
переходном возрасте). Даже в институт -  в  Бауманский,  по-прежнему  слегка
престижный, - поступил с первой попытки.
   Ленчик только сейчас показал, на что способен. Зато как показал!
   Катя оставила свой "Пунто" подле израненной Ленькиной  "девятки".  Прежде
чем подняться в квартиру, она осмотрела машинные повреждения. Крыло  помято,
зад продавлен, бампер полуоторван. Смотрится страшненько,  но  несмертельно.
Любой жестянщик из полуподпольного сервиса выправит,  отрихтует  и  покрасит
сотни за три долларов.
   А сколько стоит  выправить  жестянку  у  "Мерседеса  Брабус"?!  В  животе
захолодело, Катя  поежилась.  Если  считать  по-честному,  то  ремонт  новой
иномарки встанет тысяч в пять долларов. Только Катя еще ни разу не встречала
за рулями  "Брабусов"  и  всяких  прочих  "Ягуаров"  честных  людей.  Людей,
считающих по-честному.
   Протаранил бандитскую машину -  получай  бандитский  расчет,  без  судов,
следствий и справедливости.
   Катя отперла дверь в квартиру сестры своим ключом. В коридоре ее никто не
встречал. Настроение, царящее в  доме  Коноплевых,  напоминало  атмосферу  у
кабинета районного дантиста. В рядах "пациентов" царило уныние. Заплаканная,
перепуганная Даша. Насупившийся Ленчик - глаза  обведены  черными  кружками.
Один  Паша  Синичкин  старался  выглядеть  смелым  и  бесшабашным.  Но  Катя
устремила на него проницательный  взгляд  и  поняла,  что  даже  тот  слегка
растерян.
   - Кофе? - очнулась от  прострации-фрустрации  и  выдавила  слабую  улыбку
Даша.
   Катя  молча  кивнула.  Она  не  могла  отвести  глаз  от  Ленчика.  Горло
перехватило жестким комком. Она и подумать не могла, что парень способен  на
такое отчаяние и такую безысходность, которые прочла в его взгляде.
   - Эй, Ленька! Жизнь продолжается, - преувеличенно бодро сказала Катя.
   - Вот и я говорю, - поспешно и неубедительно подхватила Даша.
   Ленчик  не  ответил.  Он  сидел,  вжавшись  в  стул.  Скрюченный,   будто
промерзший воробушек. Глаза - пустые. Словно жестокий врач  ему  только  что
объявил: все, парень, твоя жизнь кончена.
   Катя с трудом отвела глаза от жалкой фигурки.
   Интуитивно она чувствовала - прилюдно жалеть Леню сейчас не время.
   - Твоя "девятка" была  застрахована  по  гражданской  ответственности?  -
требовательно спросила Катя у сестры.
   Даша отвела глаза:
   - Нет.
   - Но почему?!
   Даша не ответила.
   - Девочки, сейчас не время разбираться, - примирительно произнес Паша.
   - Кто они? - жестко спросила Катя. - Те, кто в Ленчика въехал?
   - Бандиты, - всхлипнула сестра.
   От маминых слез Ленчик вздрогнул и сжался еще больше.
   Павел метнул на Дарью укоризненный взгляд и спокойно ответил:
   - Их было  двое.  Мужчины,  лет  по  тридцать  пять  -  сорок.  Восточной
внешности.
   - Чурки, - еле слышно пробурчал Ленчик.
   - А подробней? - потребовала Катя. Вопрос прозвучал  крикливо,  резко.  -
Паша, ты узнал, кто хозяин машины?
   Сестра подняла на нее заплаканные глаза, проговорила еле слышно:
   - Катюша, потише.
   Паша поморщился, но спокойно ответил:
   - Сейчас узнаем. Я уже сделал запрос.
   - Ну да, у тебя же с работниками ГИБДД - особые отношения, - едко сказала
Катя.
   Синичкин спокойно парировал:
   - Можешь узнавать сама. По официальным каналам.
   Катя знала: в ГИБДД у Паши имелась пассия по имени  Любочка.  Калашникова
никогда  с  ней  не  встречалась,  но  заочно  ненавидела.  Знаем  мы   этих
милицейских  тетечек:  губки  бантиком  и  ушки  на  макушке.  Однако   Кате
приходилось мириться с существованием Любы. И даже однажды возвращать  с  ее
помощью права, изъятые злобным гаишником.
   - А вдруг их машина - краденая? - с надеждой прошептал Ленчик.
   Ответа он не дождался.
   В кармане у Паши затренькал мобильный. Синичкин поспешно нажал на  кнопку
приема:
   - Да, привет еще раз, Любаня.
   Даша  успокаивающе  погладила  Катю  по  руке.  Паша  между  тем   жестом
потребовал бумагу и ручку.
   - Так, пишу. Прошлогодний? Плохо. Как,  еще  раз?  Блин,  язык  сломаешь.
Записал. Москвич? Записываю. А,  и  протокол  уже  есть?  И  что  там?  Так,
интересно. Спасибо, солнышко.
   Паша покосился на Катю и добавил:
   - С меня - тысяча тюльпанов.
   Видно, на другом конце провода потребовали в придачу к тюльпанам  чего-то
еще, потому что Павел метнул на Катю смущенный взгляд и пробормотал:
   - И тысячу поцелуев - тоже.
   Катя демонстративно отвернулась к окну. Паша отложил телефон и сообщил:
   - Новости неважнецкие. "Брабус" - новье. Только что прибыл  из  Германии.
Месяц назад на учет поставили. Машина - "чистая", в розыске не числится.
   - Сколько он стоит? - выдохнул  Ленчик.  Паша  сочувственно  взглянул  на
него. Неуверенно предположил:
   - Тысяч пятьдесят?
   - Больше. Семьдесят или восемьдесят, - отрезала Катя.
   Паша продолжил:
   - Хозяин у "Брабуса" человек серьезный. - Паша заглянул в свою шпаргалку:
   - Каримов Парим Суренович, проживает в Москве. Где-то я  уже  слышал  эту
фамилию. - Он обратился к Ленчику:
   - Ты гибэдэдэшный протокол читал?
   - Н-нет, - неуверенно пробормотал тот.
   - А чего ж тогда подписывал?! - ласково спросил Павел. Он  отвернулся  от
Лени, махнул рукой. Объяснил Даше и Кате:
   - Там, в протоколе, - полный набор.  Превышение  скорости  более  чем  на
тридцать  кэмэ  в  час,  проезд  на  запрещающий  сигнал   светофора.   Даже
алкогольное опьянение. Ты чего, Лень, вправду пьяный, что ли, был?
   - Да вы что, дядь Паш! - возмутился Ленчик.
   - А в трубку ментам дышал?
   - Не было никакой трубки...
   - Т