аки у меня! - в который уже раз предложила  Мария
Петровна.
   Но Таня хотела добраться до Богучара и заночевать там.  Это  еще  сто
пятьдесят километров. Значит, за день получится семьсот тридцать, и  еще
столько же  останется  на  завтра.  К  будущей  ночи  она  уже  будет  в
Южнороссийске - доберется туда за два дня, как  и  планировала.  А  Таня
любила исполнять намеченные планы.
   - Нет, баб Мань, на полчасика заскочу чайку выпить - и дальше.
   - Упрямая ты, доча, - не переспорить. Со  мной-то  упрямься,  мне  не
жаль, а вот мужики-то этого ой как не любят...
   - Да я и сама уже поняла, что не любят, - сердито  ответила  Таня.  -
Только что ж с собой поделаешь...
   Они подъехали к унылой пятиэтажке. Выгрузили  сумку.  Таня  вызвалась
нести ее сама. В квартире ("Боже мой, неужели бывает такая бедность?"  -
подумала столичная девушка Таня) Мария Петровна захлопотала над чаем.  А
Татьяна прохаживалась по  единственной  комнате,  оклеенной  выцветшими,
драными обоями, рассматривала фотографии, которыми  вместо  ковров  были
украшены стены. Вот баб Маня, совсем еще молодая, и рядом  ее  муж.  Вот
маленькая дочка Леночка...
   Леночка в  школе...  А  вот  уже  Леночка  с  женихом  -  тем  самым,
непутевым. Таня сняла  фотографию  и  всмотрелась  в  лица  молодоженов.
Красивая девушка  с  робко-влюбленным  взглядом.  И  матерый,  нахальный
парень. С виду - идеальная пара. Но Таня поняла, что имела в виду  Мария
Петровна, когда говорила, что  она  раскусила  жениха  дочки  с  первого
взгляда.
   - Доченька, пошли, чай готов, - позвала ее с кухни баб Маня.
   За чаем Мария Петровна решилась:
   - Послушай меня, Танечка, только не бойся... Тут соседки говорят, что
колдунья я... А я не колдунья... Я просто иной  раз  будущее  вижу...  И
сбывается...
   В Богучар Таня  приехала  вскоре  после  полуночи.  Долго  кружила  в
темноте по ухабистым улочкам в поисках  гостиницы  -  останавливаться  и
спрашивать у редких прохожих не хотелось. Подумала, что город  маленький
и в конце концов она наткнется на гостиницу сама.
   Поиски заняли почти час. Никак Тане не могло  прийти  в  голову,  что
нужно сначала проехать городское  кладбище,  за  ним,  совсем  рядышком,
будет больница, и только потом - местный отель.
   Регистраторша в гостинице скучала.
   - У вас можно переночевать? - спросила с порога Таня.
   - Нужно! - с готовностью откликнулась администратор.  Гостиница  была
почти  пустой,  но  советские  правила  оставались  в   силе.   Служащая
внимательно  осмотрела  Таню  и  ее  багаж,  тщательно  пролистала   все
странички паспорта... Потом пришлось долго заполнять анкету.
   - Вам комнату с туалетом? Это дороже. Ах, вы на  машине...  Место  на
стоянке стоит тридцать рублей...
   Гостиница выглядела и, наверно, была пустой. На  стоянке  стоял  лишь
один "жигуленок" с московскими номерами.
   Танин номер оказался обветшалым  и  казенным.  Ванна  и  унитаз  были
засыпаны толстым слоем извести. "Ну и дезинфекция,  -  подумала  она.  -
Эпидемия у них тут была, что ли?  Пойдешь  душ  принимать  -  выйдешь  с
обуглившимися ногами".
   Изловчившись, Таня поплескалась под краном.
   В гостинице было тихо как в гробу. Из окна виднелось кладбище. Только
в два часа ночи Таня провалилась в сон. Последней мыслью, перед тем  как
ей заснуть, была: "Интересно, а правда это - насчет человека в черном?"
   Мария Петровна тоже долго не ложилась спать.
   Сначала она сидела на кухне. Потом бродила  по  комнате,  разглядывая
фотографии... Особенно долго стояла у той, свадебной, где Леночка  такая
красивая и ее муж так уверен в  себе.  Повинуясь  какому-то  внутреннему
импульсу, сняла фотографию со стены. Из рамки выпала зеленая  бумажка  -
сто долларов.
   Мария Петровна знала, что если перевести  в  американскую  валюту  ее
пенсию, то получится  -  двадцать  долларов.  Откуда?  Оставалось  одно:
изловчилась юная попутчица. Значит, Танечка  подарила  ей  пять  пенсий.
Подарила от души, ничего не прося взамен и даже ничего не сказав...

***

   Москва, июнь 1973 года Июньское  солнце  густо  заливало  Москву.  По
жгучему асфальту улицы Горького тащились троллейбусы, нечасто  проезжали
грузовики и "Волги".
   Антон остановил такси у  перехода  напротив  Центрального  телеграфа.
Шофер в белой кепочке дважды крутанул рычаг  счетчика.  Цифры  на  табло
высветили:
   "3.62".
   - Как раз, - усмехнулся Антон.
   - А на закусь-то будет? - обернул шутку в свою пользу водитель.
   - Будет-будет, еще и на похмелку останется, - Антон  протянул  шоферу
синюю пятерку. - Сдачи не надо.
   - Возьми хоть рубль, я ж пошутил, - попытался для порядка  отказаться
от слишком больших чаевых водитель.
   - Бери-бери, пока я добрый. -  Антон  поощрительно  потрепал  шофера,
вдвое его старше, по плечу.
   - Благодарствуйте, - чуть иронично произнес шоферюга и взял  пятерку,
а сам подумал: "Стиляга, фарца несчастная! Жизнь прожигает,  Сталина  на
него нет!"
   - Езжай, трудяга! -  Антон  хлопнул  дверцей.  Ох  уж  эта  советская
обслуга!
   Мало им дашь - хамят, много дашь - все равно хамят. Уроды!
   "Волга", взревев и обдав Антона сизым дымом из глушителя,  потащилась
вверх по Горького.
   Антон, в синих клешеных  джинсах,  в  белом  обтягивающем  батнике  с
планочкой, пересек тротуар.  За  эти  несколько  секунд  пара  случайных
девичьих взглядов  успели  остановиться  на  его  упакованной,  стройной
фигуре, на пронзительно голубых его глазах,  на  прическе  а-ля  Леннон.
Дамскому полу, на который решительно никакого внимания не обращал Антон,
оставалось лишь гадать, кто он, сей  богатый  красавец:  то  ли  молодой
модный парикмахер, то  ли  подающий  надежды  балерун  Большого,  то  ли
официант из "Метрополя". Антон не был ни тем,  ни  другим,  ни  третьим.
Числился он обыкновенным советским студентом. Больше того: если  бы  еще
шесть лет назад, когда он, мальчик из села, приехал в Москву  поступать,
ему бы вдруг сказали, что он  этак  запросто  остановит  такси  напротив
Центрального телеграфа и пойдет стричься в самый что ни на  есть  модный
салон столицы, он ни за что бы не поверил. Да, он умел хорошо рисовать -
у него даже была персональная выставка. Точнее, его детские и  юношеские
рисунки повесили в детском кинотеатре соседнего с его селом города. Все.
соседи и родственники ездили туда за сто километров их смотреть.
   Но одно дело - фойе детского кинотеатра в провинции, и совсем  другое
- приемные комиссии Строгановского и Архитектурного.
   Ни туда, ни туда он не  поступил.  Пришлось  идти  в  текстильный.  В
текстильный его взяли.
   Институт хоть и на задворках, и стыдно было признаваться  знакомым  и
девушкам, что он учится там, зато парни в вузе были на вес золота, да  и
профессора   там   подобрались   классные.   Плюс   к   тому   природная
сообразительность, быстрый, цепкий ум и неутолимая  жажда  победы  очень
быстро сделали Антона заметной фигурой в институте.
   Довольно скоро к нему в общагу пришел  незнакомый  высокий  парень  с
цепким взглядом и густыми вьющимися волосами.
   - Привет, мне о тебе Фарид рассказывал, - сказал парень, поставив  на
потертый  общежитский  стол  объемистый  портфель.  В  портфеле   что-то
звякнуло.
   -  Одна  звенеть  не  будет,  а  две  звенят   не   так!   -   весело
прокомментировал гость и протянул руку:
   - Я - Слава.
   Антон тоже представился, хотя не  знал  никакого  Фарида  и  не  ждал
никакого Славы.
   Слава между тем стал выгружать из портфеля: сначала -  шесть  бутылок
пива, причем не "Жигулевского",  а  чешского!  Затем  бутыль  водки,  да
такую, какой Антон никогда не видывал: из пузырчатого  стекла,  с  синей
этикеткой и красной надписью FINLANDIA. После водки на  столе  появилась
внушительная банка черной икры, две огромные  светящиеся  воблы  и  блок
сигарет CAMEL. Ну и по мелочи:  хлебушек,  маслице,  кусок  швейцарского
сыра, палка сырокопченой колбасы... Это даже сейчас - целое богатство, а
тогда содержимое портфеля Славы можно было приравнять к золотым слиткам.
   - Чем обязан? -  проговорил  обалдевший  Антон.  Почему-то  в  первый
момент ему показалось, что его пришло вербовать ЦРУ или КГБ. Но он сразу
отогнал эту мысль.  ЦРУ  он  на  фиг  не  нужен,  а  КГБ  вербует  своих
собственных граждан без затей, безо всяких там швейцарских сыров.
   - Сейчас, выпьем - поговорим, - сказал Слава. - Не  люблю  о  деле  -
насухую.
   Слава почему-то вызывал у Антона доверие, да  и  не  выгонять  же  из
голодной общаги гостя с таким богатством!
   Они уселись. После того как прикончили пиво и воблу, беседуя о том  о
сем  (Слава  оказался   интересным   собеседником:   умным,   острым   и
начитанным), гость заговорил о деле.
   Из  недр  бесконечно  объемистого  портфеля  он  вытащил   коричневую
гипсовую маску индейца.
   - На, посмотри, -  протянул  он  ее  Антону  через  стол,  заваленный
ошметками рыбы.
   Антон внимательно осмотрел маску со всех сторон. С тыльной стороны  у
индейца имелась железная скобочка -  чтобы,  значит,  вешать  на  стену,
украшать жилище. Антон поскреб индейца пальцем.
   - Плохое качество, - сказал он. - Через месяц облупится.
   - Согласен, - весело промолвил гость. - Было  плохое  "какчество",  -
продолжил он, подражая Райкину, - и мало "коликчества" -  будет  хорошее
"какчество" и много "коликчества".
   - Но это же китч... - пробормотал Антон, разморенный прекрасным пивом
и разговорами, что они вели со Славой о высоком искусстве.
   - Опять  согласен.  Но  что  еще  народу-то  нужно?  Он  что  у  нас,
когда-нибудь Меламида с Комаром с базара  понесет?..  Ха!..  Индейца  он
моего  с   базара   понесет!   Десять   "рэ"   за   одного   Чингачгука!
Налетай-торопись,  покупай  живопись!..  Короче,  Тоша,  ты  мне  можешь
сделать такую же форму?
   - Да это любой скульптор может... - пожал плечами Антон.
   - А мне "любой" не нужен. Мне ты нужен,  -  загадочно  сказал  гость.
Антон согласился.
   Довольно  скоро  он  стал  не  числившимся  ни  в  каких   ведомостях
художником в какой-то полуподпольной  (а  может,  и  просто  подпольной)
артели. В артели дела шли хорошо, судя по  тому,  что  за  форму  головы
индейца  Слава  отвалил  Антону  триста  рублей  -  сумму  огромную,  не
соизмеримую ни с объемом работы, ни тем  более  с  Антоновой  стипу-хой.
Затем Антон сделал для  Славы  форму  девушки  с  молитвенно  сложенными
руками. Потом - образец пепельницы в виде черепа. После  -  нечто  вроде
театральной маски,  изображающей  Терпсихору.  За  каждую  работу  Антон
получал круглую сумму.
   Слава в общагу  больше  не  приходил.  О  времени  следующей  встречи
извещал письмами без  обратного  адреса,  которые  поступали  в  общагу.
Готовые образцы он забирал у Антона всегда в людном месте  -  где-нибудь
на Калининском, или на лавочке на Тверском бульваре, или даже в бассейне
"Москва".
   Первое время Антон дико боялся, что за ним вот-вот придут. К  каждому
стуку в дверь, к каждому  шороху  прислушивался.  Однажды  он  поделился
своими страхами со Славой. Тот пожал плечами:
   "А за что тебя сажать? Даже если вдруг чего случится -  ты-то  будешь
проходить как свидетель. Друг тебя просил - ты формы делал".
   - А деньги?
   - Какие деньги?!. За бутылку ты мне их делал, за "спасибо", за  банку
икры. Нет, старина, перед законом ты чист.
   После этого разговора Антон почти успокоился.  Стал  с  удовольствием
тратить  деньги.  При  этом  не  слишком  усердствовал,  расходовал   их
осторожно, чтоб не  дай  бог  не  стукнули,  что  студент  живет  не  по
средствам.
   Вот и сейчас Антон вошел в парикмахерский салон напротив Центрального
телеграфа - один из самых модных в Москве, но в то  же  время  не  такой
дорогой, как "Чародейка" на Калининском.
   Через час он вышел преобразившимся. Кудри а-ля Леннон исчезли.
   Белоснежка их никогда не  любила,  а  сегодня  предстоит  решительный
разговор. Надо ей угодить.
   Из зеркала в фойе салона на Антона глянул модный парень в джинсах и с
аккуратной стрижечкой в духе комсомольских работников среднего звена.
   Единственная вольность, которую он  оставил,  -  бакенбарды  в  стиле
западногерманского защитника Беккенбауэра. До свидания  оставалось  семь
минут. А она никогда не опаздывает.
   Антон вышел на жаркую улицу Горького. Припекать стало еще сильнее.
   Антон не пошел к переходу - условленному месту встречи, остановился в
тени дома.
   А вот и она. Поднимается снизу,  от  гостиницы  "Москва",  помахивает
сумочкой.
   Подошла, улыбаясь. Он наклонился, поцеловал небрежно.
   - Куда мы пойдем? - спросила она, беря его под руку.
   - Давай промочим  горло  глотком  доброго  фалернского,  -  предложил
Антон.
   Девушка пожала плечиком. Они спустились на сто метров ближе к Кремлю,
к самому модному молодежному кафе "Космос". В  "Космосе"  Антона  знали,
тут же посадили их за столиком у окна на втором этаже.
   Антон заказал  коктейль  "шампань-коблер"  и  два  по  сто  пятьдесят
мороженого. Девушка от выпивки отказалась, и  ей  принесли  газировку  с
сиропом.
   Здесь было самое вкусное  в  Москве  мороженое.  В  креманках  лежали
политые шоколадом шарики с торчащим, как антенны, печеньем. Из открытого
окна дул ветерок, и жары почти не чувствовалось.
   - Ты наконец постригся,  -  удовлетворенно  заметила  она,  облизывая
ложечку с мороженым.
   - Битлы уже не в моде.
   - А что в моде?
   - "Джизус Крайст - суперстар". Слышала?
   - Нет. А что это?
   - Рок-опера. В следующий раз притащу  тебе  запись.  Там  Йан  Гиллан
поет.
   "Энд Джизус, энд Джизус, энд Джизус мает  дай!.."  -  тихонько  запел
Антон.
   - Тш-ш! Услышат ведь! - зашикала она. И правда, с  соседних  столиков
стали оглядываться. - Ну что ты  за  несерьезный  человек!..  "Госы"  на
носу, а ты - "Джизус"!
   -  Ох-ох-ох,  подумаешь,  "госы"!..  Все  равно   сдадим.   Тройки-то
поставят, куда они денутся. Меня другое волнует... -  Он  сделал  паузу.
Пауза была значительной.
   Они  должны  были  как-то  определить   свои   отношения.   К   этому
подталкивало   не   развитие   их   чувств,    но    логика    советской
действительности. Они оба не  были  москвичами,  оба  учились  в  разных
вузах. Скоро распределение, и, если они  не  узаконят  свою  связь,  его
могут отправить в один город, ее - совсем в другой.
   Ей-то, впрочем, как отличнице, светила аспирантура, а значит, еще три
как минимум года  жизни  в  столице.  Но  Антона  вполне  могли  сослать
куда-нибудь в Иванове - "город невест".
   - Ну и что ты хочешь сказать? - не выдержала она.
   - Как мы будем... дальше... Она поняла.
   - Как? - вызывающе блестящими глазами посмотрела она на  него.  -  Ты
мужчина. Ты решай.
   - А что тут решать? Давай поженимся.
   - Это что, официальное предложение?
   - Да! Да! - вдруг разозлился он. - Официальное!
   - Ну, раз официальное, - улыбнулась она, - тогда я его принимаю.
   - Официант, еще два коблера! - закричал на все кафе Антон.
   - Один!

***

   Таня с удовольствием проспала до одиннадцати. Сквозь сон она слышала,
как шваркают ведрами Уборщицы в коридоре... Чувствовала, как  яркий  луч
солнца пробирается по ее комнате и греет лицо...
   Кровать была жесткой и неудобной, а простыни - какими-то "черствыми".
   "Надо бы просыпаться и ехать дальше", - в полудреме думала  Таня.  Но
так не хотелось вставать...
   Зато в  итоге  она  отлично  выспалась.  Сварила  кофе  -  благо  все
необходимое для этого было в наличии. Без собственных стакана, ложечки и
кипятильника Таня не путешествовала  никогда  и  никуда.  Вода  в  кране
имелась - в сумке же лежали растворимый "Кап Колумби" и сахар.
   Сегодня  у  нее  было  совсем  другое  настроение,  чем  вчера.   Она
чувствовала себя спокойно и уверенно. И совсем  не  одиноко.  Таня  была
довольна тем, что вчера проехала намеченные семьсот тридцать километров,
рада, что познакомилась с забавной старушкой и по мере сил ей помогла...
   А Мария Петровна у себя в квартире в это время молилась за счастье  и
спокойствие Танечки.

***

   Полковник  Валерий  Ходасевич  в  отличие  от  бывшей  супруги   Юлии
Николаевны никогда не испытывал проблем со сном.
   Но сегодня ночью что-то тяготило его. Что-то вмешивалось в  его  сны,
мешало, словно ноющий зуб.  Он  и  спал,  и  вроде  бы  не  спал  вовсе.
Несколько раз открывал глаза,  вглядывался  в  сереющий  рассвет,  потом
снова проваливался в мучительную дрему.
   Проснулся он по давно заведенной привычке ровно в семь.  Как  обычно,
ныла спина, и во рту было гадко от бесчисленного  количества  выкуренных
вчера сигарет. Зато голова была ясная, и  он  отчетливо  понял,  что  же
должен был сделать уже давно и так позорно упустил из виду.
   Он понял, что смущало его в одном из писем княжны.  Он  взял  стул  и
полез на верхнюю книжную полку. Прямо на стуле он  в  нетерпении  открыл
нужную страницу. Так и есть.
   "Ну я и шляпа", - сказал он вслух, слез со стула и поплелся на  кухню
ставить чайник.
   Хотя все это еще мало что значит.
   Через час он уже  был  одет  и  благоухал  одеколоном  "О  Саваж"  от
"Кристиан Диора". Хотя Валерий Петрович никуда не  выходил  неделями,  в
шкафу у него висели двенадцать костюмов, сшитых под его огромную  фигуру
на заказ; имелось две дюжины рубашек и  не  менее  полусотни  галстуков.
Сегодня он выбрал зеленый вельветовый пиджак с черным шейным  платочком.
В нем Валера смотрелся настоящим франтом.
   В 8.15 он вышел на свою тихую улицу и поднял руку, подзывая частника.
   - Сколько можно ждать-то?
   - Я сказал: пусть сидят.
   - Так ведь семь лет уж сидят!
   - И будут сидеть!
   - Им-то что! Они-то там парятся, как на курорте. А мне самому  пацаны
нужны...
   - Кончай базар! Я сказал: сколько надо - столько будут сидеть!
   - Так ведь не придет никто...
   - Придет! Придет!.. И если, сука, ты мне его упустишь - я  тебе  глаз
на жопу натяну! Тебе - лично! Не пацанам твоим, а тебе! Ты  понял  меня,
говнюк?
   - Понял.
   - А еще раз об этом возбухнешь - я тебя сразу, без базара, урою.
   Понял?.. Пацанов ему не хватает!.. На морвокзале сними! Педрила!..

***

   Юлия Николаевна, конечно, еще спала. Валерий Петрович  долго  звонил,
пока наконец из-за железной двери не донесся  резкий  голос  его  бывшей
жены: "Кто здесь?" Потом дверь стремительно распахнулась.
   Юлия Николаевна была в халате поверх ночной сорочки. Лицо ее измялось
от крепкого сна.
   - Что? Таня? Что?
   - Все в порядке, Юлечка, все в порядке,  -  умиротворяюще  проговорил
Валера. - Она мне вчера звонила из Воронежа. Полпути проехала.  Здорова.
Бодра и весела.
   - Зачем ты приехал?
   - Позволь я войду и расскажу тебе.
   - Заходи.
   Валера внес свою тушу в крошечную прихожую. Юлия Николаевна, несмотря
на полное "растрепе", халат и следы от подушки на лице, выглядела  очень
хорошенькой. Худенькая, как девочка, голубоглазая, и даже густые  волосы
до сих пор не тронула седина.
   - Я пойду  умоюсь.  Иди  поставь  чайник,  -  скомандовала  она,  как
командовала им все тринадцать лет их жизни бок о бок.
   Когда она вышла, Валера уже приготовил бутерброды, разложил в вазочки
варенье, достал печенье и конфеты.
   Юлия Николаевна  переоделась.  Выглядела  она,  несмотря  на  сеточку
морщин у глаз и рта, на загляденье. Даже легкий макияж  успела  навести.
Он был ей к лицу.
   - Я не ем по утрам, - резко сказала она.
   - А я ем всегда, - отшутился Валера, доставая сигарету.
   - Не кури здесь! Что Таня?
   Валерий Петрович со вздохом  отложил  курево  и  тщательно,  во  всех
подробностях,  изложил  ночной  разговор  с  Таней.  Потом  выпил  чашку
крепчайшего кофе, съел три бутерброда с  сыром,  покурил  на  балконе  и
вернулся в кухню. Юлия Николаевна колдовала с баночками, где вымачивался
рис. Всю жизнь она сидела на разнообразных  диетах.  Нынче,  видно,  был
черед рисовой.
   Отдуваясь, Валерий Петрович сел на шаткую табуретку  и  изложил  свое
дело.