ни  исчезли  в  двух  крайних  боксах.  Похоже,  что
"черные хозары", занятые в автосервисе, находились в Москве  на  нелегальном
положении и ночевали тут же, на рабочем месте.
   Наконец в начале четвертого утра во дворе  потух  свет.  Смолкла  музыка.
Вскоре утихла гортанная перебранка в  жилых  боксах.  Небо  на  востоке  уже
слегка лиловело.
   Выждал еще полчаса. Восход стал совсем синим. Из  хозарского  автосервиса
не доносилось ни  звука  -  разве  что  изредка  чей-то  всхрап.  Дальнейшее
ожидание теряло смысл. Предстояло рисковать. Через час рассветет. А там, кто
знает, не закипит ли деятельность на автосервисе "Шумахер" с новой силой.
   Я встал со своей кручи. Размял затекшие от долгого лежания  члены.  Затем
размахнулся и бросил со своей горы веревку (с  кошкой  на  конце)  на  крышу
боксов. Мне повезло: кошка зацепилась за Внутренний козырек гаражной крыши с
первого раза. И не слишком прогремела.
   Затем, не выпуская из  рук  веревки,  я  спустился  с  земляной  кручи  к
внутренним  стенам  боксов.  Здесь  царили  грязь,  темнота  и  вонища.  Под
кроссовками что-то чавкало.
   Я проверил надежность веревки. Она держала мое слегка тренированное тело.
Упираясь ногами в железный  бокс  и  перехватывая  веревку  руками,  я  стал
подниматься по внутренней стене гаражей.  Признаться,  в  кино,  особенно  в
исполнении  Тома  Круза  и  Пирса  Броснана,  подобные  операции  смотрелись
несколько более изящно. А главное - выполнялись почти без звука. К тому же у
Круза с Броснаном имелась, на случай  если  они  невзначай  громыхнут,  куча
всякого диковинного оружия. У меня же - одинокий газовый "Макаров". Однако я
все равно, как дурак, лез и лез на крышу хозарских боксов.
   Наконец  я  взобрался  на  нее.  Прислушался.  Слава  богу:  ухайдаканные
полуночной работой "черные хозары" спали, кажется, без просыпа.
   Я осторожно пошел  по  крыше.  Шум,  издаваемый  металлическими  листами,
показался мне ужасающим. Я утешил  себя  тем,  что,  окажись  крыша  покрыта
шифером, он трещал бы еще несносней. Очень осторожно я подошел  к  козырьку,
что нависал над машинным двором. Взглянул на него  сверху.  Двор  был  пуст.
"Черные  хозары"  не  проснулись.  Видно,  крепко  эксплуатировали   их   на
автосервисе "Шумахер".
   Я снял с кромки крыши свою кошку и вместе с нею  и  с  веревкой  спрыгнул
внутрь  автосервиса.  Это  заключительное  упражнение  своей  гимнастической
программы мне удалось выполнить почти бесшумно.
   За все те последние четыре  часа,  что  я  наблюдал  со  своей  кручи  за
жизнедеятельностью хозарского машинного двора, я заметил, что  дверь  одного
из восьми здешних боксов ни разу не открывалась.  А  в  тот  день,  когда  я
приходил сюда по поводу Ленчика, именно тут находился  пораненный  хозарский
"Мерседес Брабус". Я осторожно подошел к этому - похоже, "блатному" - боксу.
   На металлической двери висел замок. Я достал из кармана  куртки  комплект
отмычек. Вскрыть замок оказалось трехсекундным делом. Еще двадцать секунд  я
потратил на то, чтобы смазать машинным маслом петли железной двери.  У  этих
хозар двери в  гаражах  визжали,  словно  подъемные  мосты  в  средневековых
замках.
   Под моими руками дверь бокса открылась бесшумно. Спустя минуту я очутился
внутри гаража.
   Включил фонарик. В гараже размещался  великолепный,  черный,  похожий  на
акулу "Пассат" без номеров.  Я  готов  был  поставить  четыре  цента  против
четырех пассатовских колес, что машина числилась в  базе  данных  ГИБДД  как
угнанная.
   Зажав фонарик во рту, я спустился вниз,  под  машину,  в  ремонтную  яму.
Натекшего масла и обмасленных тряпок здесь оказалось столько, что  кроссовки
мои можно было считать испорченными.
   Я достал кое-что из кармана и сунул под груду ветоши.  Затем,  не  медля,
пустился в обратный путь. Дверь бокса опять не издала ни звука. Я  аккуратно
запер висячий замок. В  машинном  дворе  по-прежнему  никого  не  оказалось.
Однако на улице уже совсем рассвело,  поэтому  любой  хозарин,  вышедший  по
нужде из жилого гаража, без труда увидел бы меня. Я по-быстрому и  по-тихому
пошел в сторону от боксов.
   Путь отступления я избрал иной. Стремительно  и  бесшумно  я  добежал  до
запертых ворот автосервиса. В два приема оказался на их верху.  Ворота  подо
мной застонали, заскрипели. Я спрыгнул с них вниз, на безопасную  землю  вне
автосервиса "Шумахер" - створки ворот  загремели  еще  пуще.  Звук  оказался
столь громким, что не мог не разбудить хотя  бы  одного  из  хозар  (как  ни
утомлены они были непосильным трудом).
   Где-то в боксах раздалось кряхтение. Затем  там  по-русски  заматерились.
Потом прозвучали шаги в сторону закрытых ворот. Однако я уже успел  отбежать
от них метров на двадцать пять.
   - Блятт, кто??! - раздалось за запертой железной дверью гневное  гарканье
одного из разбуженных хозар.
   Я заорал из безопасного далека пьяным голосом:
   - Чурки гребаные, скоро вам всем трындец наступит!
   И запустил в ворота камнем. Ворота загудели гулким эхом.
   Ответом мне стал взрыв гортанного витиеватого мата - его  вычурности  мог
бы позавидовать любой механизатор из краев березового ситца.
   Я не стал вступать в  перепалку  с  разбуженным  хозарином,  отбежал  еще
метров на сто пятьдесят. Затем достал свой мобильный телефон.  Набрал  номер
славного рубоповца Сани Перепелкина. Он как раз сегодня дежурил.
   - Птичка в  гнездышке,  -  сказал  я  полупроснувшемуся  Сане.  -  Можете
начинать.
 
ДАША КОНОПЛЕВА 
 
   Наступил новый день. Настроение опять  было  хуже  некуда.  Больше  всего
хотелось сидеть и реветь, реветь. Хлестать стаканами водку.  Или,  окаменев,
сидеть у окна, высматривая Ленчика. Убеждать себя, что сын просто задержался
у друзей.
   Искушение  сдаться  действительно  было  сильным:  напиться  бы   сейчас!
Нареветься от души, в голос!
   Но Даша сжимала зубы. До крови кусала губы.
   До боли обхватывала себя руками. И - не сдавалась. Сейчас, в самые черные
дни ее жизни, ей помогало карате.
   Многие полагают, что карате - это драка. Что главное  здесь  -  замочить,
вырубить, изничтожить.
   Дураки.
   Карате - это образ жизни. Это способ собраться с силами. Это  возможность
укрепить волю и... В общем, если б не ежедневные тренировки - по  два  часа,
безо всяких поблажек, - Даша б не выдержала свалившейся на нее беды.  Лежала
бы целыми днями на диване, уткнувшись в Ленькину футболку. Рыдала.  Лечилась
бы водкой. В общем, приняла бы свою трагедию как должное. Не сражалась бы со
своей бедой. Смирилась.
   Но Дашин тренер говорил, что сдаются только слабые. А  сильные  -  мстят.
Она верила тренеру. И считала себя сильной.
   Дашина месть требовала от нее хорошо выглядеть. И чтоб глаза были ясными,
а улыбка - яркой.  Потому  пришлось  забыть  о  слезах:  от  них  проступают
морщины.
   Даша проснулась рано. Никакого кофе  и  неспешного  завтрака.  Сначала  -
пробежка в быстром темпе на пять километров. Потом - сто  отжиманий,  двести
приседаний и три минуты в стойке кибодаче. Отдышаться -  и  еще  час  лупить
грушу, представляя, что вместо нее ты бьешь Наримов и Усланов...
   Даша довела себя до полного изнеможения.
   Тело бунтует,  ноги  подкашиваются,  а  мышцы  разрываются  ослепительной
болью. Зато в голове - просветление. И на душе - легко  и  пусто.  Забываешь
про свою беду. Ну, может, и не  забываешь,  а  хотя  бы  отодвигаешь  ее  на
задворки сознания.
   Даша с наслаждением приняла душ. Выйдя из ванной, ожесточенно  захлопнула
дверь в комнату Ленчика. Там сладко пахло сыном. Нет! Она подумает  об  этом
потом! А сейчас Даша занята. Ведь завтра ей предстоит свидание с Петей.
   Большой босс на Дашу  запал  -  ошеломлен,  поражен,  восхищен...  Теперь
требовалось окончательно его приручить. И приручить - наверняка.  Продумать,
подготовиться до мелочей.
   Петр назначил встречу  в  "Белом  солнце  пустыни".  В  путеводителях  по
ресторанам  Москвы  заведение  не  значилось.  "М-да,  значит,  местечко   -
элитное", - заключила Даша.
   Еще неделю назад она бы отчаянно запаниковала. Она всегда боялась  всяких
дорогих ресторанов. И больших боссов - тоже. Но теперь.., теперь ей и  океан
по колено. Она готова отправиться  хоть  в  самый  размаксимистый  "Максим"!
Только предварительно как следует подготовиться - чтобы  ударить  наверняка.
Выбить сто очков из ста.
   Подготовка заняла целый день. Даша наконец поняла, почему подруги богатых
людей не работают. Не только из-за того, что они - лентяйки.
   Когда ведешь светскую жизнь, работать совершенно некогда.
   Пришлось посетить маникюршу и восстановить надломанный ноготь.
   На носу очень некстати выскочил прыщик. Но к косметологу Даша  решила  не
идти. Кощунственно расслабляться на мягкой кушетке, когда ее Ленька прикован
к  батарее.  Она  самолично  выдавила  прыщик  заточенной  спичкой  и   даже
порадовалась  режущей  боли.  Парикмахерской  тоже  удалось  избежать.  Даша
накрутила волосы на бигуди, а после расчесала  их  жесткой,  так  называемой
"собачьей" расческой - получилась вполне приемлемая  укладка.  Если  стрижка
хорошая - и этот варварский способ сгодится.
   Нужно было подумать и о машине. Со спортивным "Мерседесом" Даша решила  в
этот  раз  не  связываться.  Слишком  дорогое  удовольствие.   Она   выбрала
бюргерский "Опель Вектра". Авто без изысков, но все лучше,  чем  "жигуленок"
или тем паче метро.
   Прокатчики расстроились. Сказали грустно:
   - Ну-у, эта машина совсем дешевая. Всего сто долларов в сутки.
   - В следующий раз я "Хорьх" возьму, - пообещала Даша.
   "Хорьх" 1935 года  выпуска  стоял  на  подиуме,  нахально  сияя  лаковыми
боками.  Машина  успела  сняться  во  многих  советских  фильмах  и   стоила
астрономически: полторы тысячи за сутки проката. Даша очень  надеялась,  что
"Хорьха" ей удастся-таки избежать.
   Она пригнала "Опель" домой уже вечером. Глаза  слипались.  Но  нужно  еще
было отгладить одежду - новый красный  костюм.  За  гладильной  доской  Даша
простояла  не  меньше  часа.  Богачам,  понимаете  ли,   полагается   носить
натуральные ткани. А проклятый лен пока выгладишь - одуреешь. А  завтра  еще
придется подбирать к костюму уместные тени. Покупать новую туалетную воду  -
с молодежным, озорным ароматом. Что еще?
   "А что я там буду делать, в этом ресторане?" - вдруг осенило ее.
   Стыдно признать, но Даша Коноплева в свои почти сорок имела о  ресторанах
самое смутное представление. "Ты, мамик, - костная, - подкалывал ее, бывало,
Ленька. Именно так, с "т" в середине: "костная" - от слова "кость". - Совсем
повернулась  на  своей  домашней  готовке.  Хоть  бы  в  "Макдоналдс"  какой
сходила!"
   - Не хочу я за свои деньги еще и травиться! - защищалась, бывало, она.
   После жирных биг-маков ее тошнило. А посконные "Елки-палки", куда однажды
ее вывел сын, вообще оказались ниже всякой критики. Даша, помнится, заказала
там "телегу" - то есть закуски по своему выбору: разные  салатики,  холодцы,
грибочки... Стоила "телега" изрядно, а вкусности в ней оказалось  -  на  две
копейки.
   В селедке под шубой свекла порезана, причем крупно, хотя ее  надо  тереть
на терке. А "Оливье" - вот убожество! - приготовлено на основе  колбасы.  Да
любая хозяйка скажет, что колбасные "столичные" салаты канули в Лету  вместе
с социализмом! "Оливье" нужно делать из курочки, из кальмарчиков. В  крайнем
случае - на мясе из бульона. Но уж никак не на убогой "варенке"!
   Даша допускала, что в "Белом солнце пустыни" готовят повкуснее, нежели  в
"Елках-палках". И счета небось приносят - ого-го-го какие!
   А если там, допустим, подают улиток - как в  любимом  фильме  "Красотка"?
Как прикажете их есть?! К ним вроде какие-то специальные щипчики полагаются.
Ну ладно, улиток она может и не  заказывать.  Но  шашлык-то  наверняка  есть
придется! Для него тоже, наверно, существуют какие-то правила.
   На пикниках Даша обожала сгрызать мясо прямо с шампура. Но в этом  кабаке
такой подход вряд ли покатит. Купить книжку по этикету? Тренироваться  перед
зеркалом - скажем, на сливах, нанизанных на шампур?..
   "Господи, чем я занимаюсь? - вдруг вспыхнуло в голове. -  А  мой  Ленька,
избитый, у этих гадов, ему небось и хлеба-то вдоволь не дают".
   На глазах  с  готовностью  выступили  слезы.  Все-таки  философия  карате
помогала ей не всегда.
   "Нельзя! Нельзя реветь! - приказала себе Даша.  -  Я  работаю!  Я  спасаю
его!!!"
 
КАТЯ КАЛАШНИКОВА 
 
   Бахтияров разрешил Кате съездить домой за  вещами  и  наказал  явиться  к
полуночи.
   Калашникова  приехала  в  начале  первого.  За  день  она  намоталась   и
рассчитывала  на  спокойное  чаепитие  в  профессорском   кабинете.   Однако
Бахтияров встретил ее хмуро. Заявил: "Вы опоздали!" Чаем не угостил. И велел
- именно так, я велел! - немедленно отправляться спать.
   Катя, решившая во что бы то ни стало вжиться в  роль  хозарской  женщины,
подчинилась. Покорно поплелась в отведенный ей "малый кабинет".
   Помещение оказалось донельзя жалким - обычная кладовка:  площадь  два  на
два метра, окна не предусмотрены, пахнет пылью. Сюда едва вмещались короткий
жесткий диванчик да кособокий стул. А для воздуха места не хватило. Духота в
комнатенке стояла смертельная. "Я-то надеялась,  профессор  мне  хотя  бы  в
гостиной постелит! - думала Катя. - А он в душегубку  засунул...  Тоже  мне,
восточное гостеприимство!"
   Заснуть никак не получалось. Дурацкий диван  отдавливал  бока,  в  духоте
надсадно гудели мухи. "Зачем  я  пошла  на  это?  -  терзала  себя  Катя.  -
Занимаюсь какими-то глупостями. Чего я этой своей  затеей  добьюсь?  Будь  я
сейчас рядом с Пашей - от меня, может, было бы больше пользы".
   "Нет уж, господин Бахтияров, так не пойдет. Если б вы мне свою спальню  -
между прочим, с кондиционером! - отдали, я б еще подумала. А так  -  с  меня
хватит. Ухожу".
   Катя вскочила с дивана, натянула одежду. Она сейчас разбудит профессора и
скажет, что передумала. Все равно у нее ничего не выйдет. Чего зря мучиться?
Она вырвется из ужасной кладовки. Приедет домой, примет душ,  раскинется  на
любимой безразмерной кровати... Наверное, позовет Синичкина. Они поговорят о
делах, а потом, может быть...
   Катя толкнула  дверь  -  не  поддается.  Попробовала  сильнее  -  тщетно.
Заперто. На ощупь - света в кладовке не полагалось - Катя  принялась  искать
дверную ручку. Вот она. А вот - прорезь замка. И ключ - торчит снаружи. Ну и
шуточки! Придется стучать.
   Горничная явилась только минут через двадцать.
   - Откройте, Альмира! -  потребовала  Катя.  Горничная  пробурчала  что-то
неразборчивое. Но дверь не отперла.
   - Откройте немедленно! - повысила голос Калашникова.
   Альмира наклонилась к замочной скважине. Отчетливо произнесла:
   - Вы не смеете нарушать покой профессора! И зашаркала прочь от кладовки.
   - Стойте! Вернитесь! - крикнула Катя. Ответа не последовало.
   Катя в ярости  бросилась  на  диванчик.  "Ну,  спасибо  тебе,  Бахтияров!
Удружил! Запер в душегубке!  Ладно,  я  тебе  отомщу,  профессор-садист.  Ты
ведешь себя, будто сам от меня не зависишь. А  отзывы  на  статьи  тебе  кто
пишет?! Зачеты у твоих студентов - кто принимает?! Попроси только теперь  на
семинаре тебя подменить! Или подвезти до дома после кафедральной пьянки".
   Мухи гудели как заведенные. Катя закрылась от них подушкой.  Поскорей  бы
утро.
   Утро наступило для нее в половине пятого. Бесстрастная Альмира  отомкнула
комнату, неласково потрепала Калашникову за плечо. Едва Катя открыла  глаза,
Альмира проговорила:
   - От профессора! -  И  протянула  ей  записку.  Калашникова  застонала  -
бумажка была покрыта хозарской вязью.
   - Жду на кухне, - сообщила Альмира и удалилась.
   - Пошла ты... - еле слышно пробурчала Калашникова по-русски и уткнулась в
записку.
   Голова после  полубессонной  ночи  соображала  с  трудом.  Над  посланием
профессора Катя просидела минут десять.  Наконец  перевела:  "Вы  ничего  не
добьетесь, если будете и дальше так себя вести".
   Да, скорость перевода у нее безумная: десять минут на две строчки! Стоило
столько торчать в Библиотеке иностранной литературы. "Но я же таки перевела!
Значит, по-хозарски - понимаю! - принялась утешать себя Катя. И сама же себе
ответила:
   - Ни черта я не понимаю. Только слегка. Чуть-чуть".
   Но  какой  толк  от  "чуть-чуть"?  Кате  было  нужно  -  совершенство.  А
"чуть-чуть" - фуфло. Если "чуть-чуть" - вся затея пойдет прахом.
   Может, действительно  потерпеть?  Вдруг  Бахтияров  окажется  кудесником?
Научит? Вобьет в ее голову хозарские премудрости?  Ради  этого  и  в  тесной
кладовке можно покуковать, и выходки хмурой горничной вытерпеть.
   Катя пригладила взлохмаченные волосы и поплелась в кухню. Она  надеялась,
что ей удастся  выпросить  у  Альмиры  чашку  крепкого  кофе.  Но  горничная
оказалась неумолимой:
   - Сначала мы должны обиходить (так и сказала - обиходить!) профессора.
   Альмира принялась  варить  кофе.  А  Катю  заставила  готовить  хамами  -
наполнять тонкие лепешки тертым козьим сыром и резаной кинзой.
   С теркой Катя обращаться не умела - и немедленно сломала об нее ноготь. А
острым, как кинжал, ножиком, которым следовало резать кинзу, отхватила  себе
чуть не полпальца.
   - Безрукая! - проворчала Альмира.
   - Йод-то у вас хоть есть? - терпеливо спросила Катя.
   Кровь из порезанного пальца хлестала так, что Калашникова не успевала  ее
слизывать.
   Горничная пожала плечами  и  достала  из  шкафа  закопченную  буро-медную
склянку. Приказала:
   - Дай руку!
   Катя повиновалась. Альмира посыпала ее палец странным красным порошком.
   - Боже, что это? Перец? - взвыла Калашникова. В  несчастный  палец  будто
черти вгрызлись.
   Она бросилась к раковине - скорее  смыть  адское  средство.  Но  железные
пальцы Альмиры вцепились в плечо, удержали:
   - Мочить нельзя! Загноится!
   - Я не могу! - выкрикнула Катя. На глазах выступили  слезы,  палец  жгло,
словно каленым железом.
   - Терпи, - приказала Альмира.
   - Что ты мне насыпала? - простонала Катя. Боль постепенно отступала.
   - Народное средство, - пояснила горничная. - Хемакам. Смотри,  кровь  уже
остановилась.
   Калашникова в изумлении увидела, что кровь действительно не  течет.  Мало
того, капельки, оставшиеся на ране, на  глазах  высыхали  и  свертывались  в
хлопья. А палец только легонько пощипывало, словно от комариного укуса.
   - Из чего это делается? - благоговейно спросила Катя.
   - Конский навоз.  Молотые  куриные  кости.  Сушеный  коровий  желудок,  -
спокойно объяснила Альмира. - Очень древнее средство.
   Катю передернуло. Лучше уж лечиться по старинке, йодом.
   Горничная между тем взглянула на часы и гневно воскликнула:
   - Опоздали! Из-за тебя! Быстро неси профессору завтрак!
   Альмира ловко расставила на подносе тарелку с хамамами, кофейник и чашку.
Катя не преминула отметить, что чашка оказалась в единственном экземпляре.
   - А мне что - кофе не полагается? - поинтересовалась она.
   Альмира сухо ответила:
   - Женщины не имеют права есть вместе  с  мужчинами.  Ты  поешь  здесь,  в
кухне. Когда тебе позволит профессор.
   Катя не стала спорить. Посылая про себя тысячу проклятий на Бахтиярова  и
несговорчивую горничную, она поволокла поднос в профессорский кабинет.
   Профессор уже сидел за письменным столом, копался в своих талмудах.
   "Если и ты начнешь меня строить - точно уйду", - подумала  Катерина.  Но,
увидев ее, Анвар Шойвович просиял. Подскочил, выхватил из рук поднос, сказал
ласково:
   - Доброе утро! Проходите, Катюша, садитесь. Калашникова ответила  на  его
улыбку, с облегчением опустилась в глубокое кресло.
   - Как вам спалось? - заботливо спросил профессор.
   - Отвратительно, - честно ответила  Катя.  И  вздрогнула.  До  нее  вдруг
дошло, что диалог они вели -  на  хозарском!  И  она  -  понимала,  она  все
понимала!
   Профессор между тем потянулся к книжному шкафу и выудил, из него кофейную
чашку. Протер ее нос