овым платком, разлил кофе. Пояснил:
   - Не хочу, чтобы Альмира видела. Я велел ей вести себя с вами  -  как  со
своей. А хозарским женщинам...
   - ..в  присутствии  мужчин  есть  не  полагается,  -  закончила  Катя.  И
добавила:
   - Что у вас за порядки дурацкие! И почему мне надо их осваивать?..
   Профессор отхлебнул кофе. Прикрыл глаза и процитировал:
   - Будь во всем смирен: в осанке,  в  одежде,  в  сидении,  в  стоянии,  в
походке, в постели.
   - Это что - хозарский эпос? - поинтересовалась Катя.
   Кофе у Альмиры получился отличным, она с  наслаждением  смаковала  каждый
глоток.
   - Хамаму возьмите, - предложил профессор и продолжил:
   - Это из поучений Святого Антония Великого. Он жил в  первом  веке  нашей
эры. Мы чтим его заветы...
   Катя не сдержалась и хмыкнула. Это чурки-то - чтят  заветы  христианского
святого? Это хозары-то - смиренные?
   От профессора не ускользнула ее усмешка.
   - Я понимаю, Катя, о чем вы думаете. Но прошу вас, поверьте:  те  хозары,
что остались в родных горах, действительно скромны и смиренны. В наших домах
никогда не услышишь крика и шума, никогда не увидишь пьяных.
   Катя выслушала профессора не перебивая. И сказала:
   - А на нашем рынке чур.., извините, ваши соплеменники  орут  так,  что  в
ушах звенит. И напиваются они, как свиньи.
   Как  сказать  "свинья"  по-хозарски,  Катя  не  знала.  Произнесла  слово
по-русски.
   - Элуат. "Свинья" по-хозарски - элуат, -  сообщил  профессор.  И  грустно
добавил:
   - К сожалению, вы правы, Катя. Не все хозары перенесли искушение Москвой,
торговлей, деньгами. Но ведь в любой семье не без урода. И - в любой нации.
   Катя великодушно согласилась:
   - Спорить не буду. Русские  торговки  орут  еще  громче  и  напиваются  -
сильнее. - Она помолчала и добавила:
   - А как тогда быть с теми хозарами, которые врезались в Ленчика?  Никогда
не поверю, что они читали Антония Великого.
   - Почему же, читали,  -  усмехнулся  профессор.  -  Иное  дело,  что  они
истолковали  его  поучения,  -   Бахтияров   замялся,   -   м-м,   несколько
специфически.
   - Смиренной - должна быть только женщина? - догадалась Катя.
   - Не совсем так, - ответил  профессор.  -  Смиренным  должен  быть  любой
неверный. - Бахтияров залпом допил свой кофе и горячо продолжил:
   - Неверный - это не человек. С ним нельзя иметь дел, его нельзя  уважать,
его нужно - только использовать. Выжать из него  все,  что  можно,  а  потом
уничтожить. Хозарам запрещено вести  дела  с  неверными,  жениться  на  них,
дружить с ними...
   - Вот это философия, - ошарашенно проговорила Катя.
   Профессор горячо продолжил:
   - Согласен, это звучит непривычно. Но подумайте, в  наших  правилах  ведь
есть и рациональное зерно! Хозарский народ - малый народ. Наша культура  все
больше ассимилируется с русской. Единственный способ  сохранить  традиции  и
язык от вымирания - отгородиться от прочего мира. Жить самим по себе.
   "Вот и сидели бы у себя в горах - сами по себе! - зло подумала Катя. - За
каким же чертом тогда в Москву претесь?"
   Она чуть  было  не  произнесла  свою  мысль  вслух.  В  последний  момент
одумалась - зачем профессора-то зря обижать? Он ей ничего плохого не сделал.
А вот с Альмирой теперь -  все  понятно.  Зараза-горничная  за  неверную  ее
держит. Катя тихо произнесла:
   - Альмира, она меня использует? Ведет себя со мной, как с неверной?
   - Альмира ведет себя так, как  я  ей  приказал,  -  досадливо  отмахнулся
профессор. И добавил:
   - Но речь не о ней. Речь о психологии нации - в  целом.  Я  расскажу  вам
сейчас одну притчу. Постарайтесь ее понять.
   - Хозарскую притчу? - уточнила Катя.
   - Да.
   - На хозарском?! - грустно спросила она.
   - Да, - улыбнулся Бахтияров.
   - Тогда говорите помедленнее, - попросила Катя.
   Профессор прикрыл глаза и принялся рассказывать. Речь его звучала плавно,
певуче.  "А  их  язык  -  может  быть  музыкальным!"  -  удивленно  подумала
Калашникова.
   - Жила в горах хозарская  семья.  Было  их  пятеро:  отец,  мать  и  трое
сыновей. Старшие дети отца почитали, жили по его заветам. Скакали на лошадях
не хуже, чем он, стреляли лучше его, женились на тех, кого указал он. Не мог
нарадоваться  отец  на  своих  старших-детей.  Все  было  хорошо  в   семье:
хозяйство, дорогое оружие, внуки, полные закрома. Только младший сын огорчал
родителя.
   - Сказка про Иванушку-дурачка! - радостно перебила профессора Катя.
   Бахтияров нахмурился. Потребовал:
   - Скажите это по-хозарски!
   Катя грустно вздохнула - лучше  б  не  высовывалась  со  своей  репликой!
Мекая, как  нерадивая  студентка,  Калашникова  с  трудом  составила  фразу.
Профессор заставил повторить ее пять раз, добиваясь идеального произношения.
Наконец удовлетворенно вздохнул и продолжил:
   - Младший сын вставал не с зарей, а поздним  утром.  Лошадей  он  боялся,
стрелять не умел, жениться не желал. Вся семья билась с ним  -  уговаривали,
наказывали. Посылали младшего в поле - после его труда  урожай  не  родился.
Посылали на охоту - дичи не приносил. Даже воды из колодца донести  не  мог,
половину расплескивал. И однажды попросил младший сын: "Нет мне  покоя!  Нет
от меня пользы! Отпусти меня, отче, в город. Научусь я там уму-разуму". Отец
все обдумал - и разрешил. Отец считал себя мудрым. Он полагал,  что  младший
посмотрит на ту жизнь, что вне хозарского селения, и вернется назад. Поймет,
что нет ничего лучше горного воздуха, и  родниковой  воды,  и  диких  лесов.
Однако шли годы. Но младший не возвращался. Он приезжал в гости, и  привозил
гостинцы, и рассказывал, как интересно идет жизнь в большом городе. А в один
из приездов младшего сына домой его вдруг нашли мертвым.
   Катя, внимательно слушавшая притчу, вздрогнула и живо спросила:
   - Кто же его убил?
   - Отец, - спокойно ответил профессор.
   - Но почему? - не поняла она. И догадалась:
   - Он что, решил жениться на неверной?
   - Об этом в притче ничего не говорится, - вздохнул Бахтияров.  -  И  вам.
Катя, ни за что не догадаться. Отец убил младшего сына вот  почему.  Тому  в
чужом городе было лучше, чем в хозарской семье. Вот и все.
   - Как все? - не поняла Катя.
   Профессор прикрыл глаза и тихо проговорил:
   - Повторяю еще раз. Младший сын прижился в мире неверных.  А  неверный  -
это не человек.
   Ему нельзя доверять, с ним нельзя дружить. Его можно - только обманывать,
использовать, а потом - убивать. Я  хочу,  чтобы  вы  это  поняли.  Это  вам
пригодится, когда вы пойдете выручать своего племянника.
   - Анвар Шойвович, - в ужасе спросила Катя, - это вы серьезно? Он  грустно
вздохнул:
   - На моей родине, в Итили, меня уважают. Я - большой человек,  профессор,
я сделал карьеру в мире неверных. Но я никогда  не  смогу  признаться  своим
соплеменникам, что у меня есть русские друзья.
   Кажется, профессор ждал от нее сочувственных слов.  Но  Катя,  охваченная
ужасом, воскликнула:
   - Боже мой,  что  же  они  сделают  с  Ленчиком?  Профессор  успокаивающе
погладил ее по руке:
   - Тише, Катюша, тише. Пока ваш племянник  будет  им  нужен,  они  его  не
тронут...
   Он сделал паузу, опять вздохнул и отрезал:
   - Но не надейтесь, что после того, как вы отдадите выкуп, вы увидите  его
живым.
   Катя вскочила. Из глаз незаметно для нее самой брызнули слезы.
   Профессор вышел из-за стола, ласково обнял ее за плечи:
   - Катенька, милая! Вы же говорили мне. Ленчик - он  сейчас  не  один,  не
брошен. Ведь ваш друг, детектив, не сидит без  дела?  И  ваша  сестра,  мать
Лени, - тоже? Зачем еще вам-то куда-то бежать? Разве Лене  от  этого  станет
легче?
   - Но что же мне, что же мне делать? Профессор твердо сказал:
   - Делайте то, что вы умеете делать. Учитесь.
   - Бесполезно! - в отчаянии выкрикнула Катя. - Я не успею. Осталось  всего
пять дней.
   - Целых пять дней, - поправил ее профессор. И добавил:
   - За это время хозары Ленчика не убьют, обещаю вам это.
   Профессор усмехнулся:
   - Только никому не рассказывайте о том, кто вас учил. Давайте,  Катенька,
еще кофе.
   Слезы  капали  в  чашку,  губы  дрожали.  Катя  подняла   на   профессора
заплаканные глаза:
   - Ну почему, почему же они такие сволочи? Ой, извините, Анвар Шойвович.
   Профессор не обиделся. Он спокойно сказал:
   - А вот хозары считают, что настоящие сволочи - это русские.
   - Почему? - не поняла Катя.
   - Потому что только русские бросают своих одноплеменников в беде. А когда
беда случается с хозаром - весь клан бросается ему на выручку.
   Катя молчала, переваривая услышанное. А профессор строго сказал:
   - В общем, все,  Екатерина  Сергеевна.  Хватит  слез,  довольно  истерик.
Продолжаем работать. Вот вам текст, переведите его.
   Она  машинально  взяла  исписанные  хозарской  вязью  листки.  Попыталась
вчитаться. Непонятно. Ничего не понятно!
   Катя отложила текст. Умоляюще взглянула на профессора.
   - Анвар Шойвович, пожалуйста! Можно я съезжу к Даше? На часок, не больше!
   Профессор хмуро посмотрел на нее. "Сейчас скажет:  "Уезжай  и  больше  не
возвращайся!" - в страхе подумала Катя. Но Бахтияров, видимо, прочитал в  ее
лице что-то особенное. Он вздохнул и произнес:
   - Езжайте. Что уж с вами делать? Через пару часов жду обратно. И вот  еще
что. Вот вам кассета с уроками хозарского. Послушайте по дороге. Вернетесь -
сдадите зачет. И вообще: говорите по-русски только  по  мере  необходимости.
Будете общаться с сестрой - про себя переводите ее слова на хозарский. Очень
полезная практика. Давайте, Катюша, в темпе. Жду вас через два часа.
 
ЛЕНЯ КОНОПЛЕВ 
 
   Ленчик  едва  не  впервые  в  жизни  занимался  самоедством.  "Дебил   я.
Олигофрен. Имбецил. Гидроцефал!"  -  клял  себя  он.  Самоуничижению  весьма
способствовали  тонкая  подстилка  матраса,  от  которой  ломило   бока,   и
постоянная боль в прикованном запястье. С момента заточения прошло  уже  два
дня. Освобождать Ленчика никто, видимо, не собирался. Вертолет над  темницей
не зависал, дядя Паша - спецназовец и рейнджер - вызволять его не спешил.
   Ленчик не знал, какую сумму чурки потребовали с его Семьи за его  голову.
Подозревал только: те  заломили  огромные  деньги.  Огромные.  Тысяч  триста
долларов. Или пятьсот. Или миллион?.. Столько бабок мамане сроду не найти. С
пресловутыми двенадцатью штуками было проще. Ну, и зачем, спрашивается,  они
с Машкой затевали детские шуточки со  змеями?  С  ментовской  базой  данных?
Зачем он, студентик, стал сам бороться  с  жестокой,  отлаженной  бандитской
группировкой? Робин Гуд нашелся... Поверил в себя. Решился.  Потом  от  удач
башка-то закружилась. Уже всякие грандиозные планы начали лезть в  голову  -
возьму, мол, и разворошу это гнездышко чучмекско-хозарских ос, всех  разорю,
все дела им расстрою! Я одержу грандиозную победу, я без  сипа  стос,  ощень
крутой, я один против всех... Да, вот теперь  пойди  и  повоюй  против  этих
хозар, блин... Сидишь на хлебе  и  воде  и  ждешь,  покуда  тебе  отчекрыжат
пальцы. Перспективка - зашибись.
   Ленчик с горькой иронией  вспоминал:  "А  ведь  я,  я  всегда  боролся  с
расизмом!  Защищал  однокурсника  Маркаряна,  которого   студенты   дразнили
хачиком. Ох, дурак я, дурак".
   Больше тюремщики его не били. И даже особо не унижали. Но он ненавидел их
до дрожи в прикованных к батарее  руках.  Его  бесили  их  пустые  лица,  их
беспричинный гортанный хохот, их реплики на непонятном  языке.  Но  особенно
Леню беспокоили их глаза - холодные, жесткие, остановившиеся, словно у змей.
Плюс к тому - чучмеки воняли. Источали миазмы  прогорклого  масла,  немытого
тела и пропотевшей одежды. Вот дикий народ! Чего б им  не  помыться  -  хоть
разок в день, в такую жару! Ведь в квартире наверняка есть душ.
   Но немытые чурки - еще бог с ними. Самое страшное заключалось  в  другом.
Ленчик отчетливо понимал: ЕМУ ДАЖЕ НЕТ СМЫСЛА ОТСЮДА БЕЖАТЬ. Бесполезно.  От
хозар не скроешься. Снова найдут, поймают, поставят  на  счетчик,  потребуют
еще больше денег... А потом и убьют. К едрене фене убьют. Впрочем,  замочить
его могут в любой момент. Хоть сейчас. Изменятся у хозарских боссов планы  -
и все, гуд бай, малъщик. От этой мысли Ленчика прошибал  холодный  пот,  ему
казалось, что он падает в бездонную яму.
   "Черт бы съел этих хозар с их Аллахом, - думал он. - Я не хочу умирать! Я
хочу - жить! И жрать! И  любить  Машку!  И  помыться...  Хоть  бы  дали  душ
принять, козлы противные!"
   Держали  Леньку  в  условиях  малоприятных.  Одна  рука  постоянно   была
прикована наручником с длинной цепью к  батарее.  Жесткий  железный  браслет
натирал запястье. Рядом с батареей валялся матрас, тонкий, как блин, и такой
же замасленный. На нем и проводил свой досуг Леня.
   Квартиру, похоже, чурки сняли  специально  для  содержания  заложников  и
прочих грязных дел.  "Что-то  типа  мафиозной  блатхаты",  -  думал  Ленчик.
Комната, видимо, была  специально  подготовлена  к  сдаче  в  аренду.  Стены
украшали унылые дешевенькие обои бледно-желтого цвета с чахлыми  цветочками.
На окнах болтались красочные занавесочки и.., все. В комнате, кроме  матраса
и самого обитателя темницы - Лени, не было больше ничего. Даже на месте, где
должна находиться люстра, из потолка торчали лишь голые проводки  в  опасной
близости друг от друга.
   Ленчик успел до колик  в  голодном  желудке  возненавидеть  свою  камеру.
Прикованная к батарее рука надсадно ныла. Из кухни  доносились  приглушенные
голоса охранников. Судя по редким репликам на русском языке, душманы  играли
в карты или нарды. Но как ни увлекались они игрой -  где-то  каждые  полчаса
один из охранников заходил к Лене. Проверял.
   Кажется, стражи не держали на него личной обиды, потому обходились с  ним
спокойно. Они исполняли приказ. Зарабатывали себе  на  хлеб.  "С  маслом,  -
скептически думал Леня, - и сыром. И "Мерседесом". Зачуханным, правда, но  -
"Мерседесом".
   Как Леня ни старался отличить одного чучмека от другого, это у него никак
не получалось. Они появлялись, не соблюдая  порядка,  -  то  два  раза  один
придет, то через раз, то три раза подряд другой... Голова от этих  хозарских
Бобчинского и Добчинского шла кругом. И что самое замечательное -  они  были
совершенно одинаковыми.
   Белые носки (точнее, уже не белые, а серые. Подошвы -  и  вовсе  черные).
Черные  брюки,   белые   рубашки.   Черные   волосы,   маслянистый   взгляд,
иссиня-черная небритость. Одинаковый запах.
   "Тьфу, пропасть, - подумал Леня. - Какая тоска! Я тут от  информационного
голода скорей загнусь, чем они меня убьют. Где ты, мой "Зухель"  ,  где  моя
накачанная "мамка" , где же ты - о, всемогущий, - мой "ящик"?"
   Несмотря на смертельную опасность,  нависшую  над  ним.  Ленчик  старался
философски относиться к  своему  положению.  Да,  и  к  опасности  он  успел
привыкнуть. И к чучмекам этим. Они хоть его кормили - и то слава Аллаху.
   Яркое  солнце  рвалось  сквозь  пестрые  занавески,  и  на  полу   играли
разноцветные блики. Ленчик вдруг вспомнил свои  попытки  передать  родителям
сообщения  в  полузакодированном  виде  о  своем  месте  пребывания.   Какое
ребячество-шпионство! Опять "казаки-разбойники"! Маманя все равно ничего  не
поймет, а если поймет - ничего не сможет сделать...
   Однако в то же время Лене что-то  подсказывало  -  его  Семья,  возможно,
услышала его и поняла. И сейчас, наверно, старается освободить его.
   Пока о родных ничего не слышно - но только потому, что  они  копят  силы.
Готовятся. Они обязательно придут за ним!
   На этой оптимистичной мысли в комнату вошел очередной чучмек. Его  слегка
пошатывало - то  ли  сидел  долго,  то  ли  пива  нажрался.  Леня  удивленно
воззрился на гостя - впервые к нему зашли не по часам, а в неурочное  время,
минут через пятнадцать после предыдущей проверки.
   Гость подошел к пленнику и изобразил нечто вроде улыбки -  так,  наверно,
скалятся  шакалы.  Но  все  равно  -  хоть  какое-то  подобие   человеческих
отношений! От сей метаморфозы у Ленчика ах челюсть отпала.
   - Да-арагой! - обратился к нему  чурка.  -  Ты,  говорят,  в  компьютерах
шаришь?
   - Ну да, - оторопело ответил Леня.
   - Значит, и в телевизорах разбыраэшся?
   - Чуть-чуть...
   - Тагда пашли, телик на кухне пасмотрыш? Не работает, гад...
   Да пожалуйста!
   Ленчик был готов запрыгать от счастья. Выбраться из гадкой комнаты!  Хоть
краем глаза заглянуть в телевизор! Хоть какую рабыню Изауру увидеть - вместо
ненавистных чуреков!
   Кроме своей темницы, Леня  бывал  только  в  туалете,  хотя  в  квартире,
по-видимому, имелись еще комнаты. Должны же хачики где-то спать. Ленчик  уже
изучил поведение своих стражей - как только темнело, один из них куда-то шел
(видимо, в койку), а другой оставался бдеть дальше. Потом часа через три они
менялись. А еще Леня отметил, что его охранники уже начинают  -  после  двух
дней жестокого ничегонеделанья - смертельно скучать и надоедать друг  другу.
Иногда из кухни слышались приглушенные раскаты  витиеватого  русского  мата.
Похоже, своих ругательств у хозар не было. Они бранились только на русском.
   Чучмеки явно не впервые охраняли заложника. Все у них  было  продумано  и
отлажено. Чтобы у пленника не отнимались конечности, его  два  раза  в  день
отцепляли  от  батареи  и  под  дулом  пистолета  ("Тока  дернись   -   ноги
поотстреляю!") заставляли ходить по комнате, приседать и всячески  разминать
части тела. В туалет водили - дверь всегда оставляли открытой.
   Кормили тоже со знанием дела - от  голода  не  помрешь,  но  и  сытым  не
будешь. С утра давали кусок хлеба. Днем потчевали  полухолодными  макаронами
без масла, вечером опять хлеб, вода и сморщенная сосиска.  От  такой  жрачки
недолго и цингу заработать! Ленчик с горечью вспоминал, что так и  не  успел
тогда толком позавтракать дома, а сразу пошел за мороженым.
   "Ну, зачем, зачем, зачем я вылез на улицу, дурак! - костерил себя Ленька.
- Хотя - какая разница? Раз уж они захотели - все равно рано или поздно меня
бы взяли".
   Чучмек отстегнул наручник от батареи. - Пашли!  Пасмотрышш,  разберешься!
Не вытаскивая пистолета, хозар повел Ленчика на  кухню.  Тот  отметил,  что,
оказывается, вся прочая квартира обставлена гораздо лучше, чем его  комната.
Двери - деревянные со стильными ручками, обои на  стенах  дорогие.  А  кухня
вообще сделана по европейским образцам - точечные светильнички, мебель, куча
всякой бытовой техники - от холодильника ростом с Леню, до  соковыжималки  и
диспоузла - уничтожителя мусора в раковине. Хачики в грязных носках  в  этом
интерьере смотрелись инородными телами.
   На кухонном столе  валялись  вперемешку  карты,  кости,  пакетики  из-под
чипсов, стояла открытая банка шпрот.  Бутылок  не  видно:  похоже,  чучмекам
запретили употреблять спиртное. Запретили - строго. И в условиях  прекрасной
закуски, абсолютной скукоты и невыносимой жары хачики все равно стойко  пили
пресную воду и сок, а не вкусное тягучее пиво. А может, им религия запрещала
пить. Запрещала строго-настрого. И  они  табу  не  нарушали.  Что  ж,  очень
полезная для тюремщиков религия.
   "Эх, все против меня... - с горечью подумал Леня. -  А  я  надеялся,  что
как-нибудь они упьются до визга... Уж я б этим воспользовался..."
   Он оглядел кухню  в  поисках  телевизора.  "  "Ящик"  висел  в  углу,  на
специальной подставочке. Обычный такой, маленький, японско-корейский.
   Ну, смотри, дарагой, чини давай!
   "Да  уж,  постараюсь!"  -  про  себя  проговорил  Леня  и   подступил   к
электронному чуду.
   Телевизор оказался вполне исправным. Главная проблема заключалась в  том,
что к нему не был подведен провод центральной антенны, и поэтому "ящик"  мог
принимать сигнал только на свои маломощные "рога". Леня просто поставил  усы
антенны немного под  другим  углом,  слегка  их  вытянул  и  перенастроил  в
автоматическом режиме телевизор. Появился зеленый значок одного  телеканала,
потом - всем известная единица в углу экрана; вылезла  пара