и  свободного  у  друзей  было  хоть
отбавляй, они любили ночную жизнь, а главное, не были стеснены в средствах.
     Месяца через  три  пребывания  в  Москве  появились  у Карлена и  новые
знакомые: они столкнулись случайно, в ночном клубе "Метелица" на Арбате. Там
он встретил  пятерых  своих  ереванских  одноклассников. Были  в той большой
компании, отмечавшей день рождения товарища, и  трое ребят из их знаменитого
дома композиторов  на  улице Саакяна. И остальных он тоже знал -- почти  все
ребята  с одного квартала, а Ереван конца семидесятых годов не был  особенно
велик. Ереванские  друзья жили в Москве на полулегальном положении, не имели
прописки, снимали  квартиры,  комнаты,  занимались мелким бизнесом:  держали
торговые палатки,  ларьки,  работали  на  оптовых базарах,  в автосервисе. В
Армении  царил жесточайший энергетический кризис, а  вместе с ним  повальная
безработица, дикая  инфляция, местная валюта -- драм -- обесценивалась не по
дням,  а по часам и не представляла никакого  интереса нигде, кроме Армении,
непрекращающаяся  война в Карабахе -- все  это  сорвало с мест прежде  всего
молодежь.  Любой бизнес в  России  --  банковский  или  по продаже роскошных
автомобилей,  дорогой   недвижимости,  или  палаточная   торговля,   как   у
одноклассников Карлена, -- нуждается в крыше.  Среди национальных преступных
группировок армянская не самая последняя в Москве,  а уж зародилась  она  на
много лет раньше, чем чеченская, дагестанская или азербайджанская. Армянская
мафия, вместе с грузинской, --  одна из старейших  в белокаменной, у истоков
ее  стоял легендарный  Сво.  Бедность выгнала из  Армении не только желающих
честно  заработать  свой кусок хлеба,  но и бандитов,  коих в Ереване, как и
повсюду, расплодилось  немало. И ребята  из родного квартала Карлена Татляна
делали маленький бизнес под крышей своих соплеменников. Кое-кто из них в тот
вечер тоже гулял в "Метелице" на дне рождения бывшего одноклассника.  Потом,
несколько  позже,  в   одном  из  богатых  застолий  в  ресторане  гостиницы
"Редиссон-Славянская"  у  Киевского  вокзала, некоторых  из  них представили
Карлену.
     Американский  корреспондент,  в ту пору еще  не  очень  разобравшийся в
московской  жизни, был весьма удивлен, что гангстеры  не скрывали  род своей
деятельности, даже, как ему показалось, гордились этим и великодушно обещали
свое покровительство в неспокойной Москве. "Как  в Чикаго в двадцатые годы",
-- отметил в тот вечер Татлян. Он, конечно, и виду не подал, что рад, -- так
легко  вышел  на  столичные  криминальные   структуры,  подобное  знакомство
являлось одним из составляющих его главного задания.
     Уже через полгода у  Татляна  сложился довольно широкий круг знакомых в
Москве, причем  знакомства эти существовали в  разных пластах,  особенно они
разрастались  благодаря  связям и  контактам  Ашота  Казаряна  --  театрала,
человека вообще не равнодушного к искусству.  Карлен, выросший в музыкальной
семье,  сам прекрасно владел гитарой, играл  на  фортепьяно, в  студенческие
годы  пел в молодежной  группе,  оттого  частенько отсылал в  родную  газету
материалы о  культурной  жизни  Москвы. Всего  за один театрально-концертный
сезон он стал своим  человеком в мире  искусства  и редко  пропускал большой
концерт или представительную артистическую встречу.
     Часто  бывая в  богемной  среде,  он  однажды  и  заприметил Картье  и,
конечно, сразу понял, что  молодой щеголь принадлежит  к тем слоям общества,
которых принято называть "новыми русскими". Впрочем, Татлян не проявил в тот
вечер  к Неделину никакого интереса: около людей  искусства обычно вращается
много золотой молодежи, так было всегда, во все времена, во  всех странах, и
Москва,  тем более  стремительно  обновляющаяся,  не  исключение. Но молодой
человек, имени которого он не знал до встречи  в ресторане "Пекин",  попался
ему  на глаза  еще  раз и в совершенно иной ситуации,  а  это  в гигантской,
многочисленной столице что-то значило. Вторая встреча произошла в  известном
заведении "Трефовый туз", в роковой для игорного заведения день.
     В казино  Татляна  пригласили армянские гангстеры, те,  с которыми  его
познакомили  одноклассники  в  ресторане  гостиницы   "Редиссон-Славянская".
Татлян как-то ненавязчиво намекнул им, что ему, как журналисту, не мешало бы
посмотреть русскую рулетку и  "новых русских" за игрой. Впечатление осталось
неизгладимое, такой сумасшедшей  игры,  таких  бешеных  ставок  он  не видел
никогда.  Там, в "Трефовом тузе", он  и повстречал вторично парня, запавшего
ему  в память в  какой-то артистической тусовке. Тот сидел рядом с  крупье и
делал довольно  крупные ставки,  все  проигрывая  и  проигрывая.  Из-за этих
проигрышей он  и обратил на себя  внимание Карлена. Парни, с которыми Карлен
пришел  в ту ночь  в  "Трефовый  туз", выигрывали, и  тоже крупно:  удача на
тысячу долларов выпала и ему самому.
     Но Карлен больше наблюдал за игрой и игроками -- это было главной целью
посещения  казино. Картье в ту  ночь, по  самым скромным подсчетам, проиграл
тысяч  тридцать -- сорок. Часа в  два ночи у кресла неудачника появились две
девушки необычайной красоты, изысканно одетые, и он без тени сожаления встал
из-за стола  и  начал  довольно громко обсуждать с ними, в какой ночной клуб
они поедут развлекаться дальше. Карлен помнит, что они остановили свой выбор
на  "Какаду".  Парень  поразил Карлена  и  размером проигрыша,  и  тем,  как
небрежно расставался с деньгами, а главное, как легко вышел из игры. "Какими
же суммами оперирует этот человек, если швыряется десятками тысяч за вечер?"
--  пришло на  ум Татляну, и  он пожалел,  что не  заснял  на  всякий случай
богатого гуляку из "Трефового туза".
     Через неделю Карлен пожалел об этом еще больше.  Парни, с которыми он в
тот вечер ходил в казино, рассказали, что хозяева "Трефового  туза" отыскали
их  и  задали очень  много  неприятных  вопросов,  показывая при  этом  кучу
фотографий  и  допытываясь:  это  кто?  А это кто?  Пришлось,  мол,  и  тебя
засветить,  как  американского  гражданина,  иначе  они  хотели  и  с  тобой
потолковать.
     Анализируя  неожиданное  сообщение, Татлян  вдруг понял, что  вышел  на
нужный ему  след, однако он не знал,  как  подступиться к делу. В ту же ночь
Карлен самолично поехал в "Трефовый туз", но здесь его  ждало разочарование:
объявление, что казино разорилось. Едва замаячивший след так  же  внезапно и
оборвался...
     Но  верно гласит  русская  пословица:  на  ловца и  зверь бежит. Спустя
несколько дней после неудачной поездки в разорившееся казино Ашот с друзьями
отправились обмывать  какую-то  фартовую  сделку  в  ресторан  "Пекин"  и  в
последний  момент  захватили с  собой  Карлена.  Каково  же  было  удивление
Татляна, когда он  увидел невдалеке, через проход, большую компанию  -- судя
по  богатству  стола  и  роскошным  букетам,  там  отмечали  какое-то важное
торжество, --  и среди них того парня, что играл в "Трефовом  тузе". На этот
раз Татлян своего  не  упустил: танцуя рядом, услышал, что  незнакомца зовут
Слава. Обращались к  нему  и по-иному  --  Картье, но это,  видимо, была его
кличка.  Запомнил Карлен и гостей, так,  на всякий  случай. Воспользовавшись
удобным  моментом, он сумел сфотографировать этого самого Картье, а  в конце
вечера,  задержавшись, и  номер  его машины. Более того, одной размалеванной
девице из этой компании он сумел в танце вручить свою визитку: девушка могла
подробнее  рассказать  о  виновнике  торжества,  а   если  понадобится,  то,
наверное, и познакомить  с ним. Как и именинник, Карлен покидал в  тот вечер
китайский ресторан в хорошем настроении.

        "Глава 6. Из люберецких подвалов"

        "1"
     Герман Кольцов, приглашенный с женой на  день рождения Неделина, своего
бывшего  кореша по спецназу, в тот августовский  вечер был в районе  площади
Маяковского и помнил, что  Славка гуляет с  друзьями в  китайском  ресторане
гостиницы  "Пекин".  Он даже заглянул  там же,  на  Тверской,  в обновленный
ресторан  "Якорь", куда  еще  до  армии  забегал  с друзьями  пропустить  по
рюмочке,  когда  выбирались с заводской окраины в центр  продефилировать  по
улице Горького, которую они называли в ту  пору, по моде шестидесятых годов,
Бродвеем. Нет, он не  имел никаких претензий  к Неделину, просто считал, что
пути их разошлись навсегда и нечего  ворошить прошлое. Что армейская дружба?
Она вынужденная, как любил выражаться по всякому поводу сам же Славка -- это
просто стечение обстоятельств. Да, они были  земляками,  парнями столичными,
да, их мордовали поначалу "бандеровцы", да, их кровати стояли целых два года
рядом,  они  делились последним, но все это, как  ни крути, -- лишь стечение
обстоятельств. Прагматик Герман понимал, что жизнь разведет его с  Неделиным
в разные стороны,  на этот счет  он не обольщался. Уже тогда он задумывался,
что может связывать их в Москве -- его, не одолевшего школу дальше  восьмого
класса,  выгнанного даже  из ПТУ за  хронические прогулы  и  неуспеваемость,
слесаря  первого разряда  завода "Серп и молот", которого и к  станку-то  не
подпускали,  лишь  гоняли  мастеровые --  подай-принеси. Он, конечно,  такие
детали своей жизни  Славке не  расписывал,  больше  рассказывал про  каратэ,
кунг-фу,   джиу-джитсу   и   другие   восточные   единоборства,  к   которым
действительно проявлял интерес. Все свободное время он проводил в спортзалах
и дискотеках, где  нахватался и  про  "Пинк Флойд", и  про  "Лед Зеппелин" с
"Роллинг Стоунс", и, конечно, про Майкла Джексона, как комета ворвавшегося в
наши  дансинги.  Зато  Кольцов  рано  стал  задумываться  о своем социальном
положении. Оно его ну никак не устраивало, он стыдился, да что  там стыдился
-- презирал свое унизительное житье-бытье.
     Обитали они в Люберцах, в заводском районе. Двухкомнатная квартира была
типичной малогабариткой, с низкими потолками, где ванная комната совмещалась
с  санузлом.  Одним  словом -- пресловутая хрущоба. Мать с  отцом работали в
термическом  цеху,  где при  высоких  температурах  закаливали особо  важные
детали для оборонки и космоса. Цех вредный, оттуда на пенсию уходили на пять
лет  раньше  положенного  срока, да  и  путевками в  черноморские  санатории
рабочих обеспечивали  ежегодно. Хрущобу эту предки получили на заводе одними
из  первых, еще  в  1958  году.  То-то  было  радости! --  рассказывали  его
родители-трудяги. Как им  завидовали  соседи,  товарищи  по  работе,  родня!
Наверное, радость отца и матери можно было понять, ведь раньше они  занимали
в бараке одну комнату на две семьи.
     У Германа была сестра, на  шесть  лет его  старше; когда  он  учился  в
шестом классе,  она  вышла  замуж  за  какого-то парня с того же  оборонного
завода. Жених  жил от них неподалеку, тоже в хрущобе, с матерью, но ему, как
передовику  производства, вроде  бы обещали новоселье,  кажется,  свадьба  в
основном из-за этого и состоялась. Но семейная жизнь у сестры не заладилась:
кузнец  скоро запил, из  очереди  на квартиру его, естественно,  вышибли,  в
общем, через два года сестра Лиза  вернулась обратно  к родителям с двойней:
Машей  и Дашей.  Сестра заняла  комнату, которую Герман уже считал  своей, и
тогда еще детским умом он понял, что потерял свой угол. Все возвращалось для
Кольцовых  на круги своя: опять одна квартира на две семьи. Теперь он спал в
ванной комнате рядом  с  унитазом -- даже раскладушку поставить было  негде.
Матрац  кидали  в  ванну,  и  располагался  он   там,   поджав  ноги,  --  в
малогабаритке  и  ванна  была  маленькой.  Поскольку кроме  него  в квартире
обитало  еще  пять человек,  а туалет стоял  почти  впритык с ванной, то его
"спальню"  срочно занавесили какой-то шторой из веселенького ситчика. Иногда
он, в порыве самоуничижения, говорил в сердцах: я вырос в туалете.
     Именно в ту  пору, когда вернулась сестра с племянницами, он резко сдал
в учебе, а ведь  был почти отличником, любимцем учителя физики и математики.
Он и в ПТУ, там же в Люберцах, пошел из-за того, что прельстился общежитием,
где  наконец-то  заимел  свою  собственную  кровать.  Но  его  оттуда  скоро
выселили: не  хватало места иногородним, а он, как москвич, вроде жил  дома.
Разумеется, гордость не позволила сказать, что  он спит в  туалете, хотя уже
тогда вымахал под метр восемьдесят. Потому и здесь учился с трудом, натужно,
больше  пропадал  в  спортзалах. Придет  днем  и спит  на борцовских  матах:
благодать, руки-ноги можно как хочешь раскинуть.
     Те годы были  порой становления "люберов" -- нового феномена  советской
действительности. Многие, с кем Герман Кольцов начинал качаться в люберецких
подвалах,  станут влиятельными и  богатыми людьми. Это люберецкие,  первыми,
перестанут  считаться и с воровскими традициями, и с самими ворами в законе.
Это их деяния окрестят  в преступном мире новым  термином -- беспредельщина.
По организованности, дисциплине, жестокости их станут равнять с "чехами".
     Нельзя  сказать, чтобы Гера  верховодил в  люберецких  подвалах,  но  и
последним не  был, не  шестерил --  это точно. Природа  щедро одарила  его и
силой, и ловкостью, да и характера хватало: до армии, когда  на танцах нужно
было  схлестнуться баш на баш,  то есть один  на  один, ватага, с которой он
обычно  приходил  на  дискотеку,  всегда  доверяла  поединок Кольцову.  Гера
никогда  не  подводил  своих  люберецких:  дрался  умело,  жестоко  --  дни,
проведенные в подвале-спортзале, не пропали зря.
     Наверное, армия  все же сыграла в  судьбе Кольцова ключевую  роль:  его
призвали на  флот  осенью  1986 года,  когда Горбачев уже  провозгласил свой
знаменитый  лозунг:  "Разрешено все,  что не  запрещено  законом" --  и  дал
зеленый свет кооперативам. Но Гера  не успел всласть  попользоваться плодами
этой  свободы.  Только  однажды,  за  неделю  до сбора на  призывном  пункте
военкомата, когда он  уже ходил остриженный под нулевку,  парень по  кликухе
Хавтан, лет на пять старше и имевший уже ходку в зону за хулиганство, сказал
ему и еще трем дружкам, тоже остриженным наголо: свожу-ка я вас на прощанье,
солдатушки, в  один роскошный  нэпмановский  ресторан.  Поначалу  они  очень
удивились: Хавтан  уже  с полгода как нигде не работал и прежде щедростью не
отличался.  Но в  "Золотом  петушке"  их  встретили  неожиданно  приветливо,
накормили  от  пуза,  да  и  пили сколько  влезет.  На  прощанье сам  хозяин
ресторана  вынес  Хавтану  два  тяжеленных  па-кета  --  из  одного  торчали
засургученные  головки за-морских напитков,  тогда только-только хлынувших в
страну, а в  другом, судя  по запахам, были опять  же не селедка  с  дешевой
колбасой.  Хозяин  вежливо так  пожал  на прощанье всем руки  и,  кивнув  на
пакеты, пояснил: а вдруг, мол, надумаете продолжить застолье. Короче, такого
обхождения ни Гера, ни дружки его стриженые до сих пор нигде не встречали, и
никто им, кажется, никогда  не был так  рад, как  хозяин "Золотого петушка",
так,  по крайней мере, показалось  ребятам. Как только  отошли  подальше  от
ресторана,  ребята  сразу к  Хавтану: он что тебе, брат  родной, или в карты
штук на сто  залетел? А  Хавтан,  довольный  произведенным эффектом,  сказал
тогда надолго запомнившиеся Кольцову слова:
     --  Все, братва,  власть  переменилась. Теперь барыги всякую шушеру  из
райкомов-райисполкомов  кормить  не  будут. Наше  время  пришло! Наше!  Пей,
гуляй, братва!  А что  не по-нашему  -- взорвем, подожжем, разобьем.  Оттого
толстопузый ресторатор чуть ли не  целовался  с вами на прощанье; знает, что
его заведение находится на моей территории!
     Конечно, не  загреми Герка тогда в  армию,  закрутились-завертелись бы,
наверное, они рядом с Хавтаном, ведь не за красивые глаза он их  пригласил в
"Золотой  петушок".  И  уговаривать долго  не пришлось  бы  --  по  душе  им
оказалась   волшебная   хавтановская   скатерть-самобранка   и    обхождение
понравилось.  Ради этого  и буйной  головушки не  жаль.  Но...  судьба  есть
судьба. Однако на службу свою Кольцову было грех жаловаться -- армия многому
его научила,  он там с десяток  профессий, хотя и редких, больше военных, но
все же приобрел. И все же каким бы беспечным ни казался, а мысль о гражданке
всегда  костью в горле стояла. Кем быть? Чем заняться? Да  и просто  --  где
жить?  Особенно  угнетало  последнее,  в  ванну  он  уже и  при  желании  не
поместился бы -- весил  под центнер и  роста телеграфного, уж Петру Великому
точно бы в гренадеры подошел.
     А тут еще женитьба на Леночке Мороз  все карты спутала. В Москву дорога
сразу  закрылась  --  вдвоем  в  хрущобу они  никак  не вписывались. Снимать
квартиру?  Теперь  это не  проблема,  только на  это сотни, тысячи  долларов
нужно, а  он их до сих пор и  в руках не держал.  Да и к богатой  невесте из
ресторана "Иртыш" штампом в паспорте ход замуровал, а ведь все прежние планы
были связаны  с ней.  Дожидалась  его  и трехкомнатная  квартира в кирпичном
доме, рядом с бывшей "Березкой", вся в коврах и хрустале, и тачка,  и дача в
районе Крекшино.  "Все  твое, милый,  только люби!" -- так страстно  шептала
пышнотелая невеста  Люся. Правда,  на  семь  лет  старше и уже  имевшая одну
"ходку" замуж, да жених, как она выражалась, попался хлипкий, интеллигентик,
слабоват  здоровьем  для ее темперамента, не  то  что он,  богатырь Кольцов!
Потому и засыпала  невеста своего Кольцова посылками, передачами, письмами и
телеграммами чуть ли не каждый день.
     Леночка --  вот одна из причин, почему ему  не  хотелось  сближаться со
Славкой  в  Москве.  Пусть  запоздало, но  он  чувствовал  свою  вину  перед
Неделиным, знал, если они будут общаться плотнее, позорная  тайна  все равно
вылезет наружу, а учитывая своенравный характер своей жены, догадывался, что
добром эта история для него не кончится. Дело в том, что женился  Кольцов на
очаровательной  Леночке  Мороз обманом,  самом что ни на есть примитивном  и
подлом. Ну,  ладно хотя  бы влюбился до потери сознания, дня  не мог прожить
без нее, как это бывает в молодости, но чего не было, того не было. Конечно,
Леночка  ему  нравилась, а  кому бы она  не понравилась? Красавица,  умница,
фигурка  точеная и  сердце к тому же золотое,  что по нынешним эгоистическим
временам --  клад, да и  только. А  хозяйка  какая: и готовит, и  стирает, и
шьет, и вяжет -- все, за что ни  возьмется,  горит  у нее в руках. Может, не
видел, что дружок Славик влюблен по уши в Леночку, которую первый и приметил
и  по доброте своей  познакомил с ней лучшего друга,  то есть его, Кольцова?
Все видел, все понимал Гера, догадывался, что Леночка со Славиком прекрасная
пара  и  что  она с Неделиным будет счастлива.  Вот  тут, пожалуй,  и скрыта
отгадка давнего  подлого поступка Герочки Кольцова -- зависть,  обыкновенная
черная зависть  к  своему единственному армейскому другу.  Хоть  он,  иногда
анализируя прошлое и пытаясь смягчить свою вину, мысленно и оправдывается --
затмение, мол, нашло, но от правды, как от себя, никуда не укроешься.
     Дело шло  к демобилизации, и  Кольцов  чувствовал, что нерешительный  в
амурных делах Славик скорее всего предложит Леночке руку и сердце. Ну, ладно
с Леночкой, тут хоть как-то можно объяснить свое поведение, но за что же  со
Славкой так не по-товарищески поступил, западло, как сказал бы кореш Хавтан.
Разве  не видел, как  Неделин  тянулся к нему,  особенно после того, как  он
разобрался  с  "бандеровцами", разве  не понимал, что  в  глазах Славика  он
казался сильным и благородным парнем. Видел, понимал. Но еще до Леночки люто
позавидовал,  что  Неделин  живет  с  родителями  на  Кутузовском проспекте,
неподалеку  от дома,  где  еще недавно обитал сам генсек  Брежнев. Завидовал
тому,  что у дружка  есть  своя комната, и что потолки у них -- три сорок, и
ванна громадная, как раз под его  рост --  два десять! Завидовал и тому, что
тот знает два языка: французский и английский, закончил спецшколу