нечего. А главное --  не
выполнять никаких обязательств перед народом,  на  все годился один ответ --
война...
     Всезнающий Альберт Янович и тут мудро заметил: война, как  первый снег,
запорошит  все следы преступлений,  совершенных  за годы реформ,  и если  не
случится эта, организуют другую. Только  большое горе, тысячи и тысячи новых
молодых инвалидов могут отвлечь внимание людей, заставят их забыть о прежних
преступлениях  высоких людей,  чтобы  те под шумок  успели прибрать, продать
последнее, что еще осталось непроданным. Не зря народ говорит: кому война --
кому мать родна.
     Когда начались разговоры о предстоящей войне в Чечне,  Аргентинец сразу
вспомнил  Тоглара,  который три  года находился  там  в плену и  хорошо знал
обстановку.  Еще  год  назад  он  уверял, что  столкновения  с  "чехами"  не
избежать, слишком высокие финансовые  интересы сошлись в этом  горном крае и
чересчур много оружия появилось у  воинствующего народа, к тому же впервые в
своей  истории Чечня заимела регулярную армию. Оружие и пьянит всех  от мала
до велика.
     По своим каналам  Аргентинец знал,  что предстоящая  чеченская кампания
резко  увеличила в Москве  оброк  с банкиров,  промышленников,  бизнесменов,
занятых нефтью, -- понятно, война потребует больших денег, выходит, к ней за
Тереком готовятся всерьез.
     Такие грустные мысли  навевала  еще не  начавшаяся  бойня Аргентинцу и,
конечно, настроения не поднимала.
        "2"
     В  те  самые дни, когда  впервые  возник разговор о  Чечне, появился  в
катране новый игрок, которого отрекомендовали как Александра Михайловича,  в
первый раз он приехал вместе с  Альбертом  Яновичем. В любом катране, даже в
Барвихе, нет  постоянного состава игроков,  хотя существует какой-то костяк,
так сказать, завсегдатаи. Карточные компании сохраняются за счет постоянного
обновления: одни проигрываются в пух и прах, других отвлекают  иные страсти:
любовь, запои, наркотики, неприятности по  службе или в семье, перемещения и
передвижения.  Некоторые  разочаровываются  в  игре,  даже  выигрывая,  иные
получают назначение за рубеж.  Так что  свежий человек не был неожиданностью
за  столом,  тем  более  новичок  не  мог  появиться  с  улицы,  постучав  в
бронированную дверь.  По  клубному  правилу,  он приходил  с  кем-нибудь  из
завсегдатаев,  и это ни у кого не вызывало ни  вопросов, ни любопытства, тут
каждый считал себя самодостаточным, чтобы  не  расспрашивать  назойливо, кто
есть  кто.  А  то,  что  новый   игрок,  Александр  Михайлович,  появился  с
политологом,  уже  гарантировало  ему  дружеское  отношение  собравшихся  за
карточным  столом. В иной  день  в  катране  появлялось и по  два, и  по три
новичка  сразу,  а то и больше -- тогда играли  одновременно на двух столах.
Среди  новичков   попадались  люди  известные:  актеры,  модные  журналисты,
банкиры,  политики,  но этот Александр Михайлович  никому  не был знаком,  в
прессе  и  на  телевидении  не мелькал, особой  принадлежностью к  верхам не
кичился, держался просто, но с достоинством.
     В  серьезной  игре -- а тут,  в Барвихе,  другой не  бывало --  некогда
особенно разглядывать партнеров, все внимание  только на том,  что у тебя на
руках,  какие  карты  выбывают  из игры и почему  сбросили именно эту карту,
чтобы быстрее вычислить, что у кого осталось на руках. Иногда, даже зная все
о   тридцати  пяти  картах,  можно  проиграть  оттого,   что   не   вычислил
одну-единственную, оказавшуюся у твоего главного соперника. Игру  на крупный
интерес  можно  сравнить  с  современным  бегом на короткие  дистанции,  где
победителя  чаще  всего определяет  лишь фотофиниш.  А разницу  в результате
между  победителем и тем, кто пришел  вторым или третьим, составляют сотые и
даже тысячные доли секунды. Но победивший  с такой ничтожной разницей войдет
в историю,  получит приз и пожнет  лавры успеха, а об  остальных никто и  не
вспомнит. То же самое и в картах: тут вторых не бывает. В катранах следовало
бы повесить лозунг: все или ничего!
     Позже, когда свершатся события, которые на какое-то время свяжут нового
игрока  Александра  Михайловича  и Аргентинца, Городецкий  будет  мучительно
восстанавливать  в памяти  образ  молодого  человека,  впервые пришедшего  в
катран вместе с  политологом,  которого за глаза  быстро  прозовут Оракулом.
Конечно, некоторое внимание Аргентинец новичку  уделил;  старея,  Городецкий
стал бояться, как бы не  нарваться на картежного шулера классом выше, чем он
сам, а таких теперь было пруд пруди, кругом одни таланты, взять хотя бы  его
ученика Эйнштейна, чем не гений. "Гениев" и виртуозов регулярно поставляет в
нашу жизнь зона. Есть  заключенные, которые в тюрьме за пять-шесть лет срока
ничего в руках, кроме колоды карт, не держали, там они тренируются по десять
-- двенадцать часов в день, тем  более что такие  условия им создают другие,
более авторитетные и  сильные  зеки.  Знают: на воле такой человек с  лихвой
оправдает все  заботы.  После  освобождения  возле такого "маэстро" крутится
целая команда -- и откормят, и приоденут по высшему классу, и в свет введут,
а главное, подскажут, с кем играть.
     Но появился  и  другой  тип  игроков,  незнакомых раньше,  -- это люди,
обладающие  силой гипноза,  внушения  или способностями  экстрасенса,  такие
каталы --  тоже беда, эти  одолеют,  даже не имея выдающихся способностей  к
картежной игре. Аргентинец уже трижды вычислял таких игроков,  объявлявшихся
в Москве, и успевал под уважительным предлогом соскочить с игры. Вот на этот
случай  Городецкий,  помнится,  и  оглядел  мельком Александра  Михайловича.
Профессионального  каталу, шулера всегда выдавали  руки -- они у них предмет
особой гордости  и заботы, --  и  такой человек всегда пытается скрыть  свои
таланты,  возможности.  Поскольку  Аргентинец  сам  постоянно  находился   в
подобном положении и пользовался теми же приемами  уже лет тридцать пять, он
всегда вычислял своих коллег и гордился тем, что ни разу не ошибся. Шулеров,
профессиональных  катал  Аргентинец боялся гораздо меньше, чем гипнотизеров,
-- те умеют на мгновение отключить  внимание, когда нужно сбросить карту или
обменять  ее, или внушить, что  у него на руках карта,  меньшая по значению,
отчего  у соперника тут же возникает желание удваивать  и  удваивать ставки,
ставить  на кон все!  Ну  и потом, как  правило, нокаут. Бубновый валет  или
пиковая дама, мелькавшая в руках соперника, почему-то неожиданно оказывается
козырным тузом, и пенять здесь не на кого.
     Но  Александр Михайлович  на  картежного шулера  ни по каким  известным
Городецкому  параметрам  не  походил, хотя  играл  уверенно,  с  размахом  и
рисковал отчаянно, -- это  Аргентинец  видел по сброшенным картам. В  общем,
чувствовалось, что  человек он энергичный, с характером. Аргентинец невольно
следил  и за речью Александра Михайловича, все-таки переход из грязи в князи
не  проходит  бесследно  и  жизнь  в  определенной  среде  накладывает  свой
неизгладимый  отпечаток,  который  нет-нет  да и  проявляется  -- в  словах,
жестах, привычках или  пристрастиях. Александр Михайлович  не уклонялся и от
весьма  щекотливых  разговоров, а поддерживать беседу  в  Барвихе мог только
человек осведомленный, сам вращающийся в высоких кругах. Вот эта-то черта --
принадлежность  к чиновничьей  среде  -- и  сбила Аргентинца с  толку,  и он
вскоре перестал присматриваться к  новичку столь внимательно, а жаль: может,
чуть позже и  промелькнуло бы нечто  такое, что могло сдержать его азарт или
хотя бы надоумило быть поосторожней с новичком.
     Бросалась,   правда,  в   глаза  одна   деталь,  отмеченная  не  только
Городецким, но она  тоже не  взывала к бдительности, а  скорее  наоборот  --
отвлекала   внимание.   Уж   слишком  большим  модником  выглядел  Александр
Михайлович,  он  выделялся  даже  среди  этих людей  элиты, не равнодушных к
собственному  внешнему  виду и  вещам,  окружавшим  их.  Аргентинец  не  был
мастаком  по   части  моды,  но,  как  одевался  Александр  Михайлович,  ему
нравилось.  Это,  конечно,  не был ни привычный  Карден,  ни примелькавшийся
Версаче или Армани,  чьи  модели стали как  бы униформой  у "новых русских",
отчего они до сих пор не обрели ни своего лица, ни стиля. А если учесть, что
именно  этих  знаменитых кутюрье  тиражируют, один к  одному,  производители
дешевой массовой  одежды в  Турции  и  Китае,  Тайване  и Гонконге и даже  в
Одессе, на  Малой Арнаутской,  то, конечно, большинство русских нуворишей, с
их претензией на исключительность, утонченность, рафиниро-ванность, выглядят
просто  смешно. И, глядя на нового партнера за карточным столом,  Аргентинец
почему-то вспомнил Тоглара, именно так  стал  одеваться его старый приятель,
по  рекомендации его ассистента  Эйнштейна,  -- несостоявшийся балетмейстер,
конечно, обладал безукоризненным вкусом, об этом Городецкий слышал от многих
людей, включая и своих  домочадцев. Но Аргентинец-то уж знал цену любой вещи
из "Ягуар-стиля",  которые  настойчиво  рекомендовал  ему  Георгий-Эйнштейн,
мечтавший  сделать своего патрона образцом вкуса в картежных салонах. Однако
Аргентинцу все это было ни к  чему, он не понимал страсти мужчины к тряпкам.
Обыкновенному  шулеру,  катале, если  бы Александр  Михайлович  был  из этой
породы,  такие  причиндалы  были  вовсе  ни  к  чему,  как-нибудь  обойдемся
Труссарди,  Хуго  Боссом или  всем понятным  Пьером  Карденом, чьи позиции в
России после открытия ресторана "Максим" укрепились прочно и всерьез.
     Аргентинец  обратил  внимание, что Александр  Михайлович  не  старается
выставлять  напоказ ничего  из своей экипировки, -- это он  определил по его
ответу одному из игроков, слишком уж восторженно  высказывавшемуся по поводу
его  часов "Ролекс".  "Обыкновенная серийная титановая модель", -- лаконично
обронил новичок, сразу  закрывая тему для обсуждения. И Аргентинец, знавший,
наверное,  одну-единственную  марку  дорогих  часов  и именно эту,  поначалу
удивился. Дантес, носивший такие часы, всегда хвастался ими и даже показывал
рекламный  плакат, висевший у него в кабинете, где на старинных весах чаша с
"Ролексом" явственно  перевешивала другую, на  которой взмыла вверх новейшая
модель "мерседеса".  Обычно  Дантес  за игрой снимал  "Ролекс" с запястья, и
часы переходили из рук в руки, держал их перед глазами и Аргентинец и потому
знал, что этот массивный платиновый "Ролекс" с  календарем, установленным до
середины  XXI века  с  учетом  високосных  годов,  с  турбийоном  и  другими
всевозможными  наворотами,  делается только по заказу, эксклюзивно, и  могут
позволить их себе лишь очень богатые люди.
     Разбираясь задним числом  в своих ошибках, Аргентинец пришел  к выводу,
что  в  конечном  счете  его   бдительность  усыпила  не  манера  Александра
Михайловича одеваться с иголочки, не его "Ролекс", о цене которого хозяин не
распространялся,  не роскошный английский  джип "лендровер",  в котором  тот
приезжал  на  игру  и  на   котором  угадывались  сразу  две  сверхмощные  и
сверхчувствительные антенны.  Цена таким  "игрушкам" не  один десяток  тысяч
долларов, и предназначены они  скорее всего для особой спецтехники, например
для  перехвата  пейджинговых  сообщений, телефонных  пере-говоров  или  даже
разговора  в салоне впереди  идущей  скоростной  машины,  а  не  просто  для
услаждения   слуха  меломана.  А  отвлекло  Городецкого  то,  как  Александр
Михайлович умел слушать и направлять хвастливый разговор партнеров по игре в
нужное русло, и еще -- взгляд: особый, незаметный, жесткий, ледяной -- таким
обладают обычно люди из органов, да и  то не все, а лишь наделенные  высокой
властью.  Катран в Барвихе  для такого человека  мог  представлять бесценный
интерес, информация  -- с конкретными  суммами  и фамилиями  -- густым дымом
висела над столом, только запоминай, записывай.
     Много позже  Городецкий  поймет,  что  случившееся  с ним  --  жестокое
стечение   обстоятельств,   никто   конкретно   против   него   пакости   не
организовывал,  специально его не подставлял.  Короче, это была судьба, или,
как говорит Хавтан, попал под паровоз. Да  и доля собственной вины есть, что
и говорить,  повел себя западло  по отношению  к счастливчику,  но  если  бы
знать...  предвидеть... Знал бы, где  упасть,  --  соломки подстелил. Поздно
пить боржоми, когда карты вскрыты...
     Впрочем, подобная неприятность должна была рано  или  поздно произойти.
Фарт  --  штука  капризная,  переменчивая, а ему грех  обижаться на  госпожу
удачу,  считай, жизнь  прожил  с  колодой  карт в  руках,  и  безбедную,  не
надрываясь,  детей воспитал, хоромы  --  каких  поискать. А ведь  если  и не
предчувствовал   беды,  все  равно  ощущал,  что  стареет,  теряет  скорость
мышления,  интуицию, что  пора завязывать, так  нет  же,  все  норовил  банк
шальной сорвать...
     Александр Михайлович наезжал в  катран с какими-то рваными интервалами,
но всегда в  компании политолога. И всякий раз его появление  оживляло игру,
ставки взлетали до небес, азарт смогом зависал над  зеленым сукном, и игроки
даже забывали про  роскошный  ужин, который  тоже  входил  в ритуал катрана.
Собираясь в Барвиху, Аргентинец иногда ловил себя на мысли: хорошо  бы, если
б сегодня появились Александр Михайлович и Альберт Янович -- оба они вносили
какую-то  особую  атмосферу  в  компанию  завсегдатаев.  Один  мог  вскользь
сообщить  сногсшибательную  новость,  другой,  при средних  картах,  удвоить
ставки, отчего партнеров бросало в жар  и  карты  на руках  уже не  казались
столь выигрышными, -- все это чаще  всего было на руку Аргентинцу, он первый
раскусил эпатажность в поведении Александра Михайловича.
     Наверное,  никто  не  приезжал  сюда  проигрывать:  ни  специально,  ни
случайно, это не в природе человека, но Аргентинец  видел,  что  большинство
посетителей  знаменитого катрана  искали острых ощущений --  крупные  ставки
заставляли бешено колотиться любое сердце. Однако к этой категории любителей
пощекотать нервы  и потешить  самолюбие Аргентинец никак  не относил хозяина
"лендровера" -- у него, как понимал Городецкий, были совсем другие задачи.
     И еще одна деталь,  усыпившая внимание Аргентинца: Александр Михайлович
не был жаден,  это  было видно по его отношению  к деньгам  -- как в  случае
выигрыша, так и в случае проигрыша. За долгие годы, проведенные за карточным
столом,   Городецкий   научился   безошибочно   распознавать   этот   широко
распространенный  человеческий  порок.  В жизни редко встречаются  настоящие
профессионалы, которые обладают удивительной памятью на все, что касается их
деятельности, например  шахматист помнит  партию десятилетней давности и  не
спутает последовательность ни одного хода -- ни своего, ни чужого. В футболе
ситуация  меняется ежесекундно, но  профессионалы  припомнят точно, словно в
видеозаписи,  как  развивались  события, почему был  забит или не забит гол.
Сродни  им и картежники: не  ведя никаких записей, они всегда помнят, кто  с
каким результатом закончил игру.  За месяц  с небольшим  после  появления  в
катране Александра Михайловича  с политологом они  были в проигрыше,  но  не
внушительном, а просто с  заметным  минусом, как  принято  у них говорить. У
Аргентинца мелькнула как-то мысль, что они могут играть  на пару,  негласным
тандемом,  правда,  оба  должны  быть игроками равными, а потомок  чекистов,
честно говоря, играл слабовато, но мысль эта у Городецкого как возникла, так
и увяла. Все эти обстоятельства, вместе взятые, отвлекли внимание Аргентинца
от  Александра Михайловича  и  его  друга политолога,  их  он как  серьезных
игроков не воспринял, тем  более что  в катране  появлялись другие  залетные
гости,  оставлявшие за вечер  по пятьдесят -- шестьдесят  тысяч, и  за  ними
нужен  был глаз  да  глаз.  Ведь  никто не  гарантирует, что  проигравший не
встретит тебя  с дружками  в  подъезде  или по дороге домой, -- времена ныне
подлые, для многих сегодня Бог один -- деньги.
        "3"
     В тот  субботний  вечер, когда  за окном  лил нудный осенний  дождь и в
воздухе  пахло предзимней свежестью, в особняке  в  Барвихе, сиявшем огнями,
было  тепло и уютно. Гости съезжались медленно, хотя встреча была  оговорена
заранее, подтверждена днем телефонными звонками, но служба есть служба, даже
у таких высоких чиновников, как барвихинские завсегдатаи,  есть  начальники.
Днем  хозяйка  особняка,  наверное от скуки,  организовала девичник, который
затянулся  до вечера, и  теперь  собравшиеся  гости  и вернувшийся с  работы
хозяин катрана не отпускали женщин, обещая позже развезти их по  домам, хотя
многие из дам приехали в Барвиху на собственных  машинах,  а  кое-кто даже с
телохранителями. В  общем, в доме  царило оживление, слышались смех, музыка.
Повсюду: в каминном  зале, оранжерее, в гостиной, домашней картинной галерее
--  хозяйка  особняка  владела   на   Тверской  одним   из  самых  известных
художественных  салонов,  "Зимним  садом",  --  стояли  накрытые  столы  для
фуршета,  а  гостей  молча обслуживали  приглашенные  из  города вышколенные
официанты.
     Аргентинец,  наезжавший сюда уже  с полгода, ничего,  кроме бильярдной,
где они играли в карты,  и столовой,  где им  накрывали ужин, до сих пор  не
видел.  Особенно  поразила его домашняя галерея, где висели очень интересные
картины,  в  том числе  работы уже  знакомого  ему  Эдуарда  Шагеева, и  он,
поздравив хозяйку  с прекрасной коллекцией, сказал,  что  у него  есть друг,
художник,  и что он обязательно  свозит ее на Кутузовский  в его мастерскую.
Городецкий  рассчитывал,  что  Тоглару,  наверное,  в   будущем  понадобится
какая-нибудь  галерея, чтобы  выставляться,  а тут  под  рукой салон в самом
центре столицы, да и хозяйка -- женщина со вкусом и хваткой.
     Аргентинец  уже думал, что игра  сегодня  не состоится, и даже позволил
себе  выпить  вместе  с  хозяйкой  галереи  и  ее  подружками  пару  бокалов
французского шампанского "Де Кастеллани",  которым некогда угощал в  Ростове
Тоглар.  Но  вскоре  дамы  почему-то дружно  засобирались  домой, и мужчины,
вздохнув  с  облегчением,  поднялись  наверх,  в  бильярдную,  за  привычный
карточный стол. "Дамы и карты одновременно -- вещь  несовместимая", -- изрек
острый  на язык  Альберт  Янович,  больше всех довольный  отъездом женщин. К
своим  сорока  годам  политолог  уже четырежды был  официально  женат  и  не
очень-то жаловал прекрасный пол, обходился с ним без пиетета.
     В тот  день играли в  покер, но во все известные игры они, по всеобщему
согласию, часто вносили изменения, несущественные, но  обострявшие игру. Как
всегда, по  жребию для игры вытягивали колоду карт из закрытой коробки -- на
каждый кон использовали только запечатанную  колоду. Возбуждение, витавшее в
доме от присутствия прекрасных дам, перекинулось и на карточный  стол -- шум
и азарт не утихали  с  первой  раздачи.  К полуночи, когда  их пригласили на
второй этаж на ужин, Аргентинец оказался с  заметным выигрышем -- тысяч сто,
не меньше. Даже возникла несвойственная его натуре осторожная мыслишка: а не
слинять  ли домой после  обильного застолья, -- но  здравая идея не получила
развития,  хотя игроков  сегодня было больше, чем нужно, и его уход вряд  ли
был бы замечен. За ужином много пили, но Аргентинец, уже  жалевший о выпитом
с дамами шампанском, к вину не притрагивался,  хотя поднимал бокал со  всеми
вместе, когда произносили  уж очень зажигательные тосты. Он был профессионал
и знал, что карты и вино тоже несовместимы. К тому же Городецкий чувствовал,
что подогретые спиртным игроки будут обострять и обострять игру -- кураж уже
витал над ночным застольем.
     После ужина договорились играть не больше двух часов, время было далеко
за полночь, а на завтра многие партнеры были приглашены в Кремлевский Дворец
на юбилей одного политического деятеля,  с чьим именем  связывали новый курс
реформ.  На  торжестве  долже