обой на открытие какой-то выставки в известной галерее
"Нескучный сад", которую держала  энергичная,  обладающая  прекрасным вкусом
Ирина Туманова, но  Аргентинец отказался: ему почему-то казалось, что бывший
афганец  может  позвонить  и  попросить  о  помощи,  но  звонка  так   и  не
последовало. Весь день он  ломал голову, как бы выведать, будет ли сегодня в
Барвихе  Александр  Михайлович, --  о том,  что сегодня там большая игра, он
знал  точно. После десяти  вечера,  когда  игроки  уже  обычно находились  в
бильярдной, Аргентинец  позвонил в Барвиху, трубку почему-то подняла хозяйка
дома   на   втором  этаже.  Аргентинец  представился,  сказал  ей  несколько
комплиментов  -- в  тот день,  когда она  впервые продемонстрировала игрокам
домашнюю  галерею,  Городецкий оказался  наиболее  осведомленным  из  них  в
живописи; особенно порадовало хозяйку, что он высоко оценил главную работу в
ее  коллекции  --  картину  Эдуарда Шагеева. Поговорив  с ней минут  десять,
Аргентинец  как  бы  невзначай  спросил, прибыл  ли сегодня  на игру Альберт
Янович:  мол,  надо с  ним  проконсультироваться  по одному  вопросу  и  он,
возможно, подъедет к ним через  час. Хозяйка весело ответила: "Да, он здесь.
Весь  расфранченный, и,  как всегда, вместе с Александром Михайловичем. Но я
слышала,  что  они  после полуночи  отправляются  в  какой-то  ночной клуб и
подбивают в компанию других. Но это вряд ли им удастся, наши игроки карты на
стриптиз не поменяют. Ни за что на свете..."
     Все складывалось  как нельзя лучше; обрадованный Аргентинец, прежде чем
позвонить  афганцу,  открыл  бутылку  шампанского  "Крюг"  и, подняв  бокал,
мысленно пожелал себе удачи и лишь затем позвонил по телефону. Услышав голос
минера,  сказал,  не  скрывая  радости,  условленное  "пора!".  Потом   стал
потихоньку  собираться  в "Золотой  петушок" -- давно он  не ходил в  ночные
рестораны... Поглядывая на часы,  он  незаметно  допил  бутылку французского
шампанского.  В половине двенадцатого он связался с  Борей-киллером вторично
и,  услышав от него оговоренное: "Я вас  не слышу,  перезвоните", -- положил
трубку и отправился в хавтановский ресторан, окрыленный надеждой.
     В  "Золотом петушке" стоял  шум,  гвалт,  разноязыкий говор --  ползала
иностранцев:  немцев  и японцев.  Судя по  броским  театральным  проспектам,
лежавшим  на  каждом  столике  и  у  тех,  и у других,  приехали  они  после
спектаклей  с намерением продолжить "культурную программу". Гуляющих  немцев
Аргентинец видел не  раз, они  в этом  смысле очень  похожи  на нас:  шумны,
заводятся  с  пол-оборота, не знают удержу, и, не в  пример иным европейцам,
по-русски щедры и  сентиментальны.  Японцев в такой  массе, да  еще в ночном
ресторане, он никогда не видел,  а те  чинные обеды в советское время, когда
они группами трапезничали в "Пекине", в счет не шли: и  время было другое, и
страна  не  та, и  японцы  теперь  стали иные.  Тоглар  после возвращения из
Франции рассказывал,  что в Париже во  всех  дорогих и знаменитых магазинах,
где продают эксклюзивные вещи -- будь то одежда или обувь, меха, аксессуары,
ювелирные изделия  и даже антиквариат, -- до девяноста процентов покупателей
японцы. А в бутиках  Терри Моглера, Кензо, Сони Рикель, Пако Рабана, Живанши
иногда выстраиваются очереди сплошь из японок и японцев. И теперь Аргентинец
смотрел на наших курильских соседей  глазами Тоглара  и  видел,  что все они
изысканно одеты,  и мужчины,  и  женщины,  полыхают  бриллиантами,  сверкают
дорогими часами и редчайшими изумрудами -- богатая страна, богатые граждане.
     Аргентинец хотел увидеться с Хавтаном и поблагодарить его за  киллера и
за помощь вообще, но хозяина  в ресторане не оказалось; метрдотель объяснил,
что Леонид Андреевич улетел с друзьями в Карелию поохотиться на кабанов, там
уже, оказывается, недели две лежит снег.
     С  эстрады  объявили,  что  через  десять  минут  начинается  программа
варьете, в которой должна была принять участие и знаменитая  группа "На-На".
В зале приглушили яркий свет, и Аргентинец поспешил за  столик в ту половину
зала, где гуляли японцы, и сделал заказ на двоих: минер должен был появиться
в разгар эстрадной программы, через час-полтора.
     Обслужили  Аргентинца без проволочек,  чтобы не  беспокоить клиента  во
время представления. Все закуски, над которыми  колдовал Петрович, выглядели
так привлекательно -- тот всегда старался делать их с сюрпризом, с секретом,
--  что  у  Городецкого  разыгрался  аппетит,  впрочем,  это  он  связывал с
приподнятым  настроением. Он  чувствовал,  что на сей  раз фортуна не должна
отвернуться от него, и даже поймал себя на мысли, что всю дорогу к "Золотому
петушку" пытался что-то напевать  и  насвистывать -- такого  давно  с ним не
случалось.  И в  тот момент,  когда в зале,  погасив  свет, зажгли  лампы на
столах и  ярко вспыхнула огнями  на  возвышении эстрада, Аркадий Ильич налил
стопку водочки кристалловского завода и, пожелав себе и минеру Боре удачи, с
удовольствием  выпил. Первая рюмка согрела душу, -- то ли от великолепных  и
продуманных  под  водку  закусок,  то ли от настроения,  но он уже давно  не
испытывал такого удовольствия и снова налил себе рюмочку.
     Он не  боялся  сегодня напиться, хотя и  был за рулем.  Хавтан оказался
сущим  гением,  --  может,  оттого  к нему  валит  народ,  --  он  предложил
посетителям услугу, возможно, первый в мире,  жаль,  что не запатентовал как
ноу-хау.  А   услуга  заключалась  в  следующем:  любой  клиент  на  машине,
перебравший  в  "Золотом  петушке", мог  рассчитывать  на  профессионального
водителя,  который  доставит  хозяина  на  его  машине прямо домой. Обычно в
ресторане   всегда  дежурили  подле  швейцара  два-три   шофера,   но   если
понадобится,  он  мог  вызвать любого из  состоявших у  него на договоре  по
телефону. Такой  сервис  не додумался предложить ни один ресторан мира -- ай
да  Хавтан,  ай да "синий"!  А  еще говорят, что русские лишены коммерческой
жилки.   Помощью  такого  водителя   и   собирался  сегодня  воспользоваться
Городецкий.
     Уже вовсю шло представление, и время от  времени Аркадий Ильич поднимал
голову от тарелок  и  заглядывался  на эстраду. Там  старались:  контрактная
система и хавтановские порядки не давали возможности халтурить, рассчитывать
только на заказы оркестру, тут тоже действовали гладиаторские правила: пой и
пляши, не  можешь  -- освободи  место  тому, кто  сделает  это  лучше  тебя.
Впрочем, если  бы Аргентинец получше  был знаком с  современной эстрадой или
почаще   смотрел   телевизор,  то   сегодня   у  Хавтана   узнал  бы   много
примелькавшихся лиц: время быстро смешало концертные и ресторанные подмостки
-- так, между прочим, заведено во всем мире. Увлеченный то ли музыкой, то ли
разносолами,  Аргентинец на время забывал о киллере,  бывший афганец  должен
был  появиться  с  минуты  на минуту, если, конечно, Александр Михайлович не
задержался  в  Барвихе или  не передумал посетить ночной клуб. За  результат
Городецкий не  волновался,  чувствовал, что за дело взялся профессионал -- с
миной ему и в самом деле  было куда сподручнее,  чем с автоматом. В какой-то
момент, когда он  увлеченно, вместе с японцами, аплодировал молодой певице с
прекрасно  поставленным   голосом   очень   приятного   тембра,   Аргентинец
почувствовал, что кто-то вроде подсел к нему с затемненной стороны. Полагая,
что это наваждение от долгого ожидания афганца, он повернулся; чутье, нюх не
подвели его -- за столом сидел... улыбающийся Александр Михайлович.
     -- Вы кого-нибудь ждете,  Аркадий Ильич?  -- ровным, любезным  голосом,
как обычно, спросил роковой картежный партнер.
     Первое, что прошило молнией Аргентинца: подлец  афганец -- продал!  Но,
ей-богу,  он  зря  потревожил  улетающую к небесам  душу  минера.  Александр
Михайлович явился в  "Золотой петушок" по  следам  своих подручных,  которые
наблюдали за Аргентинцем до  последнего  момента и, как только он подъехал к
ресторану, тут же доложили об этом в  Барвиху. А Боря-киллер не сдал ни его,
ни Хавтана,  он ничуть не  хвастал, когда  говорил, что  они  заказчиков  не
сдают.  Еще  вчера, после поездки Аргентинца  с этим  парнем к месту  аварии
"Жигулей",  люди  Александра   Михайловича  вычислили  предстоящий   расклад
событий.  Нашли они и  место,  где  киллеру  удобнее  всего  будет схоронить
машину,  чтобы  без  хлопот выскочить на  трассу и  гнать в  сторону города,
подальше  от  взрыва. Там  они  ввечеру  и устроили засаду.  Когда  афганец,
сообщив Городецкому, что он у цели и готов  к операции, выходил из  машины с
радиоуправляемой  миной,   его  вмиг  скрутили  сильные   руки  двух  бывших
особистов. Потом они долго били и пытали минера: кто заказал убийство и кого
он должен  был  уничтожить?  Но  тот, не дававший  присяги  на  верность  ни
Хавтану, ни  Аргентинцу, не  проронил ни слова.  Время поджимало -- все-таки
рядом  правительственная  трасса,  --  и подручные  Александра  Михайловича,
оглушив неудачливого  киллера,  бросили его в машину на  заднее  сиденье,  а
рядом  положили  заготовленную  мину,  предназначенную для их  шефа.  И, уже
отъехав  подальше, подорвали ее.  Через  день почти  все российские газеты и
телевизионные  каналы сообщат, что на  правительственной  трассе неизвестный
террорист,  готовивший диверсию против  высших должностных лиц  государства,
подорвался на собственной мине в тот момент, когда выходил из машины. Как ни
крути, взрыв на Рублевском шоссе в ту ночь все же произошел, но какой...
     -- А кто ты такой, чтобы я перед тобой ответ держал?  Кого надо, того и
жду,  -- еще  не очнувшись  от транса, дерзко  ответил  Аргентинец  и  очень
пожалел, что на столе нет  тяжелого стеклянного графина с  водкой или пивом,
как бывало во времена его молодости. Сейчас бы хватил по голове и в суматохе
дал деру через  кухню  на улицу -- черный ход он знал. А в "Золотом петушке"
народ работает тертый, ментам такой фотопортрет опишут, и скорее всего "лица
кавказской национальности", что во век не отыскать.
     Оружие при себе Аргентинец не носил, держал в машине, а  момент был для
него  исключительно благоприятный. В том, что операция провалилась  и теперь
он  сам  прижат  к  стене,  а  может,  даже  и  приговорен,  сомневаться  не
приходилось,  и потому он был спокоен и готов огрызнуться перед смертью. Был
у Городецкого  еще  один шанс; убивать его  в "Золотом петушке" не станут --
хорошо  знают,  кому  принадлежит  ресторан,  Хавтан  тут  же  из-под  земли
достанет, репутация заведения -- основа его успеха.
     -- А я думал, что  вы нашего общего знакомого ждете, -- небрежно бросил
Александр  Михайлович   и  выложил  перед   неудачливым  партнером   цветную
фотографию молодого человека в светлом кашемировом пальто у входа в ресторан
"Якорь".
     Аргентинец и не  подумал взять  ее  в руки или хотя  бы  наклониться  к
снимку.  Видимо  почувствовав  перемену  в настроении Городецкого,  незваный
гость резко переменил тональность разговора:
     -- Ты,  падла,  хочешь  знать, кто я такой? -- И приблизив  к нему лицо
вплотную,  выдохнул,  как по башке ошарашил: --  Я  --  Македонский!  Может,
слыхал? -- и вновь  легко откинулся тренированным  телом  на высокую  спинку
обтянутого тугой бычьей кожей стула.
     В зале гремела музыка, слышался разноголосый гомон  гостей, на  эстраде
вихлялась очередная примадонна. Но ничего этого Аргентинец не видел. Он даже
не  заметил, как знаменитый  беглец  из  "Матросской тишины" плеснул водки в
бокал, предназначенный для его убийцы, выпил одним махом, придвинул  к  себе
тарелку с закуской. Аргентинец  как-то враз обмяк, посерел, потерял дар речи
и  лишь минут  через пять, очнувшись  от  ступора и  перестав глотать воздух
посиневшими губами, жалко вымолвил:
     -- Я же не знал!!!
     -- Незнание законов жизни не избавляет от ответственности, кажется, так
говорил прокурор  на твоем первом  суде, -- зло подытожил Македонский. И тут
же,  налив Аргентинцу  полный бокал водки, чтобы тот наконец пришел  в себя,
уже  не  так  резко  добавил:  --  Выпей  и вытри  сопли... Убивать  тебя не
собираюсь, живи и помни мое великодушие. Ты меня тоже многому научил, теперь
крупный выигрыш в карты вряд ли мне будет доставлять удовольствие. К тому же
я не хочу лишать Москву живой картежной энциклопедии, но заруби  на носу: ты
проиграл мне  не только хату, но и  жизнь, усек? А квартиру я у тебя заберу.
--  Он усмехнулся,  заметив,  как Аргентинец  дернулся при  этих словах.  --
Заберу, заберу...  Послезавтра  утром  придешь в гостиницу  с документами  и
поедем   переоформлять.   Проиграл  --  умей  платить,  --   жестко  говорил
Македонский.  -- Я только сегодня узнал,  что  эту квартиру ты, оказывается,
выиграл в секу. Нехорошо, брат, за чужую  недвижимость так стойко держаться.
--  И Македонский легко, пружинисто поднялся.  На  прощанье  ткнув пальцем в
фотографию киллера,  все еще лежащую на столе, сказал,  как отрезал: -- А на
него зла не держи, не сдал ни  тебя, ни того, кто вывел  его на тебя, хоть я
догадываюсь,  кто  он... Запомни еще  одно: ты меня никогда  не  видел  и не
знаешь, как  я  выгляжу, особенно  сейчас.  --  И  знаменитый  киллер, гроза
авторитетов и банкиров,  по-кошачьи вкрадчиво  прошел по затемненной стороне
вдоль стены и растворился в глубине зала.
     После ухода человека, которого падкая  на сенсации пресса называла даже
санитаром  нашего  больного общества, Понтием Пилатом  России, а  то и Робин
Гудом,  Аргентинец, как ни  странно, быстро пришел в себя. Теперь, когда  он
чудом  остался  жив,  потеря   квартиры   уже  не  казалась  ему  трагедией.
Действительно, потерявши  голову, по волосам не плачут. Загулял он в ту ночь
в "Золотом петушке" крепко, как не гулял никогда. Загудел не от души,  когда
кутеж  в  радость, а  разошелся от черной  тоски, когда нет покоя ни в  тебе
самом, ни вокруг. Через час-полтора после ухода Македонского он уже братался
и с немцами, и с японцами,  и  вскоре те  и другие  соединились  у  него  за
столом. Объявилась у него в тот вечер и дама сердца -- долговязая, крашенная
под  блондинку  немка, увешанная  драгоценностями,  словно  новогодняя елка.
По-русски она знала лишь одно слово -- "карашо"! Впрочем, в ту ночь оно было
в ее устах везде к месту --  гуляли  они поистине по-барски, по-купечески --
ка-ра-шо! Так,  как  об  этом  иностранцы читали в  старых русских  романах:
шампанское  лилось рекой, пели и  плясали  цыгане и оркестр до утра играл по
заказу Аргентинца.
     Проснулся он утром от холода в  своей машине на  стоянке  хавтановского
ресторана. От  денег,  что принес он Боре-киллеру, в карманах осталось всего
двести  долларов.  Аргентинец,  стараясь  припомнить  подробности вчерашнего
застолья, машинально  глянул  в  зеркало  заднего  вида  и  не узнал себя --
сатанинская ночь  не  прошла бесследно. Глаза  глубоко ввалились,  под  ними
появились  мешки  и  тяжелая синь,  как-то по-мертвецки  обострились  скулы,
поросшие  жесткой  щетиной.  Когда он попытался поправить прическу, заметил,
как у него  дрожат руки. И тут он вспомнил, что вчера окончательно  проиграл
квартиру  и  жизнь,  и  стало  ему так  жаль себя,  семью, свой дом, что  он
заплакал навзрыд, как не плакал никогда с давних детских лет.
     В  таком  подавленном состоянии  он просидел  в машине час, может, два,
возвращаться домой в подобном состоянии физического и душевного разлада было
нельзя --  сегодня  воскресенье,  вся  семья в сборе. Да  и  возвращаться на
Кутузовский не хотелось, он не был готов  к тому, чтобы сообщить домочадцам,
что не сегодня-завтра придется  оставить эти роскошные апартаменты. Сегодня,
даже с жуткого похмелья, он наконец  уразумел, в  какой  тупик себя  загнал,
теперь  и самоубийство,  еще  вчера  спасительное  для  семьи, для  дочерей,
потеряло всякий смысл. Как говорится, пойман за руку: хотел убить того, кому
проиграл,  а  это западло, об этом любая шпана  скажет. Впрочем,  то, что он
проиграл легендарному  Македонскому, в миру Александру Солонику, наверное, и
самоубийство  не отмыло  бы, тот своего никому не уступит.  Выходит,  как  и
говорил Хавтан, он действительно попал под паровоз.
     Стоять  у  "Золотого  петушка"  было  нелепо,   и  Аргентинец,  немного
очухавшись,  поехал  куда  глаза   глядят.  Наверное,  он  отправился  бы  к
Георгию-Эйнштейну, но тот снова сменил квартиру, и патрон не знал его нового
адреса. И  вдруг в усталом мозгу Городецкого мелькнуло имя старого кореша --
Тоглар.  После  сегодняшней ночи  они  сравнялись  с Фешиным  в несчастье, и
Аргентинец развернул машину на Кутузовский. Городецкому повезло, Тоглар  был
дома  и тут  же  на звонок  открыл  дверь. Но какие же разительные  перемены
произошли с  ними с  того  дня,  когда Аргентинец  успокаивал своего  друга,
который извелся  после  побега своей  жены  Натальи.  Они словно  поменялись
ролями,  и  вместо  "здравствуй", как  и  в  прошлый  раз  прозвучало:  "Что
случилось? На тебе лица нет!" Только спрашивал на этот раз хозяин дома.
     --  Беда  у  меня, Костя,  большая  беда,  --  только  и успел  сказать
Городецкий и от расшалившихся нервов снова заплакал, как и в машине.
     Даже с похмелья Городецкий увидел, что Тоглар воспрянул духом, выглядит
как  прежде, спокойно и с достоинством, в доме снова чисто и уютно. Он  даже
подумал, может,  Наталья, часом, вернулась, но быстро отринул эту  мысль  --
просто Тоглар вышел из кризиса.
     Как и в  прошлый раз, Тоглар провел своего друга на  кухню  и, понимая,
что тот  нуждается в срочном "лечении", быстро накрыл стол  на  двоих, решив
составить Аргентинцу компанию. По-русски  в одиночку не опохмеляются,  нужна
солидарная душа, ведь отходить надо не только физически, но и  душой. Выпили
по  первой  молча, вяло зажевав  кусочком колбасы.  Потом почти  сразу  и по
второй, и только после этого Городецкого прорвало:
     -- Попал я, Костя, крепко попал. Хату проиграл, а теперь еще и жизнь.
     Тоглар слушал молча,  не перебивая,  и лишь подливал по ходу  печальной
повести рюмку за рюмкой. Аргентинец поведал и о  проигрыше  в  Барвихе, и  о
том, как нанял киллера,  чтобы убить того, кому  задолжал, даже свое желание
уйти из жизни  не скрыл. Рассказал  и про  Борю-киллера,  которого уже нет в
живых,  и  о Хавтане, подыскавшем  ему надежного человека. Все в деталях, не
спеша, только Александра  Михайловича не назвал ни по фамилии, ни по кличке,
просто  сказал,  что проиграл  одному крутому человеку из  молодых, которого
Тоглар знать не может. Признался  и в том, что целый  месяц искал  четыреста
тысяч и не мог найти, как  приходил и к нему  за деньгами, но,  увидев тогда
Тоглара совершенно убитым, конечно, о проигрыше ничего не сказал.
     --  Когда у  тебя стрелка назначена с ним? -- деловито спросил  Тоглар,
выслушав историю Городецкого.
     -- Завтра утром.  Я должен прийти к нему  с  документами,  и мы  поедем
переоформлять квартиру.
     -- Ты не горюй, еще не вечер, -- успокоил Фешин.-- Мне кажется, я знаю,
как  сохранить твою квартиру. Ты должен  всего  четыреста тысяч?  Мы их  ему
найдем.  Дадим  в  два, в  три  раза  больше,  только  пусть подождет недели
две-три.
     -- Он уже не верит ни одному моему слову и потребует серьезные гарантии
или  залог, -- заволновался Городецкий, надежда вновь забрезжила перед  ним,
хотя и верилось в нее с трудом.
     -- Ну,  гарантии мы ему  дадим, -- заверил  Тоглар.-- Если мое  имя для
него ничего не значит,  я попрошу Дантеса или Сапера, чтобы подтвердили  мои
гарантии. Впрочем, я могу под залог предложить ему  свою хату, наверное, она
его устроит.
     -- Ты что, совсем с ума сошел? Ты сам всю жизнь был бездомный, а теперь
из-за  меня ставишь  ее на кон. Не надо, как-нибудь  выкручусь,  -- ответил,
трезвея, Аргентинец.
     -- Ты за меня не беспокойся и за хату не переживай,-- впервые улыбнулся
Тоглар. -- Тут  затевается одно дело, оно р