опавшую к
нему.  Тогда,  может  быть,  Наталья  лучше  поймет  его  страстное  желание
рисовать, попытать свой шанс в творчестве. Тоглар помнил ее счастливые глаза
в  Ростове, когда молниеносно сделал углем ее  портрет и портрет утонченного
хозяина салона "Раздан".
     В  Лувре  он  уже  побывал вместе  с  Натальей  сразу  после  посещения
Монмартра, но однажды его вновь потянуло туда -- спокойно посмотреть еще раз
зал близких его душе импрессионистов. Но на этот раз  ему неожиданно  выпала
удача. В зале современных художников он увидел изумительный парадный портрет
Рудольфа  Нуриева,  под  чьим  патронажем  проходил  фестиваль.  Но  главным
оказалось  то, что картина была кисти российского художника Эдуарда Шагеева,
того самого, чью огромную картину "Сон эстета" он купил для интерьера в свою
мастерскую-студию как раз накануне отлета в Париж.
     В Париже Тоглар часто  и с благодарностью вспоминал Эйнштейна, это ведь
с его легкой руки он вызвал Наталью в Москву и уговорил отметить Новый год в
европейской столице.
     Вспомнив  в очередной  раз  про Георгия, Константин Николаевич  купил в
подарок ему,  Аргентинцу и Дантесу, заядлым  картежникам, по большому набору
французских  карт  высочайшей  полиграфии  --  смесь  шелка,  льна,  хлопка,
качественных сортов  бумаги,  а  о  красках,  рисунках, сделанных известными
художниками Европы, и говорить  не приходится -- так и просятся в руки. Зная
страсть  Эйнштейна  к  аксессуарам,  Тоглар  приобрел ему  по  дюжине шейных
платков от Эрмеса  и галстуков от Кардена. Наткнувшись на  ювелирный магазин
"Картье", вспомнил о визитных  карточках,  так поразивших его воображение  в
"Пекине", и  тут же заказал себе сотню из сусального золота,  правда, больше
часа бился  с тамошним художником, пока не  придумали сложную  монограмму из
его инициалов: К.Н.Ф., обозначил  же он себя на визитке кратко и скромно  --
художник.
     Не забыл Тоглар и  про подарки для Виленкина, с которым переговаривался
по  телефону  каждые три  дня.  Дела на Кутузовском  проспекте  продвигались
успешно,  хотя  до завершения было  еще не близко.  Но в  Париже  Константин
Николаевич несколько успокоился:  Наталья была рядом, а  жить  в "Метрополе"
совсем не  плохо,  на  худой  конец,  можно  было  еще  куда-нибудь  слетать
отдохнуть,  например на  острова в  теплом  Индийском  океане, --  наверное,
приятно среди зимы вернуться в  Москву загорелым. Не прав был поэт, когда  с
грустью написал:

     Коль нет цветов среди зимы,
     Так и грустить о них не надо.

     Жаль только, поздновато открылись и границы, и возможности...
     Для дизайнера Виленкина  Тоглар накупил  журналов,  книг,  альбомов  по
оформлению интерьеров  в жилых зданиях, офисах,  банках,  ресторанах, барах.
Константин Николаевич бегло перелистал их у себя в номере  и с удовольствием
отметил,  что   московский  дизайнер  нисколько  не  уступает  прославленным
коллегам из Парижа, особенно если судить по салону "Ягуар-стиль" в гостинице
"Софитель-Ирис". Тоглар лишний раз убедился в верности  своей теории -- если
человеку дан  талант, он  проявится где  угодно, при  любых условиях, пример
тому и Джон Кранко, и Рудольф Нуриев, да и его дед -- художник Фешин.
     Дни в Париже таяли как свечи в шандале, первое совместное путешествие с
возлюбленной подходило  к концу, все чаще Наталья возвращалась  с примерок с
готовым  заказом, сияющая от счастья, и эти  минуты  доставляли  Константину
Николаевичу большую радость. Она часто звонила в Ростов, домой, подружкам, и
все торопили ее вернуться. Она и сама  стала собираться домой, узнав, что ее
мать   попала  в  больницу,  пришлось  запастись  здесь   нужными   для  нее
лекарствами.  Выходило,  что  в Москве  Наталья  не  остановится,  прямо  из
Шереметьево-2 поедет в аэропорт Домодедово и улетит в Ростов.
     В тот день, когда на Елисейских полях был назначен бал-банкет по случаю
закрытия фестиваля, Тоглар  с  Натальей вернулись  в гостиницу с прогулки по
городу пораньше.  Вечернее платье для бала лежало в номере уже два дня, да и
другие заказы  были  упакованы к отъезду. Наталья, не раз примерявшая платье
для  вечера  и  демонстрировавшая его  Константину  Николаевичу,  неожиданно
решила  сходить в  парикмахерскую,  сделать новую прическу,  подходящую  для
выхода в высший свет. Ее  примеру решил последовать и Тоглар,  в Париже  они
были  уже около двух недель и подстричься не мешало, да и любопытство брало,
как работают французские цирюльники.
     Вдвоем они спустились на  первый  этаж,  где  располагались  мужской  и
женский  салоны. Наталье  повезло больше, для  нее в  дамском зале оказалось
свободное  кресло,  а  в  мужском  салоне  Константину Николаевичу  пришлось
немного подождать, оба мастера, судя по всему итальянцы, потомки вездесущего
Фигаро, были заняты. В небольшом уютном  холле на  мраморном столике  лежали
газеты, журналы, рекламные  проспекты. Русских  газет пока французские отели
не  держат, и, чтобы  скоротать время,  Тоглар  взял богато иллюстрированный
еженедельник -- даже  не владеющему языком иные фотографии говорят о многом.
Но листать  журнал долго  не пришлось, снимок на второй или третьей странице
задержал его  внимание  надолго. На добротной мелованной  бумаге  был заснят
роскошный  номер  люкс  в  дорогом  лондонском  отеле  "Лейнсборо".  Роскошь
интерьера,  цветовое  и  пространственное решение  и привлекло  вначале  его
внимание,  все  убранство  комнаты,  живые  цветы,  шторы,  жалюзи  идеально
уложились в цветной снимок, да и ракурс был сделан удачно, -- как говорится,
все попало в кадр, всему нашлось место. Наверное, увлекшись цветовой гаммой,
он вначале не заметил главного в кадре: на вишнево-красном персидском ковре,
устилавшем пол  комнаты, лежали вразброс,  как в балетной сцене, два молодых
человека в одинаковых белых костюмах, и лица этих парней  показались Тоглару
знакомыми. Вглядевшись внимательнее, он  понял,  так оно  и  есть --  братья
Цуцаевы  из Грозного, он хорошо их знал. Того, что  лежал  на  снимке слева,
ближе  к окну, звали Алиханом, он был старшим, а второго, более спокойного и
рассудительного,  --  Асланом.  Оба  из знаменитого  чеченского рода,  люди,
близкие к генералу Дудаеву, его особо доверенные и даже любимые лица. Братья
Цуцаевы лично контролировали подпольный монетный двор Чечни. Тоглар невольно
глянул на свои "Юлисс Нардан", их из  Цюриха привез ему в подарок Алихан. За
три  дня до побега  Тоглара из чеченского плена  братья  отправились в  Крым
посмотреть  знаменитый  Коктебель,  а  заодно, если  удастся,  прикупить  на
фальшивые доллары тамошнее казино и парочку приходящих в упадок санаториев.
     Глядя  на снимок, Тоглар вдруг ощутил пронзительную  жалость к  братьям
Цуцаевым -- молодые, красивые, хорошо образованные,  любили жизнь, -- кто же
их достал? И это в Лондоне! Ну, в Москве было бы понятно. Тоглар  осознавал,
что ему  от этой неожиданной и важной вести следует  радоваться, может, даже
заплясать,  распить  бутылку хорошего  шампанского  --  ведь  только  братья
Цуцаевы  имели  с  ним  контакт, от  всех  других  чеченцев  он был  надежно
засекречен,  охрана  тут  не  в счет. Только  Цуцаевы доподлинно  знали весь
процесс его работы, они доставляли сложнейшую аппаратуру из Англии, и только
они  могли организовать настоящую  охоту за ним. Выходит, по большому счету,
они  унесли с собой тайну фальшивых  долларов из Ичкерии -- не станет  же он
сам давать широковещательные интервью по этому поводу.
     Наверное,  надо  было закричать  на  весь  парижский отель:  "Свободен!
Свободен!",  как когда-то  в  Ростове,  в  гостинице  "Редиссон-Ростов".  Но
радости Тоглар не чувствовал, наоборот, ощутил нарастающую в душе тревогу.

        "Глава 12. Охотник за "граверами""

        "1"
     Карлен  Татлян постепенно  проникся  особой любовью  к  Москве. Причина
возникшей вдруг пылкой  страсти к русской  столице была простой -- деньги из
саквояжа  чеченцев,  убитых в лондонском  отеле  "Лейнсборо", резко изменили
жизнь репортера светской хроники, а заодно  и агента ЦРУ под кличкой Норман.
На  другой день после возвращения Вагана и Армена из  Англии  и застолья  по
этому  случаю Карлен откликнулся  на предложение соседей посетить новомодный
салон  "Ягуар-стиль"  в  гостинице  "Софитель-Ирис",  где  впервые  за  свою
самостоятельную  жизнь  хорошо оделся: со вкусом  у него  всегда было  все в
порядке, не располагал он до сих пор  лишь возможностями.  Карлен был вполне
согласен  с  высказываниями  Абрека,  что   американцы  плохо  и   безвкусно
одеваются, но  опять же  это происходит у большинства из-за обычной нехватки
денег. Модная одежда, особенно европейская, в Америке стоит дорого, возможно
потому практичные американцы изобрели и подарили миру пресловутые джинсы. Да
и все эти  гамбургеры, хот-доги, сандвичи  придуманы не от  хорошей жизни, а
оттого, что ритм существования  в этой стране такой, что там и пообедать, по
российским понятиям, некогда, где уж тут до супов, рассольников или борщей.
     Конечно,  Карлен  был  ошарашен  разнообразием выбора  мужской  одежды,
предлагаемой салоном, и, будь он  один, наверняка купил бы себе лишь кое-что
по мелочи,  цены  все-таки  поражали  воображение. Но Абрек и  Крис,  словно
соревнуясь друг  с другом, экипировались с  ног до головы, и Карлен вынужден
был последовать  их примеру,  тем более  что  одеваться  ему  пришлось,  как
говорят  в  России,  на  халяву.  В  противном случае  ереванские  знакомцы,
родственники  легендарного Сво, не  поняли бы его, заподозрили в жадности, а
жадным  мало кто доверяет,  жадных  сторонятся, Карлен  же не  хотел  терять
дружбы  с щедрыми и бесшабашными соседями.  Наверное,  они заметили, с какой
неохотой   расставался   Карлен  с  деньгами  в   "Софитель-Ирис",  поэтому,
возвращаясь домой в машине, Абрек сказал ободряюще:
     -- Каро, ты трать деньги, не жалей. Молодость в жизни  бывает один раз.
А кончатся  -- опять можешь нырнуть в саквояж... Гуляй на здоровье, ты у нас
как талисман...
     Впервые по-настоящему  отведав  блюда русской  кухни  от  Петровича  из
"Золотого петушка", Карлен  понял своих  друзей, для которых еда занимала не
последнее место в  жизни. Абрек как-то заметил,  что биг-мак,  гамбургер или
хот-дог он может съесть, только если попадет на тюремные нары, впрочем, он и
там  рассчитывал на приличную  еду за  счет передач. И  шутя  размышлял,  не
оплатить  ли  заранее Хавтану,  владельцу  "Золотого  петушка", своеобразную
страховку тысяч  в двадцать  долларов, чтобы тот позаботился о его питании в
местах не столь  отдаленных, если уж загремит он туда  случайно. Кстати, его
легкомысленная  на  первый  взгляд идея пришлась  Хавтану по  душе  -- он-то
хорошо  знал,  что  нынче  в   России  достаточно   богатых  людей,  готовых
подстраховать себя на подобный случай, -- рентабельный  получился бы бизнес.
Хавтан,  загоревшись  этой  идеей,  на  следующий   вечер  в  "Пекине"  даже
провозгласил за  столом тост-лозунг:  "Каждой тюрьме  в зоне  прикрепить  по
"Золотому петушку"!"
     Поэтому Карлен, иногда с соседями,  а чаще один, наведывался в "Золотой
петушок". Когда он приезжал с Абреком и Крисом, у их стола, выказывая гостям
особое  уважение,  на  минутку  появлялся  сам  Петрович,  мало  похожий  на
привычного шеф-повара.  Кудесник русской кухни  в  "Золотом  петушке" скорее
походил на бывшего спортсмена, чтившего режим, или на отставного  служаку --
среднего роста, крепко  сбитый, подтянутый, с четкими, уверенными движениями
и жестами, немногословный и со странностями.  Например, Хавтан уже несколько
раз мог отправить Петровича  на конкурс поваров или на месячник национальной
кухни в Париж или  Лондон, в  Афины  или Стокгольм -- известные  европейские
отели часто проводят подобные мероприятия, и обычно желающих попасть туда --
тьма, но  Петрович  обескураживающе говорил:  "А зачем?  Я  и так  знаю, что
хорошо готовлю,  мне самоутверждаться ни  к чему,  и реклама мне не нужна. А
кто  хочет  отведать  русской кухни, тот пусть пожалует к нам  в  Россию, на
месте откушает нашу исконную  еду с русским хлебом,  с  русской водочкой..."
Так или  примерно так заканчивались все разговоры о конкурсах,  о месячниках
русской кухни  в западных столицах мира. Говорят, была у Петровича в молодые
годы  и  ходка в зону, вроде он там и пригрел бакланистого земляка  Хавтана,
дал ему подняться. В общем, непростой мужик был  Петрович,  и чувствовалось,
что хозяин "Золотого  петушка"  не только гордится своим широко известным  в
московских  кругах  поваром,  но  и  доверяет ему.  Говорят, на  заре своего
становления Хавтан брал Петровича даже на серьезные разборки, а  на такое не
всякого возьмут.  Но  биография Петровича  мало  волновала Карлена, главное,
готовил тот действительно замечательно -- пальчики оближешь, и потому бывать
в "Золотом петушке" хотелось  как можно чаще. Сбылась  и американская  мечта
Карлена  -- он купил автомобиль, не в рассрочку,  как принято в Штатах, а за
наличные,  и   не  какой-то   задрипанный  серийный   "форд"  или   японскую
малолитражку,  а  машину  высшего  европейского класса  -- белый  "мерседес"
последней  модели, со всеми индивидуальными наворотами  и прибамбасами. Купи
он что-нибудь попроще, владельцы бездонного саквояжа на  четвертом этаже его
бы не поняли.  Впрочем,  когда  он  выехал  из  торгового  представительства
"Мерседес"  в Москве,  то  вспомнил,  как  еще  недавно позавидовал  некоему
Картье,  когда  тот, после  своего  дня  рождения  в  "Пекине",  отъехал  от
гостиницы на  такой же белой  красавице.  Тогда он и представить не мог, что
станет владельцем шестисотого "мерседеса", да еще так скоро.
     Завел  наконец-то  Карлен  и  постоянную подружку  в  Москве.  Конечно,
отсутствием  внимания со стороны  прекрасных  дам  он не страдал, тем  более
бывая  постоянно  на тусовках, премьерах и  презентациях.  Некоторые девушки
льнули  к  нему  по  иным  причинам,  им казалось:  иностранец,  американец,
работает в солидной газете, значит, богатый человек, может жениться,  увезти
в вожделенную Америку, но таких  Карлен  вычислял не раз и быстро отваживал.
Не  заводил он пассию опять же по финансовым соображениям --  жизнь в Москве
дорогая:  пойти куда  вечером вдвоем  посидеть,  погулять --  не одну  сотню
долларов  нужно  выкинуть.  Теперь  же необходимость в  жесточайшей экономии
отпала, и  он мог позволить себе жизнь вполне процветающего плейбоя. Времени
и средств у Татляна было  в достатке, культурная программа русской столицы к
его  услугам  -- везде  желанен,  кругом  приглашен, мог даже выбирать, куда
пойти, а куда и отказаться.
     Заходя  в "Золотой петушок" один, Карлен  выбирал такой стол, чтобы  не
особенно бросаться в глаза,  а самому иметь возможность наблюдать  за залом,
особенно  за входом, -- архитектура  ресторана позволяла это. Обустроившись,
оглядевшись  в  Москве,  Карлен  понял,  какое  у него  непростое задание --
конкретного результата  можно  и не  дождаться  и  долгие  годы  проработать
вхолостую. Поэтому он поставил себе несколько иную задачу, чем его хозяева в
ЦРУ,  и  на  это  его  натолкнула  встреча с  колумбийским  наркокурьером  в
ресторане гостиницы "Метрополь". Выявить центр или найти  хотя  бы локальный
район, где печатаются фальшивые доллары в России, ему казалось  делом  почти
нереальным, но не признаешься же в этом  руководству! Москву ему покидать не
хотелось  ни в коем случае, он буквально  врастал в нее  не  по  дням,  а по
часам, а для того, чтобы надолго застолбить  себе  место в русской  столице,
нужен был  успех  или  хоть  какие-то результаты  -- даром  деньги  нигде не
платят,  тем  более  в Америке.  Безрезультатные, но  деловитые отчеты могли
устраивать  начальство лишь на первых  порах  -- там  наверху  тоже  не лохи
сидят, сами  прошли низовую работу,  чувствуют,  когда  порошу гонят, туфтой
кормят. Татлян не хотел попасть в категорию "бумажных" агентов, так называют
как раз тех, кто преуспевает не на деле,  а в  отчетах и предположениях и от
которых  стараются  избавиться   из-за  их  профессиональной  непригодности.
Поэтому его новая тактика ориентировалась на результат, любой, пусть даже не
связанный  напрямую с  изготовлением фальшивых долларов.  Задержание по  его
наколке  представителя наркобаронов из Колумбии, приехавшего навести мосты с
российской мафией, высоко оценили в ЦРУ. И  теперь  Карлен-Норман все чаще и
чаще  запрашивал  материалы на  наркодельцов  и  на  известных  мастеров  по
изготовлению фальши-вой валюты со всех континентов. Татлян чувствовал, что в
России  может быть востребовано их мастерство, тут  криминальный мир живет в
тесных  объятиях  с властью,  имеет  силу и может позволить  себе напечатать
миллиард-другой -- страна большая, богатая, рассосется.
     Кроме русской кухни, интересен Карлену "Золотой петушок" был и тем, что
здесь бывали криминальные авторитеты, а также много иностранцев, так же, как
и он,  по  достоинству оценивших  мастерство Петровича и  его  неподражаемые
закуски, холодные и горячие, к настоящей  русской водочке. "Срисуй"  он  тут
залетного  итальянского  или польского  фальшивомонетчика  с  кем-нибудь  из
крутой братвы -- а их-то  он уже научился  различать  за версту, в какие  бы
карденовские одежды  они ни рядились, -- и можно было еще годы и годы жить в
полюбившейся русской столице. А там, выпади еще какая-нибудь серьезная удача
--   хоть  с  наркотиками,  хоть   с  преступлением,  представляющим  угрозу
безопасности США, -- он  уже стал  бы специалистом  по  России, а  тех,  кто
выдает результаты, не дергают с обжитого места, это он знал точно.
     "Золотой петушок" подходил ему по всем статьям: впервые  сюда он пришел
с авторитетами Абреком и Крисом,  а значит, был своим человеком. Если Хавтан
и не подсаживался к его столу, когда  он бывал один  или  со  своей подругой
Олей, то, проходя мимо, он всегда приветствовал его: обронит доброе слово, а
то и  пришлет бутылку  хорошего шампанского -- такой  чести удостаиваются не
все  завсегдатаи.  Да  и  обслугу Карлен  тихо-тихо приучал  к  себе, вручая
ощутимые чаевые  или  небольшие,  но  со вкусом  подобранные  подарки, --  в
будущем халдеи  всегда могут  сгодиться. Не зря же  в разведшколе его учили:
официант -- самый лучший  источник информации. В  общем,  "Золотой  петушок"
оказался для Карлена  приятным и полезным во всех отношениях, вроде и гулял,
и  был  при  деле  --  редкостное  совпадение.  Девушка,  с  которой  Карлен
встречался, Оля Харитонова, заканчивала юридический факультет МГУ,  а жила в
соседнем доме, тоже на  улице Ямского поля. Была она профессорской дочкой из
семьи  старых  потомственных  москвичей  чуть  ли  не в двадцатом поколении.
Перестройка  резко изменила социальное и материальное положение  именно этой
категории  людей  --  они  оказались  за  бортом   новой  жизни.  Профессора
Харитонова отправили на "заслуженный покой" с ничтожной  пенсией в первые же
годы реформ, и он остро переживал, что стал никому не нужен.
     Оля, как и Карлен, оказалась театралкой и радовалась каждому спектаклю,
концерту, балету,  на  которых они бывали вместе. Впрочем, Карлен открыл ей,
коренной москвичке, невероятную вечернюю жизнь столицы, о которой она даже и
не догадывалась, считая, как и отец, что кругом  все пришло в полный упадок,
а оказалось, что рядом шла интенсивная, насыщенная  жизнь. Нравилось ей и  в
"Золотом петушке", хотя она не понимала, почему  Карлена тянет именно в этот
ресторан, ведь в Москве столько привлекательных мест! Но не возражала, когда
он приглашал ее в "Золотой петушок", она  видела, с каким аппетитом уплетает
он  все, что им подавали  на стол, Карлен уверял  ее,  что лучше Петровича в
России, наверное, никто не готовит.
     Теперь,  если  понадобится,  свои частые  посещения "Золотого  петушка"
Карлен вполне  мог объяснить любовью к русской кухне. Тут таких завсегда