дости.
     Все невольно потянулись взглядами к массивным столам и тяжелым стульям,
обитым  толстой  бычьей  кожей.  Да,  в "Пекине"  сменилось все,  но  мебель
осталась прежняя, с первых дней его открытия.
     Константин Николаевич мог согласиться с Сапером: прежними в нашей жизни
остались  лишь  столы и  стулья,  да  и  то  лишь в  "Пекине". Прежде  всего
изменились  сами кореша --  Тоглар и представить не  мог,  какая метаморфоза
произошла с  близкими  ему  людьми. Верно сказал кто-то из древних философов
Рима: деньги и власть резко меняют людей. Глядя на собравшихся за массивными
столами китайского  ресторана, Тоглар добавил бы:  до неузнаваемости. Пришла
ему  на память и восточная мудрость, услышанная некогда  в  Ташкенте: хочешь
узнать человека, дай ему власть и деньги.
     На встречу, или, как  выразился  Васек  Головачев,  "сходняк", все, без
исключения,  приехали  с  персональными  водителями,  с  телохранителями   и
помощниками-референтами, не выпускавшими из  рук телефоны спутниковой связи.
Всем  сопровождавшим  лицам были накрыты  столы  отдельно, видимо,  интересы
требовали соблюдения субординации.
     Тоглара сопровождал Эйнштейн,  очень желавший увидеть сильных мира сего
за одним столом, а может, он даже мечтал попасться им на  глаза.  Константин
Николаевич поначалу долго решал, за какой стол определить Георгия, и наконец
усадил к помощникам-референтам, в большинстве своем его ровесникам.
     Нет, Константин  Николаевич не имел в  виду внешние  перемены:  одежду,
манеры, выпивку или закуски, которым теперь отдавали предпочтение его старые
друзья.  Произошли  другие,  внутренние  изменения:   состоялась  переоценка
ценностей.  Но  сегодня этот  тщательно скрываемый уголовный оттенок  удачно
маскировался  якобы рыночными отношениями, интересами  собственности, фирмы.
Однако  Тоглара не так-то  просто  было  запутать.  Воровская  хватка крепко
сидела в  новых хозяевах  жизни.  Природный ум  большинства  из  них  быстро
адаптировался к дикому капитализму, захлестнувшему  Россию, и  прежде  всего
Москву. Да и консультанты, видимо,  у  них  были  гораздо  талантливее,  чем
государственные  советники на самых высоких  уровнях, ибо  братва не  только
хорошо  оплачивала успех,  но и  отрывала  головы буквально  -- за  просчет,
крупную неудачу, неоправдавшийся прогноз.
     В экономике "новых русских", как  понял  Тоглар, царил старый воровской
закон: каждый должен отвечать за  свои слова  и деяния.  В криминальном мире
давно все оценивается по конечному результату, это  было как раз то, к  чему
стремится новая постсоветская власть  и  ее  экономика. Так что паханам было
гораздо легче вписаться  в  новую  жизнь,  особенно  если  власть  оказалась
насквозь беспринципной, лживой  и коррумпированной от макушки до пят. Братва
просто  использовала  единственный исторический шанс,  выпавший на  ее долю.
Впрочем,  этот шанс она  получила опять же от  властей,  от отца перестройки
Горбачева, на блюдечке с голубой каемочкой и бесплатно. Оттого на "сходняке"
по случаю возвращения  Тоглара с "того света" прозвучал персональный тост за
здоровье Михаила Сергеевича. И как же не выпить за него,  родимого, если две
трети  сидевших  за  богато  накрытым  столом,  включая  Сапера  и  Дантеса,
освободились по неожиданной и  щедрой амнистии Горбачева в 1987 году,  чтобы
успеть  прибрать к рукам  государственную собственность, от  которой  власть
почему-то там спешила избавиться.
     Большинство  своих старых корешей, кроме  Дантеса, Сапера и Аргентинца,
после  возвращения  из Чечни Тоглар видел  впервые,  но  были и новые  люди,
которых  он не знал,  но которым по  рангу положено  посещать такие  высокие
"саммиты". С каждым из них  его знакомили персонально, и,  что странно, если
старая гвардия, включая и  его самого, была сплошь "синяя", то  новая братва
не знала тюремных нар и  запаха баланды. Поразила  Тоглара щедрость старых и
новых друзей:  буквально каждый пытался вручить ему в конверте  пухлую пачку
долларов,  но Константин Николаевич  от подношений отказался.  Дважды  новые
знакомые вместе  с деньгами предлагали  ему  и  машину,  на  выбор. Торговля
автомобилями была их главным  бизнесом, на что Тоглар ответил, что уже купил
"порше". Когда же он назвал модель, а главное, где ее приобрел, -- а об этом
спросили сразу, -- Тоглар увидел удивленные глаза, но теперь-то он знал, что
почем.
     Из общения с братвой, особенно с новой, Тоглар уяснил, что его рейтинг,
как модно  нынче выражаться,  за  годы  отсутствия в Москве не упал, а может
быть, даже вырос. Легенда  о Тогларе-чистоделе оказалась сильнее современных
оплаченных рекламных ухищрений, помогли тут, наверное, и чеченские похороны,
устроенные ему, живому, да и Аргентинец, видимо, зря времени  не терял. Пока
не уселись за стол, Городецкий почти  ни на шаг не отступал от Тоглара, он и
представлял его  большинству новых лидеров столицы. Краем  глаза  Константин
Николаевич  видел и реакцию Эйнштейна на  круговорот вокруг  него -- Георгий
явно гордился  тем, что присутствует  на таком "сходняке", да еще со стороны
главного виновника торжества.
     В  этот  вечер  в "Пекине" Константин  Николаевич  собрал  целую  пачку
визитных карточек  от  людей, которые ныне  имели реальную власть и силу.  И
каждый непременно приговаривал, что Тоглар может звонить в любое время дня и
ночи.  Позже,  перебирая  и  разглядывая  их,  Эйнштейн  пришел  в  восторг,
граничащий с  шоком.  Одна  часть визиток  была  изготовлена  --  тут  слово
"напечатана" никак не подходило --  ювелирной фирмой "Картье",  а другая там
же, в Париже, известной  фирмой "Дюпон",  специализирующейся на эксклюзивных
аксессуарах  для особо важных персон и очень  богатых людей, что  в принципе
одно и  то  же.  Визитки  были  выполнены из  чистого  восемнадцатикаратного
сусального золота,  наложенного  то ли на  особую  плотную ткань,  то ли  на
змеиную  кожу,  а текст нанесен  платиной, розовым  и  белым золотом.  Такие
визитки, как понял Тоглар, раздавались не всяким людям.
     Роскошный банкет в честь Фешина затянулся  почти на  пять часов, но как
пролетело    это   время,    вряд   ли    кто    заметил,   кроме    нервных
помощников-референтов,  отбивавшихся  от  назойливых  звонков по спутниковой
связи. За главным столом каждый второй, говоря свой тост, выражал сожаление,
что братва  все реже и реже  встречается  в  полном  составе  и  что  только
авторитет Тоглара, любовь к нему сумели собрать старых корешей в легендарном
"Пекине".  Но что бы ни  говорили со слезой в голосе давние приятели, Тоглар
чувствовал, что финансовый взлет, неожиданно  свалившаяся в их руки власть и
полная неспособность ослабленного государства поставить хоть какой-то заслон
на  их  пути  --  все это  крепко вскружило головы присутствующим  и  сильно
разошлись пути-дорожки его старых дружков.
     Но Тоглар об этом вряд ли сожалел, как не печалился и о том,  что время
и прогресс свели  почти на нет его редчайшую  профессию. В  какой-то  момент
Константин Николаевич остро почувствовал,  что большинство его корешей,  так
неожиданно  взлетевших  на  невиданную высоту,  жаждали,  чтобы  их  прошлое
исчезло навсегда, как исчезли их подробные досье-биографии из  милицейских и
кагэбэшных  архивов. Чтобы забылись их клички, с  которыми они сжились  куда
прочнее,  чем со  своими  родными  отчествами, чтобы  разлетелись  как можно
дальше  по свету  люди, знавшие их  подноготную, хотя,  произнося  долгие  и
витиеватые тосты, все вроде бы  говорили об обратном. Но, пожалуй, в  этом и
состоял трагический парадокс их жизни: они не хотели  своего прошлого, но не
могли и не желали расстаться с ним  окончательно. Нечто подобное испытывал в
тот  вечер  и  сам  Тоглар.  Одно  радовало  Константина  Николаевича -- его
финансовая независимость, это позволяло ему  быть и накоротке с влиятельными
людьми, и  в то же  время держаться  от них на дистанции, чтобы  жить  своей
независимой  жизнью.  Тоглар  был доволен,  что  состоялась  эта  встреча  с
прошлым, со  старыми друзьями,  и  только  тут,  в "Пекине",  он понял, что,
возможно, его дороги тоже разошлись с ними навсегда.



        "Глава 9. Самурай -- двуликий Янус"

        "1"
     С  тех пор  как  Герман  Кольцов  сумел  кое-кого  из  своих однополчан
перетянуть из  Владивостока  в Москву,  дела у него  стали продвигаться куда
быстрее  и  успешнее.  Задержание  особо  опасных  преступников,  ликвидация
террористических  группировок,  освобождение  заложников   в   тюрьмах   или
присутственных   местах   доверялось  специальному  подразделению  Кольцова,
состоящему  из четырнадцати  человек. И все четырнадцать -- свои,  ни одного
чужака. Самурай к этому времени уже имел  звание капитана, и под его началом
ходили три офицера, три лейтенантика, -- тоже из своих, владивостокских. Вот
эта-то  однородность,   жесткое   единоначалие,  беспрекословное  подчинение
вожаку, то есть капитану Кольцову, стали давать реально ощутимые результаты.
     Однажды  старые  владивостокские  кореша, еще  толком не  освоившиеся в
Москве,  попали в  ночную смену. Дежурство выпало относительно спокойное  --
надо  отдать  должное, по пустякам их  старались не дергать,  хотя случалось
всякое.  В  четвертом  часу  ночи,  когда,  как  правило, совершаются  самые
серьезные  и  дерзкие  преступления,  команда,  в  полной боевой готовности,
резалась в карты на деньги. Правда, ставки Самураем были строго  ограничены,
ибо он-то хорошо знал, что такое карточная игра и карточный  долг.  Вдруг  в
дежурке одновременно раздались сигнал  тревоги и телефонный  звонок.  Сигнал
означал  --  всех  к  машине, а телефонный звонок предназначался Кольцову --
перед ним  кратко ставили задачу и давали ин-формацию, если  таковая была на
данный момент. На сей раз дело предстояло не из легких. Десять минут назад в
МВД  поступила  анонимная информация:  на  улице  Опорина  некий  бандит  из
Новокузнецка по фамилии  Шкабара два  часа  назад  убил двоих телохранителей
своего  ближайшего подручного Гнездича. Самого же Гнездича он  тоже устранил
-- тремя днями  раньше в Крылатском.  Через  несколько  часов Шкабара должен
отправиться в международный аэропорт Шереметьево-2, у него на руках билет  в
Австрию, в Вену, на первый утренний рейс.
     Проверить  информацию,  как  обычно  принято, не  было  ни  времени, ни
необходимости:  бригада из  Новокузнецка была на  крючке в МВД и милиция шла
буквально  по пятам бандитов. Но  те, видимо, имели своих людей в органах, и
всякий  раз  им удавалось  улизнуть  в самый  последний  момент. Много  чего
интересного,  оказалось, известно  и  про  самого  Шкабару:  что  он  бывший
спецназовец, ростом под два метра,  мастер спорта и обладатель черного пояса
по  восточным  единоборствам. Человек решительный, смелый,  непредсказуемый,
невероятно  жестокий, и три убийства  за  три  дня убедительно  подтверждали
опасный характер вожака банды.  Было  ясно, что билет на самолет, до  отлета
которого  оставалось  несколько часов,  подвигнет  его к  самым  решительным
действиям. Пан или пропал -- таков девиз крутых людей. Поэтому инструктаж по
рации  требовал самого серьезного отношения к  операции. В машине вся группа
Кольцова, слышавшая эти переговоры, тщательно подгоняла бронежилеты и каски,
осматривала оружие.
     Дом  на  Опорина,  где  затаился  скорее всего  ничего не подозревающий
Шкабара, оказался кирпичной  пятиэтажкой, построенной по особым проектам для
"новых  русских".  Самурай,  который  отвечал за  операцию, был уверен,  что
главаря  ментам сдал кто-то из своих  или тот, кому  он был  не по зубам, но
стоял у  него поперек дороги.  Такое в их практике случалось сплошь и рядом,
более  тонкие   мотивы  в  подобных  ситуациях,  как  правило,  исключались.
Очевидно, Шкабара  не  догадывается,  что ему сели на  хвост, в этом Самурай
тоже был уверен, иначе он  не возвратился бы домой, а пересидел где-нибудь в
казино, откуда прямиком рванул бы  в аэропорт -- и  в Австрию. Однако,  если
Шкабара не ведал о  том, что его  попытаются  арестовать  нынешней ночью или
уничтожить,  это  вовсе не  означало,  что бандит  безмятежно спит  и  видит
волшебные  сны из счастливых  отроческих лет. Самурай по  собственному опыту
знал, что люди, ставшие на  "тропу войны" и избравшие ремеслом жизни разбой,
всегда начеку. Настороженность, готовность ежеминутно дать отпор  становится
главной  чертой характера, этому инстинкту  подчинен весь образ их жизни. Ни
поесть,  ни поспать,  ни  помиловаться  с любимой, ни отдохнуть  на  природе
спокойно им не дано уже до самого  смертного  часа.  Такова плата  за страх,
который они вселяют в окружающих.
     На  улицу Опорина по  ночному  городу добрались быстро. Дом не  подавал
признаков жизни: ни на фасаде, ни в окнах, выходящих во двор, не горел свет.
И глядя на  солидный, из  красного испанского  кирпича  особняк с новомодным
пентхаусом на  крыше, трудно  было  представить, что  всего  несколько часов
назад  в  четырехкомнатной  квартире  на  третьем этаже  двое  молодых людей
распрощались  с жизнью. Кстати, в подтверждение анонимного звонка шестисотый
"мерседес",   принадлежавший   Гнездичу,   на   котором   и   приехали   его
телохранители, чтобы  поквитаться за жизнь  своего  шефа, все  еще  стоял  у
подъезда. Самурай  с  одним из лейтенантиков  быстренько  обошли  здание, но
ничего  подозрительного  вокруг не обнаружили. Внимательно оглядывая элитный
дом, балконы, оконные проемы, Кольцов вдруг подумал, что на помощь жильцов в
роскошных квартирах ему рассчитывать  не  приходится. Это тебе  не заводской
район, где до сих пор двери открывают без страха и милиции всегда содействие
окажут. Там бы сейчас Кольцов поднялся на четвертый этаж, объяснил  хозяевам
ситуацию и из окна их спальни или  зала спустился бы к Шкабаре в "гости". Но
чего  нет,  того нет,  а брать бандита приказано в любом случае -- живым или
мертвым. Шансов  остаться  в живых  у  Шкабары все же меньше,  потому что  в
команде Кольцова существовал неписаный закон: головой  зря  не  рисковать, и
каждый выстрел при захвате делался только на поражение. Гера-то знал, что, с
другой  стороны,  у братвы  установка еще более  определенная, без  соплей и
сантиментов,  --  вали  мента  при любых  обстоятельствах,  по поводу и  без
повода.  По рассказам  бывалых людей из угрозыска Кольцов  знал -- сохранишь
бандиту жизнь, он  обязательно  при случае вырежет твою семью или убьет тебя
самого,  на  худой  конец, завалит  коллегу.  Не один  раз  они  с  ребятами
обсуждали эту  тему;  вот бы  нашим гуманистам  американские порядки завести
один к одному  -- сделал при  простом  задержании опасное движение -- получи
пулю в лоб, без всяких нотаций и предупредительных  выстрелов в  воздух. Наш
же бедный милиционер всю жизнь  между молотом и наковальней:  или от бандита
ждет пулю,  и уж без всякого предупредительного  выстрела, или удара ножом в
спину в темном подъезде,  или тюрьму -- от  кабинетных прокуроров,  с особым
усердием расследующих каждый  милицейский выстрел. Милиционера засадить куда
легче, чем бандита, за него взяток судьям и прокурорам не несут.
     Пока Кольцов обходил дом, вынашивая  конкретный план захвата Шкабары, в
крайнем подъезде ребята  ловко и  бесшумно открыли входную  дверь холла, где
днем в специально  оборудованной будке  сидел вооруженный охранник, которого
язык не  поворачивался  назвать  консьержем.  Они даже  успели подняться  на
крышу. Дом с пентхаусом  был первым в их практике, и кто-то отметил, что это
усложнит задачу.
     Поэтому,  вернувшись  к  своей  неприметной   машине  с  бронированными
стеклами, стоявшей в глубокой тени соседнего высотного здания, Герман кратко
посовещался с друзьями. У  них существовал негласный закон -- перед захватом
или штурмом  каждый имел право голоса, мог высказать свои предложения,  хотя
последнее слово и  решение оставалось за Кольцовым. Утвердилось  в команде и
еще одно правило,  о котором не знало ни  начальство, ни  коллеги из  других
групп захвата.  Это правило сложилось давно, еще во Владивостоке, и касалось
самого  дорогого   для  каждого  --  жизни.  Всегда  в  ходе  обезвреживания
преступника возникала  ситуация,  когда кто-то был вынужден рисковать больше
других, проще сказать, вызывал огонь на себя. Все они были  профессионалами,
асами своего дела и  знали, во что  оценивается шаг каждого из них. Чтобы  в
группе царила искренность и чтобы никто не  прятался за спины товарищей, еще
там, во  Владивостоке,  они раз  и навсегда  решили  в особо опасных случаях
тянуть жребий: кому врываться с крыши в квартиру  террориста, или штурмовать
дверь  бандита  в  первом  эшелоне,  или  идти  без  оружия  на переговоры с
преступником, если возникнет надобность. И здесь Кольцов ни  как капитан, ни
как пахан не  мог  приказать:  ты пойдешь  стучать в дверь к  Шкабаре,  а ты
ворвешься в  квартиру через  окно. Команды  возникали уже в ходе операции, и
они  всегда выполнялись не  задумываясь, на  автопилоте,  ибо каждый знал --
промедление смерти подобно.
     Надо  было  спешить, пока в соседних окнах не начали зажигаться огни --
Москва все-таки просыпается с петухами.
     Машина Гнездича у подъезда и  подсказала ход операции. Решили позвонить
в дверь и спросить Шкабару, не его ли  вишневый шестисотый "мерседес"  стоит
внизу?   Мол,    только   что   автомобиль   пытались    угнать,   но   наша
патрульно-постовая  служба спугнула угонщиков.  Спуститесь, мол, вниз, чтобы
закрыть машину и посмотреть, не  унесли ли что  из салона. А в момент звонка
три человека из группы  уже  будут на  крыше пентхауса,  в  том числе  и сам
Самурай, который всегда  тянул жребий первым. При удаче, на которую, правда,
мало  кто из нападавших  рассчитывал,  Шкабара мог быть задержан без единого
выстрела. Но если  из квартиры в ответ на ночной звонок последует автоматная
очередь, как  бывает  чаще  всего, в  тот же  момент  спецназовцы  мгновенно
спустятся на альпинистских веревках с крыши и ворвутся в квартиру  через три
окна, которые выходят во двор элитного дома, и зайдут в спину  отбивающемуся
у  входной  двери пахану.  На огонь  из квартиры ответят  сразу и  омоновцы,
пытающиеся хитростью  выманить  Шкабару из его  логова. Они должны  взорвать
устройство  направленного  действия  -- по этой  части у них в группе имелся
"ювелир", раскореженная бронированная дверь рухнет внутрь квартиры, и в этот
же момент спецназовцы обрушат на негостеприимного Шкабару шквальный огонь из
своих укороченных автоматов. В таком ураганном огне Шкабара вряд ли уцелеет.
     В последний  раз уточнили  детали  операции,  отладили связь, проверили
оружие, амуницию и, не  забыв помянуть Бога, решительно двинулись к исходным
позициям.  Первым шел на крышу пентхауса сам командир группы захвата  Герман
Кольцов.  Когда по рации раздался условный  сигнал, означавший,  что  тройка
Самурая  уже   на  стартовой   позиции,  вперед  двинулись  минер,  которому
предстояло в считанные  минуты приладить взрывное  устройство  к  же-лезному
косяку двери  из особо прочной стали,  и за ним -- два  парня, кому  сегодня
выпал самый  опасный жребий:  им придется стоять, не  выдавая  волнения, под
дверью Шкабары, зная, что оттуда в любой момент может  полоснуть  автоматная
очередь.
     Квартира Шкабары находилась на  третьем этаже, справа от двух роскошных
скоростных  и бесшумных  лифтов  известной финской  фирмы "Коне", отделанных
красным  деревом. На площадку выходило три двери. Ни на одной из них не было
привычного  глазка,   но  две  квартиры,  кроме  Шкабары,  были  оборудованы
телеобзором,  и  не  оставалось  сомнения,  что  обе   телекамеры  работают.
Отсутствие  наружного  наблюдения  из  квартиры  матерого  бандита  поначалу
смутило  разведку,  но  времени  на  раздумье не  было, и потому решили, что
хозяин просто не  успел  им обзавестись:  дом был  заселен  недавно,  месяца
два-три