риглянувшегося особняка  или глухого  московского
дворика, он невольно  оборачивался, словно боялся  упустить какую-то  важную
для себя деталь или пытался запомнить цвет выцветшей крыши, ибо в эти минуты
всегда  видел  ненарисованную  картину. Тоглар точно  вбирал в себя  будущие
сюжеты   картин   --   город  притягивал   его  своим  многообразием,  своим
несовершенством, своей  красотой  и  уродством, своей  радостью  и  печалью,
помпезностью  и нищетой.  Сколько он видел печальных окон в Замоскворечье! И
каждое  --  это  целый мир,  роман,  эпоха!  Ежедневные  неспешные  прогулки
обогащали    долго   дремавшее   художественное   воображение    Константина
Николаевича, наполняя  его  душу светлой грустью  об уходящем времени, и  он
чувствовал, что  сможет  передать  все  это на полотне. В  такие минуты  его
тянуло  к мольберту,  к станку.  В  какие-то  дни,  когда особенно одолевала
страсть к  рисованию,  он брал с собой на прогулку стопку прекрасной  бумаги
под карандаш, уголь или сангину и делал быстрые  наброски,  которые походили
на  законченные работы -- столь тверда и уверенна была рука Тоглара.  Но как
бы  ни были  удачны эти этюды, Фешин  считал  их  только прелюдией к будущим
картинам и потому  не позволял разглядывать  их Георгию-Эйнштейну, хотя  тот
искренне радовался его неожиданно проснувшемуся интересу,  тяге к  живописи.
Наверное, в этом ощущалось родство их душ.
     В один из таких  дней,  когда путешествие по  старинным улочкам  Москвы
особенно затянулось, Тоглар наткнулся на уютную антикварную лавку, в которой
рядом с кузнецовским фарфором, венецианским стеклом,  позеленевшей  бронзой,
надраенным для  продажи русским серебром продавались и картины.  Несмотря на
предобеденное  время, народу  в  зале  не  было, хотя  одного  взгляда  было
достаточно, чтобы оценить, что хозяин лавки знал толк в своем деле и обладал
несомненным  вкусом.  Антикварных  лавок,  как и  частных галерей,  в Москве
развелось  множество,  многие нынче  кинулись  в  прибыльный  бизнес,  верно
определив,  что  столица --  это бездонный колодец, откуда любителям старины
черпать и черпать.
     Хозяин лавки, сухонький старик неопределенного возраста, которому можно
было дать и  шестьдесят,  и семьдесят лет, на  минуту оторвался  от толстого
старинного  фолианта в кожаном  переплете. Глянув  на высокого  господина  в
заснеженной собольей  шапке  и не  посчитав  того за  солидного  клиента  --
посетитель, судя по  всему,  гулял пешком  и  без  привычной ныне свиты  или
охраны,  -- старик вновь углубился в неспешное  чтение вечного  философского
трактата.   Осматривая   застекленные   витрины-стеллажи,  витрины-горки  из
красного  дерева,  с годами утратившего блеск и полировку, Тоглар определил,
что магазин  скорее всего был открыт в  давние, еще довоенные годы и потому,
наверное,  имел  постоянных поставщиков со  всей  Москвы.  Для  антикварного
магазина  это одно  из главных условий существования --  нужна постоянная  и
качественная  подпитка. И у  Тоглара невольно мелькнула  шальная мысль: если
хозяин  лавки  работает давно, попросить отыскать  для него работы деда... А
вдруг? Если  в  мире  все  дороги  ведут  в  Рим,  то  в  России  все  самое
значительное  стекается в  Москву.  Могли  ведь и  работы  художника  Фешина
оказаться в столице, хотя он знал, что искать их нужно скорее всего в Казани
и в крупных городах Поволжья.
     В  дальнем углу лавки Тоглар наткнулся  на старинный каминный  набор из
красной меди  добротной ручной ковки.  На как  бы ни понравились  ему щипцы,
кочерга,  совок и щетка, которые  он уважительно  подержал  в  руках, ощущая
добротную  вещь,  купить все это  он не решился  -- тут  требовалось "добро"
Виленкина.  Он  не  хотел вмешиваться  в  концепцию  художника  -- уж  очень
нравилась  Константину  Николаевичу работа дизайнера,  с  которым за  месяцы
ремонта он  крепко  сдружился.  Приглянулось ему и еще кое-что в лавке, что,
наверное,  подошло бы ему в  квартире на Кутузовском, особенно в мастерской,
но  он  решил  не спешить, а  направить  сюда самого Виленкина.  Однако  без
покупки из заинтересовавшего его магазина Тоглар все же не ушел...
     Дошел черед и до осмотра прилавка,  где расположился увлекшийся чтением
хозяин  лавки,  и  тут Фешина  поджидала  удача. В  витрине под  стеклом  --
наверное,   чтобы   не  пылились,   --  рядом  с  серебряными  портсигарами,
конфетницами,   солонками,    подстаканниками   с    забытыми   гербами    и
величественными монограммами гремевших  некогда российских фамилий, монетами
и кавказскими  кинжалами  лежали две небольшие  старинные  гравюры  с видами
Санкт-Петербурга.  В  резных  рамках из  хорошо  отполированного незнакомого
темного  дерева. "Наверное, все-таки из моренного в северных реках дуба", --
решил  Константин  Николаевич   и  не  ошибся.  Гравюры   были  удивительной
сохранности, время не  тронуло желтизной даже бумагу, и  Тоглар, разглядывая
городские  пейзажи с видом  на  Неву,  понял отчего.  Мастер-краснодеревщик,
оправлявший работу художника в  багет, сделал свое дело ювелирно:  разместил
гравюру под стеклом так чисто,  что она находилась как бы в вакууме,  оттого
целое столетие оказалось для картины нипочем.
     Заметив,  что  покупатель  что-то соображает  в графике,  хозяин  лавки
поспешно отложил в сторону книгу и сказал:
     -- Прекрасная  сохранность,  не  правда ли? И не мудрено,  больше  века
гравюры  провисели в  одном доме, потомственных дворян Поспеловых на  Мойке.
Выдержали две  революции, три войны, голод, разруху, а  вот  перестройку  не
смогли --  попали ко  мне. Привезли  из  Ленинграда, там  мало  кто покупает
старину,   а  тут  иногда  находится  клиент  из  "новых   русских"  или  из
иностранцев. Рекомендую,  писал французский художник Лефарг  по заказу графа
Поспелова, который  якобы и  сюжет  указал... Так  что вряд  ли когда-нибудь
встретите нечто  подобное  --  в ту  пору  копии без  разрешения  хозяина не
делали.
     --  А  что,  есть  еще работы  из  дома Поспеловых? --  быстро  смекнул
Константин Николаевич.
     --  Да,  --  оживился  хозяин,  --  есть  еще  четыре  гравюры: с видом
Исаакиевского  собора,  Фонтанки,  Сенатской  площади и  Зимнего дворца.  Те
размером поболее, но в такой же отличной сохранности. Оформляли  со вкусом и
на века, лучший мореный  дуб на багет пустили, да и резчик искусный попался.
Сама рама, на мой взгляд, отделанный шедевр. Если желаете, покажу...
     -- Да, пожалуйста, -- кивнул Фешин, невольно поддавшись интересу. --  Я
готов их приобрести. Жаль,  если такие вещи разойдутся по разным адресам или
покинут Россию.
     --  Вы правы... -- Старик цепко оглядел непонятного покупателя и быстро
исчез в подсобке,  откуда вернулся с аккуратно завернутыми  в  старое одеяло
гравюрами.
     Пейзажи  действительно  были  великолепными,  исполнены  тщательно,  со
вкусом, и Тоглар поразил продавца, когда, даже не спрашивая цены, решительно
сказал:
     -- Беру.
     -- Все?.. -- удивился растерявшийся старик.
     -- Да, все, -- и, не торгуясь, отсчитал названную хозяином сумму.
     --  Может,  вам надо  еще  что-нибудь  подобрать,  подыскать? Так  я  с
удовольствием... -- предложил вдруг на радость Тоглару подобревший старик.
     --  Да, наверное, мы еще кое-что купим у  вас. Я пришлю  сюда  знающего
человека, он и отберет на свой вкус,  я ему доверяю, -- согласился Фешин. --
Он  закажет вам необходимое  для моего дома. Я и гравюры сейчас забирать  не
буду, за ними заедут завтра-послезавтра. --  И неожиданно, словно только что
вспомнил,  взволнованно  сказал:  -- Есть у меня  к  вам  и личная  просьба,
помогите, пожалуйста.  Я  ищу картины Николая Ивановича Фешина,  слыхали про
такого? Он работал в России, в начале века...
     Старик  довольно  долго  молчал,  отыскивая  в  памяти  фамилию,  потом
заглянул  в какой-то  толстый рукописный  гроссбух  и  только  после  этого,
виновато разведя старческими руками в "гречке", сказал:
     -- Извините,  не знаю такого, и в моих списках не числится. Но не беда,
ко  мне многие коллекционеры и знатоки заходят,  часто звонят, справляются о
цене и спросе,  да и я  частенько у  них консультируюсь. Так что обязательно
прознаю  про  вашего Фешина. Откуда он родом, где жил,  где работал, где и с
кем выставлялся, где умер?
     Тоглар довольно подробно рассказал, что знал, и даже назвал города, где
наверняка должны быть работы академика Фешина.
     -- Ну, по  таким ориентирам  да такого известного художника просто грех
не найти,  -- ободрился хозяин антикварной лавки. -- Обнищал повсюду народ в
России,  и в Поволжье тоже. Свяжемся с коллекционерами и  художниками из тех
краев, нынче все везут в  Москву.  Есть заказ  -- будут картины. Уверяю вас,
найдем, дайте только срок...
     На  том  они, довольные, и  распрощались.  Тоглар  оставил старику свою
новую  парижскую визитку. Он  поверил, что  с  помощью такого  искушенного в
старине человека обязательно выйдет на след картин своего деда...
        "2"
     Ремонт,   реконструкция,   перепланирование   на  Кутузовском,   как  и
предсказывал Георгий-Эйнштейн,  затягивались  из-за  того, что  основательно
перестраивались две  трети лестничной площадки громадного сталинского  дома.
Сразу после  возвращения  Тоглара из Парижа Виленкин,  вводя  хозяина в курс
текущих дел, смущенно признался: все, чем он до этой поры занимался, включая
наиболее  удачные  проекты,   по   большому   счету  было  лишь   изысканным
косметическим ремонтом,  с тщательным  световым и пространственным решением.
Настоящая  дизайнерская и архитектурная работа -- с  перепланировкой,  когда
наполовину сносятся стены и  остаются одни полы, а  точнее, метраж от полов,
--  выпала ему лишь здесь, на Кутузовском, и он, не имея прежде такого опыта
фундаментальной перестройки, не смог точно рассчитать лишь одно -- время. Но
классная работа не делается в спешке...
     Тоглар и сам  это  знал. Он верил своему  дизайнеру  и,  как человек  с
фантазией, видел  все,  что задумал  гениальный  Виленкин.  После  двух-трех
переделок, согласованных с  Тогларом, вопрос о  конкретной сдаче квартир под
ключ  вообще  отпал: жесткие сроки, как  понял  Константин Николаевич, могли
сказаться на качестве работ и закрепощали  фантазию автора проекта, которому
объект был так же дорог,  как и хозяину, а может,  для художника он был даже
важнее, ведь он выхаживал его как дитя, создавая с нуля.
     Такое спокойное отношение к переезду на Кутузовский возникло у  Тоглара
потому, что он  прекрасно обжился в "Метрополе".  Его трехкомнатный  люкс на
втором  этаже одного из лучших  отелей Москвы как  нельзя лучше подходил для
комфортной жизни. В пятизвездочных отелях, предназначенных для состоятельных
гостей,  жизнь  быстро  отладилась  по  международным стандартам. Тут  стали
оказывать все мыслимые и немыслимые услуги, потому что главными постояльцами
гостиницы были не просто богатые люди со  всего света, а зачастую  господа с
причудами.  Подстраиваясь  под  вкусы  экстравагантных  клиентов,  гостиница
быстро подняла сервисный уровень,  достойный любой европейской столицы. Быть
может, и неожиданное путешествие  в Париж, открывшее Тоглару новые горизонты
в жизни, заставляло  его  не спешить  с  ремонтом и  переездом. Ведь он  мог
слетать с Натальей еще куда-нибудь -- мир, оказывается, так велик, прекрасен
и  разнообразен,  и  дверь в  него  стала теперь распахиваться  на удивление
легко, так что Константину  Николаевичу было  даже трудно свыкнуться с этим.
Но вспоминая  дни  в  Париже,  вечер  в  "Леди  Астор",  он  понимал,  какие
перспективы открываются перед ним! Теперь он знал, что, например, сегодня, в
начале февраля, когда  зиме в России конца-краю не видать,  можно слетать на
остров в Тихом или Индийском  океане у экватора, где круглый год лето. На те
самые, ласкающие  слух  своими  названиями  острова, которые  весь советский
народ видел лишь по телевизору  в "Клубе путешественников" у  Юрия Сенкевича
или, на худой  конец, читал о них в книгах о морских путешествиях и пиратах:
Фиджи, Таити, Тасмания, Сейшельские,  Мальдивские острова, десятки крошечных
островков в Океании... Все это звучало как музыка, но теперь уже не казалось
сказкой,  в  которой  невозможно  очутиться.  Конечно,  влюбленному  Тоглару
хотелось показать этот прекрасный мир  своей избраннице и увидеть его самому
глазами  художника,  ведь там  совсем  иные  краски,  иное  освещение,  иная
реальность! Но  Наталья, с которой  Тоглар переговаривался по телефону почти
каждый день, не могла и на неделю покинуть Ростов, оставить больную мать. Да
и на работе, по ее словам, хлопот хватало. Мода -- дело капризное: в феврале
в  их салоне-магазине  ожидали с инспекционной  поездкой и  новыми  моделями
парижского патрона Робера Платта. В общем, приходилось терпеливо ждать, хотя
он не раз предлагал, чтобы Наталья оставила работу в фирме Кристиана Лакруа.
В какие-то дни, когда особенно допекала тоска, Тоглар и сам едва не срывался
в  Ростов,  но Наталья  останавливала  его, просила  подождать  лучших дней.
Константина  Николаевича утешало лишь  то, что, провожая  ее после Парижа на
ростовский  рейс,  он   успел  незаметно  положить  в  ее  любимую   сумочку
внушительную пачку долларов -- они, наверное, в связи с болезнью матери были
ей сейчас очень кстати.
     На  банкете в  "Пекине" по  случаю возвращения в Москву  из  чеченского
плена Тоглар интуитивно предположил, что его пути с братвой в скором времени
могут разойтись  навсегда --  так  оно и выходило. После Парижа он мало кого
встречал  из  старых  корешей.  Правда, он сам  как-то  нанес визит Дантесу,
расположившемуся    здесь   же   в   "Метрополе",   двумя   этажами    выше.
Предусмотрительно  решил,  пока  позволяли  обстоятельства,  завести  еще  и
служебные  паспорта  для  себя   и   Натальи.   Он  быстро  уразумел,  какие
преимущества  дают такие  ксивы для людей, часто выезжающих за  границу, тем
более  что  после Франции решил  основательно  посмотреть  мир,  как  только
переедет на Кутузовский проспект и оформит свои отношения с Натальей.
     Встречался Тоглар довольно часто, можно сказать постоянно, лишь с одним
Городецким, когда тот  наведывался в  "Метрополь" к Дантесу, или  когда  они
тут, в  гостинице,  сутками  играли  в  карты в каком-нибудь  номере  или  в
апартаментах  самого  Дантеса.  Иногда  Аргентинец сваливался  как  снег  на
голову,  разыскивая  своего   гениального  компаньона  --  Эйнштейна.  Часто
Городецкий приглашал Тоглара домой: он любил принимать  гостей, или, как  он
подчеркивал,  ужинать компанией в  праздничной обстановке. Что  и  говорить,
старел на глазах  неугомонный Аргентинец, кутила и весельчак, года  тянули к
уюту,  покою, домашнему  очагу,  а дом  свой и домочадцев  своих  он  любил.
Городецкий побывал  на  будущей  квартире Тоглара и, оценив размах  великого
чистодела, восхищенно, но без тени зависти заметил:
     -- Да, брат, широко ты замахнулся! Моя хваленая квартира по сравнению с
твоей бедной хижиной может показаться. Крепко, я чувствую, ты "чехов" кинул,
молодец!
     Он-то видел и знал, что  Тоглар после кавказского  плена отошел от дел,
или, как  говорят, завязал.  Значит, имел средства, если такое строительство
затеял, да и на  будущее  в голове, кроме  картин и художественных выставок,
ничего не  держит.  Впрочем, Городецкий от  души радовался  этому, он и  сам
старался не влипать во всякие авантюры. Надеясь спокойно дожить до старости,
выбирал  для  игры  в карты  по-крупному  только  богатых лохов, которых ему
подыскивали за деньги проверенные люди, сами  бывшие  картежники, зарекшиеся
больше никогда не брать карты в руки.
     Однажды  после  такой  игры, принесшей серьезный  выигрыш,  неунывающий
Аргентинец неожиданно с завистью обронил:
     -- Эх, жаль, что я, дурак, пошел в жизни не  по чиновничьей линии, а  в
карты кинулся. А ведь иняз закончил...
     Тоглар удивленно вскинул брови, что развеселило Аргентинца.
     --  Да,  да,  именно! Надо  было  по  госслужбе двигаться.  Только  там
крутятся настоящие  деньги,  а настоящие чиновники ворочают миллиардами. Как
ты думаешь, легко из бюджета или по президентскому указу получить выделенные
деньги?  Вот и не отгадал. То, что  положено, это еще ничего не значит. Пока
не  пришлешь назад пятнадцать  --  двадцать процентов  от  выделенной суммы,
никогда  не  получишь своих денег. Даже  если у тебя  в  крае, области из-за
этого остановятся заводы или без зарплаты голодают люди. Пришли -- получишь,
а  попытаешься  вякать, права качать  или  вернуть на  копейку  меньше,  чем
требовали, -- себе дороже станет. В глазах других еще и дураком выставят: не
можешь,   мол,   получить  всенародно   выделенные  деньги   из  бюджета.  А
пятнадцать--двадцать  процентов  от  триллионов,   дорогой  Тоглар,  это  не
миллионы,  а  миллиарды!  Вот  что  значит  сегодня чиновник  при российской
демократии.
     --  Неужели  это все творится  на  самом деле? -- Тоглар не  переставал
удивляться крутости новой жизни. Но и Городецкий зря не скажет. Скорее всего
так оно и есть.
     -- Да, брат,  отстал ты от жизни... --  Городецкий удобно развалился  в
кресле, грея в руках бокал с  искрящимся вином. -- Ты думаешь, с кем я нынче
катаю  в  карты:  с  банкирами,  предпринимателями,   оптовиками,  нефтяными
магнатами, ворами в законе, аферистами или ювелирами? Нет, ошибаешься... Эти
уже из серьезной игры выпали, с ними я не играю уже года два-три. Сегодня  я
катаю  только  с  государственными  чиновниками.  Впрочем,  --  он  хохотнул
довольно, -- и меня  за оного  по легенде выдают. Я вроде как сосу бюджет за
счет топливно-энергетических ресурсов -- тут самый жирный кусок  выпадает из
казны, -- оттого я всегда желанный гость  в их компании. Правда,  ради этого
время   от  времени  приходится  посещать   с  умным  видом  соответствующие
министерства, чтобы примелькаться в глазах у тех, с кем буду  завтра катать.
Тут  у  меня  режиссеры-постановщики  почище  Мейерхольда  и  Таирова...   и
ассистенты  все  сплошь  гениальные.  Ты  бы  видел,  как  в  нужный  момент
появляется  служивый  человек  и  хорошо поставленным  театральным  шепотом,
слышным за квартал, сообщает мне: через полчаса вас ждет министр  или же вам
назначил  встречу  Владимир Виноградов  из  "Инкомбанка" или,  скажем,  Юрий
Агапов  из "Кредобанка". Впечатление, скажу я тебе, что надо, особенно среди
чиновничьего люда, -- они должность  уважают, у них кресло -- синоним денег.
Я своим режиссерам и ассистентам двадцать процентов  отстегиваю от выигрыша,
и  не приведи Господь что-то утаить  или запамятовать -- долго будешь  ждать
следующей игры,  еще и  штраф навесить могут. Ох  и  трудно стало  катать  в
карты, скорей бы на  пенсию отвалить, жить с ренты, -- мечтательно  вздохнул
Аргентинец.  --  Но  скоро,  чтобы  не потерять работу  и кусок  хлеба,  мне
придется дом за рубежом приобрести -- на Кипре или в Англии. Они, гады, туда
косяками собираются  переезжать, селятся кучно, чтобы  друг дружки держаться
на всякий случай, да и водку  в  компании слаще  пить.  Они и мне предлагают
поселиться  рядом,  как  своему, --  придется раскошелиться.  Представляешь,
какие деньги они туда перегнали?!
     --  Тебе не угодишь: не воруют  -- играть  не с  кем. Воруют --  Россию
разграбили, -- пошутил Тоглар, и оба от души расхохотались.
     Постоянно,   едва   ли   не   каждый   день,   Тоглар    встречался   с
Георгием-Эйнштейном; после поездки на фестиваль и особенно  после того,  как
Георгий рассказал  о  своем  увлечении балетом, они  очень  сблизились, хотя
Константин  Николаевич  и словом не обмолвился о своей  бывшей  жизни. У них
было для этого и без того достаточно  точек соприкосновения --  искусство во
всех его проявлениях.
     Конечно,  бывал  Тоглар  с Эйнштейном и  на балетных спектаклях.  После
многолетнего  затянувшегося  скандала  в  Большо