ами,  во-енными  билетами,   трудовыми  книжками,  хотя  фальшивки  на
девяносто девять процентов  изготовляются на этой базе. Он выбрал свой путь:
Фешин  скупал у  щипачей-карманников ворованные ксивы, а чаще даже заказывал
им,  особенно документы жителей Москвы, Ленинграда и  столиц всех республик,
где существовала  жесткая система прописки.  Иногда  такую  задачу он ставил
перед самими заказчиками, и  те воровали  документы у родственников, друзей,
знакомых,  сослуживцев, и  эти бумаги  получались самыми  надежными,  в  них
вносились  небольшие  изменения,  а  добропорядочные граждане  всегда  могли
восстановить  украденное.  Так  собралась  большая  коллекция  документов по
годам,  регионам.  Его ведь и называли  чистодел, потому что он не  стал  бы
выправлять бумаги человеку, рожденному, скажем, в пятидесятых, на документы,
украденные  у  того,  кто родился  чуть  раньше  или  чуть  позже.  Во  всех
республиках и  регионах -- а  были и  специальные, режимные города  --  своя
серия и номера четко привязывались к годам выдачи, и это хорошо знакомо тем,
кто контролировал паспортный режим хоть в Риге,  хоть  в Ржеве.  К  паспорту
необходимо было  подобрать и трудовую книжку,  и  военный билет, а  иногда и
партбилет -- а это  уже  целая наука, которой в совершенстве овладел Тоглар,
он мог  бы, наверное,  возглавить спецотдел любого режимного предприятия.  И
все благодаря  Учителю:  по  всей  зоне, по всем  этапам  отыскивали  по его
приказу людей, работавших в отделах  кадров, в паспортных отделах милиции  и
просто  паспортистов   из  ЖЭКов,  а  те  раскрывали  перед  Тогларом  тайны
инструкций,  на  которых  было  грозно  оттиснуто: "Совершенно  секретно"  и
"Государственная тайна". Потому-то  его документы  и  отличались  высочайшей
надежностью. А  подделать  печать,  подпись,  даже  написать целые  страницы
чужого текста, которые сам  автор вряд  ли отличит,  подобрать  цвет чернил,
туши,  ювелирно заменить фотографию, вывести  набело фамилию из паспорта или
целый абзац из трудовой книжки ему не  составляло никакого труда.  Наверное,
сыграло свою роль и то, что с шести лет  он находился рядом с отцом, помогал
ему  готовить  из подручных  материалов  краски  --  любые,  живостью  цвета
превосходившие знаменитые масляные  из Подольска  и Ленинграда. В  ход у них
шло все: сажа, яйца, мед, шелуха луковиц, высушенный шиповник, цветы, травы,
мел,  мука, керосин,  кроличья кровь  и еще  десятки  наполнителей, от  чего
зависел  цвет желаемой  краски. Он, как  и отец, чувствовал химию  не только
руками, уже в голове выстраивая ряд компонентов, из которых могла получиться
искомая краска.  В  ту пору он не предполагал,  что его талант в свое  время
сделает его в определенных  кругах незаменимым человеком и само  имя мастера
будет произноситься с уважением. Так что в  нем, как и в отце, взыграют гены
знаменитого деда -- вот только ляжет на них криминальная тень.
        "4"
     Судьба сыграла с внуком академика Фешина злую шутку в самом  начале его
жизни. Школу он закончил с золотой медалью и без труда поступил в Актюбинске
в медицинский институт, хотя многие ожидали, что Костя поедет в Строгановку,
чтобы  совершенствоваться  в живописи,  но  самого его  прельщала  профессия
врача, да  и  дома  не верили, что художник -- это лучший выбор. Жил юноша в
общежитии  рядом с институтом, ничем  особо  не  отличался, но  как-то вдруг
стало  известно, что он  может  подделать  любую справку,  а  тогда ведь  за
прогулы спрашивали строго,  могли  и стипендии лишить. Большинство студентов
той  поры только на стипендию и жили, возможно, оттого  Костя Фешин и не мог
отказать  новым друзьям  -- благо, студенты народ шустрый,  нашлись и такие,
что  раздобывали  чистые бланки  справок.  На  втором курсе Фешина забрали в
армию.  Костя,  высокий,  стройный, уже  год усиленно  занимавшийся  боксом,
загремел  во  флот  --  тогда говаривали,  что  моряки  отбирают призывников
первыми. Служили в начале шестидесятых на море целых четыре года, на суше --
три, так что вернулся он в институт уже в двадцать три, когда девушки, с кем
некогда поступил, уже заканчивали вуз.
     Служить ему  выпало  на  Тихом  океане,  во  Владивостоке,  на  эсминце
"Дерзкий". На первом  году службы, в 1962-м, умер отец. Умер  сорока лет  от
роду,  добили-таки ранения  солдата через  двадцать лет. А  за три  года  до
смерти отца, в Казани, тихо  покинет мир бабушка Кости, Елизавета Матвеевна,
некогда   блистательная  пианистка,  влюбленная  в  известного  художника  и
родившая  от него  сына через восемь месяцев  после его эмиграции в Америку.
Было это в 1922 году.  И академик Фешин, живя в  Лос-Анджелесе, наверное, не
знал, что у него в Татарии растет сын, -- Елизавета Матвеевна не получила от
него ни одной весточки, хотя роман у них длился несколько лет. Впрочем, в те
годы было опасно получать  письма  из-за рубежа: ОГПУ не дремало,  и  потому
Николай  Николаевич  до  самого  совершеннолетия  носил  фамилию  матери  --
Соколов. И только  при получении паспорта она решила дать сыну фамилию отца,
ничего не объяснив при этом. Никто не знает, как это удалось, но ее сын стал
Фешиным. Николай Николаевич рассказывал об этом Косте сам, но истинная тайна
их с отцом фамилии откроется Тоглару гораздо позже.
     Из  армии Костя вернулся возмужавшим, окрепшим, одежду носил  пятьдесят
второго размера, пятый рост, никакие вещички доармейские не годились совсем.
На возможности матери рассчитывать не приходилось: медсестра получала по тем
годам 70--80 рублей в месяц, хорошо, еще огородик был, поросенок да курочки.
Так во флотском -- раньше хоть форма была добротная, из натурального тонкого
сукна, -- и ходил на занятия; таких, в униформе, на весь институт было двое,
и второй  тоже оказался  морячком, только  черноморцем. Бедность  и  желание
быстрее избавиться от казенной  одежды и привели внука знаменитого Фешина  в
тюрьму. Конечно, и вернувшись из армии, Костя сочинял товарищам по институту
липовые  справки  --  молва  о  его  способностях  не  умерла  за  годы  его
отсутствия.
     Но как-то, незадолго до Нового года, парень из  соседней комнаты привел
к  нему незнакомого мужчину средних лет, богато одетого, с золотыми зубами и
тяжелым перстнем  на  указательном  пальце. Назвался  тот хозяйственником из
Чимкента, за  початой бутылкой, которую  гость принес с  собой, пожаловался,
что для полноты счастья ему, мол, диплома только не хватает, хотя вроде он и
специалист  хоть  куда.  После выпивки в общежитии  хозяйственник  пригласил
Фешина в ресторан и  там, наедине, попросил помочь ему с дипломом, упомянув,
что  сами пустые корочки  дома у  него  уже  три года  валяются.  Может, это
легкомысленность  толкнула морячка согласиться,  хотя на этот  раз  он точно
знал: пахнет чистой уголовщиной. Но главной причиной было иное: хотелось ему
быстрей   избавиться   от   порядком  осточертевшей  униформы.  Как   многие
сверстники,  он мечтал появиться  на  танцах  во Дворце железнодорожников  в
новом китайском габардиновом костюме, шелковой рубашке, в лаковых остроносых
штиблетах, в ратиновом пальто с каракулевым шалевым  воротником, что шили на
заказ в ателье "Люкс". Хотелось  завести себе пару теплых  свитеров, пуховых
полуверов и  перчатки на  меху. Ох и  мерз он в ту зиму, ведь даже шапки  не
имел. А  на деньги,  что предлагал золотозубый обольститель, можно  было еще
много чего  купить,  и даже велосипед, чтобы  на  каникулах на  Илек  ездить
купаться. Студент, уже заимевший к тому  времени кличку  Тоглар, согласился.
Шел тогда по  экранам  какой-то фильм, где герой обладал теми  же талантами,
что и  Фешин,  и ребята, не сговариваясь, прозвали его Тоглар,  наверняка не
рассчитывая,  что  кличка  эта  приклеется  к  нему  навсегда,  и он  далеко
переплюнет киношного фальшивомонетчика не то из Вены, не то из Будапешта.
     Но даже  ту свою первую работу он "сделал" мастерски, она не отличалась
ничем   от   подлинных  дипломов   инженеров   Алма-Атинского  строительного
института. Ненадежным оказался сам заказчик: его в горячке заложила же-на, а
уж тот, спасая свою шкуру, выдал Костю Фешина.
     В  сентябре следующего  года,  с  третьего курса, его и замели  прямо с
занятий. Но честно  сказать,  первые деньги  за  изготовление из  резинового
каблука  рваных   сапог   фальшивой   печати  принесли   немало   радости  и
удовлетворения  его легкоранимой душе. Ох и  пощеголял он в ту  зиму! По тем
годам,  когда  каждая  пишущая  машинка  была  на спецучете  в  органах, а в
праздники во всех  учреждениях их  сносили  в  особо  охраняемые  помещения,
преступление бывшего тихоокеанского моряка считалось серьезным, и,  несмотря
на  молодость,  первую  судимость,  прекрасные  характеристики  из  армии  и
института, он получил пять лет.
     Тюрьма стала его университетом, его Оксфордом, как выражался Учитель, и
вышел  Тоглар  оттуда со связями, которым,  наверное, мог бы  позавидовать и
выпускник  высшей  партийной  школы.  Уже через  полгода  в тюрьме благодаря
Учителю, державшемуся накоротке с лагерным руководством, он изготовил диплом
выпускника   лесотехнического  института   --  опять  же  Алма-Атинского  --
ближайшему  родственнику начальника  колонии.  Рассматривая  свежеиспеченный
диплом,   полковник  расчувствовался  и   сказал   памятную   для   молодого
заключенного фразу: "Эх, парень, мне бы твои таланты, я бы..."
     Жаль,  не узнал тогда Фешин, как бы развернулся красномордый  вертухай,
выжимавший из сидельцев все, что мог, для личного обогащения. Костя-то знал,
что бригада краснодеревщиков больше года изготовляла резную мебель из редких
пород дерева  для его особняка,  а кузнецы ковали ограду, очень  похожую  на
решетку Летнего сада в Ленинграде.
     Много всяких документов Тоглар выправил там и начальству рангом пониже,
но  больше всего заказов приходило  с  гражданки, они  и определили  будущую
жизнь Фешина. Благодаря стараниям с воли и расположению тюремного начальства
вышел он на свободу через три года, досрочно...
        "5"
     В Ростов  прибыли,  как  и рассчитывал  Фешин, уже  в темноте, когда на
улицах зажглись огни. Константин Николаевич  хорошо  знал город, часто бывал
здесь и мог,  при надобности, выудить из памяти не один женский  телефон, но
связи эти, считай, уже оборвались,  ворошить прошлое не  имело  смысла, да и
постарели,  пожалуй, давние подруги. В дороге  он  хотел при въезде в Ростов
отпустить Андрея  и  пересесть  на другую  машину,  но,  оказавшись  у цели,
передумал. Парень  внушал  доверие, главное,  понимал,  что пассажир попался
серьезный и вести себя надо без  шуток, не задавать глупых вопросов. Поэтому
сразу, как замелькали за окном окраины, он  подсказал, куда подъехать  --  в
район "Ростсельмаша".
     Тайник в  Ростове он завел в  начале восьмидесятых, еще до перестройки,
по  пути на  отдых в Сочи. Помнится, загулял он тогда с  местными приятелями
крепко и чуть не перенес задуманную операцию с  тайником до следующего раза,
но  в  последний момент  отложил  очередное свидание  и  занялся  делом,  --
выходит, судьба...
     Когда  появился краснокирпичный забор, опоясывающий площадку, где в ряд
стояли новенькие комбайны "Ростсельмаша", пассажир попросил водителя съехать
с дороги и остановиться  в тени  придорожных  деревьев. Достав  из багажника
завернутые в ветошь инструменты, он велел водителю ждать, а  сам  направился
вдоль забора и скоро завернул за угол -- в  сторону  железной  дороги. Места
для  тайников  выбираются  надежные,  глухие,  желательно безлюдные  --  это
известные шпионские  правила. Лучшие в городе места  --  промышленные  зоны,
возле самых  непривлекательных производств, тут не гуляют  ни влюбленные, ни
любопытные,  да и утащить  особенно нечего, это  не  конфетная,  не табачная
фабрика,  возле которых жизнь  никогда не замирает, где воруют свои и чужие,
круглыми сутками, годами, десятилетиями.
     Вдоль забора, почти вплотную, тянулась лесополоса, наверняка высаженная
во время строительства  знаменитого завода, и Фешина  со стороны  подъездных
путей невозможно было увидеть, даже  если кто  случайно и появился бы рядом.
Пройдя метров пятнадцать от угла, он увидел два помеченных кирпича в верхнем
ряду  -- тайник оказался цел. Дождавшись,  когда  рядом по  железной  дороге
загрохотал  очередной  грузовой  состав,  он  легко  забрался  на   забор  и
несколькими ударами тяжелой кувалды снес кладку в сторону лесополосы, зубило
и молоток на  первом этапе не  понадобились. Спрыгнув на землю, одним ударом
молотка выбил из выпавшей кладки нужные кирпичи. Один из них оказался полым,
и  перегородки ячеек разбиты, а внутри лежал присыпанный пылью толстый пакет
в вощеной бумаге.
     Фешин  отбросил  разбитые кирпичи в глубь лесополосы,  сложил аккуратно
под кустами инструмент  и только тогда  развернул  сверток;  в нем хранились
паспорт,  военный билет и  пачка денег,  пять  тысяч  в  старых, брежневских
сторублевках.  В ту  пору  немалые  деньги,  половина  стоимости  "Жигулей".
Считай, годовая зарплата профессора, но не о потерянных деньгах подумалось в
первый  миг.   Оказывается,  государство  трудящихся  и   крестьян  обладало
потрясающей  стабильностью,   ведь  любому,   кто  прятал  деньги  на  годы,
десятилетия, и в голову не могло прийти, что они  могут обесцениться  или их
съест неведомая никому вот уже семьдесят лет  инфляция. "Вот какие  рекорды,
-- невесело усмехнулся Тоглар, -- должны фиксироваться в книге Гиннеса, а не
то, кто кого переел, переспал, переплюнул или перекричал..."
     Деньги  он  завернул обратно  в  промасленную  бумагу и сунул тут же  в
расщелину старого тополя, а в документы и  заглядывать не стал: он вспомнил,
что они на имя  Федина  Константина Николаевича, уроженца Ленинграда. Глянув
на часы, Тоглар отметил, что вся операция заняла у него лишь десять минут, и
поспешил  к  машине.  "Волга" с включенным мотором дожидалась  пассажира,  и
повеселевший Фешин велел трогать. На вопрос водителя "Волги" "куда?" бросил:
     -- В лучшую гостиницу Ростова, -- и неопределенно махнул рукой.
     -- Значит, в "Интурист", -- подсказал Андрей.
     Он вообще-то очень удивился, что клиент вернулся с пустыми руками и без
инструмента, но вопросов  больше  решил  не задавать  -- приближалось  время
расчета.
     Машина,  ловко  развернувшись,  рванула  в  центр  города, на  повороте
"Волгу" слегка занесло,  и Константину Николаевичу  в ноги  ткнулась тяжелая
сумка на полу, о которой, считай, он не вспоминал с самого Грозного. И вдруг
его  прошиб  холодный  пот:  он  представил  на секунду, как  возвращается с
документами  из тайника к  машине,  а ее  и  след простыл.  Задохнувшись  от
неожиданного видения, Фешин  откинулся на  спинку  сиденья  и закрыл  глаза,
потом,   придя  в  себя,  легонько  расстегнул  бесшумную  "молнию"  дорогой
спортивной сумки и сунул, на всякий  случай, руку внутрь -- пять  тяжеленных
пачек бланков бухгалтерской отчетности находились на месте.
     В каждой  пачке-тайнике было по два миллиона долларов образца 1990 года
с защитной полосой  -- тут  не только заволнуешься, запросто инфаркт хватить
может.
     Центр города,  куда направлялась  машина, неожиданно оказался  освещен,
как  в старое доброе  время,  и Константин  Николаевич,  прильнув  к окошку,
внимательно вглядывался в знакомый и незнакомый одновременно город,  узнавая
и не узнавая его,  -- восемь  лет  прошло, как в последний  раз  он гостил в
Ростове.  Когда машина развернулась  и стала на площади  у гостиницы, Тоглар
отдал волновавшемуся водителю оговоренную сумму и, прибавив еще столько  же,
сказал:
     -- Спасибо, брат, выручил. Легкая у тебя дорога получилась, без шухера,
фартовый ты парень. А эти пятьсот за то, чтобы ты не ездил в  Грозный месяца
два-три, в интересах твоей же безопасности. А насчет  Чечни ты  прав,  война
обязательно  будет  и совсем скоро, так что выбирай другой  маршрут... --  и
подал на прощанье руку.
     Холл знакомой гостиницы, где не раз  приходилось  живать, он не  узнал,
впрочем, она и называлась теперь по-другому -- "Редиссон-Ростов". Оттого что
появился заморский хозяин, она,  наверное, и преобразилась. Пол и стены были
выложены отполированным до  зеркального блеска светло-золотистым итальянским
мрамором,  кругом  красное  дерево,  сверкающая  медь, хрусталь,  изысканная
мебель, живые деревья и живые  цветы, картины в тяжелых резных рамах  и даже
небольшой фонтан  под роскошной  люстрой.  Но  он еще в  машине решил ничему
больше не удивляться и поэтому уверенно направился к ярко освещенной стойке,
над которой  английскими буквами  значилось: "Ресепшен". На  красного дерева
конторке не было привычной таблички  на русском языке "Мест нет". На вопрос,
есть ли свободные  номера, ему  очень мило  ответили, что есть,  и  даже  на
выбор, по средствам: от 150 долларов до 370. Протянув паспорт, пролежавший в
тайнике почти  десять  лет,  Фешин оформил  одноместный  люкс  на три дня на
втором этаже -- он  не любил пользоваться лифтом.  Поднимаясь к себе в номер
по  широкой, устланной ковром мраморной лестнице, он с улыбкой подумал,  что
вся процедура поселения заняла столько же времени, что  и выемка тайника, --
десять  минут.  Раньше, чтобы  выбить  номер в  "Интуристе",  он должен  был
суетиться  за неделю, подключать нескольких  влиятельных людей, организовать
официальное  письмо  на имя дирекции  и,  конечно, дать взятку,  раз в  пять
превышающую саму сумму за проживание. Конечно, теперь это воспринималось как
бред.  Не оказалось на этаже и  привычной дежурной-надзирательницы,  ключ от
номера он получил внизу, у портье.
     Открыв  номер,  он  бросил  в  прихожей, у  двери, сумку  и,  пройдя  в
просторный холл люкса, с удовольствием плюхнулся на кожаный диван  и, поймав
свое отражение в огромном зеркале напротив, вдруг блаженно закричал:
     -- Ура-а! Свободен!
     Так, расслабившись, он просидел с  полчаса, затем, увидев на журнальном
столике гостиничный проспект,  стал  внимательно  изучать его.  Оказывается,
можно было доставить еду в номер, и,  потянувшись к телефону, Фешин позвонил
в  ресторан  и очень тщательно, проверяя выдержку метрдотеля,  заказал  себе
ужин,  а  из выпив-ки  -- темный армянский коньяк "Ахтамар".  Обещали подать
ровно  через полчаса, и Тоглар поспешил принять ванну  -- началась привычная
для него жизнь.
        "6"
     Утром,  после душа,  он  перво-наперво  достал из  сумки  одну из  трех
упаковок-тайников -- изобретение, над которым умные головы тоже бились целый
год, -- и, ловко отделив одну из боковин, достал  две пачки долларов, каждая
из  них  тянула на десять  тысяч. Затем  вернул боковину тайника на исходную
позицию и услышал слабый щелчок:  внутри хитрая спиралька поставила задвижку
на  освободившееся  место.  Позавтракав в  буфете  при ресторане, Константин
Николаевич вышел в  город  с  вполне  определенной  целью --  ему захотелось
приодеться,  поскольку  он не разделял моду "новых  русских" повсюду, днем и
ночью,  появляться  либо  в  спортивном  костюме, либо  в  красном  пиджаке.
Конечно, находясь все эти годы в чеченском плену, он имел возможность читать
газеты,  смотреть  телевизор,   у   него   даже  была   высокочувствительная
спутниковая антенна,  и потому он знал, что в стране, особенно в Москве, все
модные дома  Европы -- от Кардена до Труссарди -- пооткрывали свои магазины,
откуда  по  каталогам  его хозяева  и  привозили  ему  одежду,  Тоглар любил
красивые, дорогие вещи, а главное, имел возможность их приобретать.
     После отсидки, когда он с помощью Учителя, сразу, без хлопот, поселился
в  столице,  его  в  первый раз экипировали  по  высшему  разряду в валютных
магазинах, которых  в  Москве было больше десятка, не считая продуктовых.  С
тех  пор  и до последних  дней существования "Березок" он покупал весь  свой
прикид только  там. Но  каково было его  удивление, когда  он  наткнулся  н