о
нов  для  него.  Сицилия!  Цитадель  бандита  Джулиано!   Колонизованная
древними греками, пережившая  норманнское  и  сарацинское  нашествия!  К
осмотру достопримечательностей  он  приступит  завтра,  но  незабываемым
останется  это  сегодняшнее  мгновение,   подумал   Том,   остановившись
посмотреть на высокий, увенчанный куполом собор. Чудесно созерцать бурые
арки  его  портика  и  думать  о  том,  как  завтра  он  войдет  внутрь,
представлять себе сладковатый затхлый воздух собора, запах  бесчисленных
горящих свечей  и  лада-па,  курившегося  здесь  сотни  лет.  О  радость
предвкушения! Предвкушение было для него  приятнее  самого  переживания.
Всегда ли с ним так будет? А когда он  проводил  вечера  в  одиночестве,
касаясь руками вещей Дикки, разглядывая его кольца у себя на пальцах или
его шерстяные галстуки, его черный бумажник крокодиловой кожи... Что это
было - переживание или предвкушение?
   А там, к югу от Сицилии, лежит  Греция.  Он  обязательно  побывает  в
Греции. Побывает в обличье Дикки Гринлифа, с деньгами  Дикки,  в  одежде
Дикки, с манерой поведения Дикки. Но вдруг ему  не  удастся  побывать  в
Греции  как  Дикки  Гринлифу?   Препятствие   за   препятствием   станут
громоздиться на его пути: убийство, подозрение, усилия разных людей... А
ведь он не хотел убивать, это  был  вынужденный  шаг.  Мысль  поехать  в
Грецию и уныло таскаться по Акрополю  в  обличье  американского  туриста
Тома Рипли нисколько не привлекала его. Тогда лучше уж сидеть дома.  Его
глаза,  устремленные  на  кампанилу,  наполнялись  слезами.  Он  повернулся  и
зашагал по другой улице.
   На следующее утро Том получил письмо, толстое письмо  от  Мардж.  Он,
улыбаясь, сжал его в пальцах. Судя по толщине, там написано то, чего  он
и ожидал. Он прочитал  письмо  за  завтраком,  Смаковал  каждую  строчку
вместе со свежими  горячими  булочками  и  приправленным  корицей  кофе.
Письмо и вправду содержало все, чего он ожидал. Даже превзошло ожидания.

   "...Если ты действительно не знал, что я была у тебя в гостинице, это
означает только, что Том тебе не сказал, но вывод из этого можно сделать
тот же самый. Почему ты боишься  признаться,  что  не  можешь  жить  без
своего дружка? Могу только пожалеть, мой добрый старый  товарищ,  что  у
тебя не хватило смелости сказать мне об этом раньше, и сказать прямо. Ты
что же, считал меня провинциальной курицей,  которая  и  слов  таких  не
знает? Не я, а ты вел себя как провинциал. Так или иначе, теперь,  когда
я сама высказала тебе то, о  чем  ты  боялся  рассказать  мне,  надеюсь,
совесть перестанет тебя мучить и ты будешь высоко держать  голову.  Ведь
нет ничего прекраснее, чем гордость за человека, которого любишь, не так
ли? Помнишь, мы однажды говорили об этом?
   Второе достижение моих римских каникул состоит в том, что я  сообщила
полиции, где находится Том Рипли - у тебя. Они там,  похоже,  сбились  с
ног, разыскивая его. (Интересно почему? Что он  натворил?)  Я  объяснила
полиции, насколько хватило моего знания итальянского,  что  вы  с  Томом
неразлучны, и мне непонятно, как они могли найти тебя, не найдя при этом
Тома.
   Я поменяла билет на теплоход,  хочу  съездить  ненадолго  к  Кейти  в
Мюнхен, а в Америку уезжаю в конце марта, после  чего,  как  я  полагаю,
наши с тобой пути разойдутся навсегда. Я не держу на тебя зла,  дружище.
Просто я думала, что у тебя больше мужества.
   Спасибо за чудесные  воспоминания.  Они  для  меня  уже  сейчас,  как
экспонаты в музее или как некий предмет, сохранившийся в янтаре, кажутся
немного нереальными, а ты меня,  по-видимому,  так  воспринимал  всегда.
Желаю тебе всего, всего наилучшего.
   Мардж".

   Тьфу! Такие сантименты под самый конец!
   Том сложил письмо и засунул в карман куртки. Кинул  взгляд  на  двери
гостиничного ресторана, уже привычно ожидая появления полицейских.  Если
полиция думает, что Дикки Гринлиф и Том Рипли путешествуют вместе,  они,
наверное, уже  проверили  регистрационные  журналы  во  всех  гостиницах
Палермо. Но он не заметил, чтобы за ним  наблюдали  или  шли  следом.  А
может быть, они уже перестали сходить с ума с этим  розыском,  поскольку
узнали, что Том жив. И в самом  деле,  раз  он  жив,  на  кой  черт  его
разыскивать? Может быть, подозрение в убийстве  в  Сан-Ремо  и  убийстве
Майлза, павшее на Дикки, тоже улетучилось? Может быть.
   Том поднялся к себе в помер и принялся писать письмо мистеру Гринлифу
на портативной машинке Дикки. Поскольку мистер Гринлиф сейчас, очевидно,
очень тревожится в связи с делом Майлза, Том начал с объяснений по этому
поводу, здравых и логичных. Он писал, что полиция  покончила  со  своими
допросами и теперь единственное, чего они могут от него  хотеть,  -  это
опознание подозреваемых, на  которых  они  выйдут,  так  как  ими  могут
оказаться их с Фредди общие знакомые.
   Пока он сидел за машинкой, зазвонил телефон.  Мужской  голос  сказал,
что говорит лейтенант такой-то, полиция Палермо.
   - Мы разыскиваем Томаса Феликса Рипли. Он не с вами  в  гостинице?  -
вежливо спросил он.
   - Нет, - ответил Том.
   - Вы знаете, где он?
   - Думаю, в Риме. Я видел его там три-четыре дня назад.
   - В Риме его искали, но не нашли. Вы не знаете, куда он  мог  поехать
из Рима?
   - Понятия не имею.
   -   Peccato,   -   сказал   полицейский   со   вздохом
разочарования. - Большое спасибо, синьор.
   - Не стоит. - Том повесил трубку и вернулся к письму.
   Километры скучной прозы Дикки Гринлифа Том катал теперь более  бегло,
чем когда-то собственные письма. Большую часть послания адресовал матери
Дикки, сообщая о состоянии своего гардероба,  которое  было  хорошим,  и
состоянии своего здоровья,  которое  тоже  было  хорошим,  и  спрашивая,
получила ли она триптих из эмали, который он купил в антикварной лавке в
Риме и послал ей две недели назад. Попутно размышлял о том, что делать с
Томасом Рипли. Полицейский спрашивал его вроде бы вежливо и без  нажима,
но все же рисковать не стоило. Не следовало держать паспорт Тома на виду
в кармане чемодана, пусть даже и  завернутым  в  кучу  старых  налоговых
деклараций Дикки, так что таможенник  его  не  разглядел.  Паспорт  надо
спрятать, например, в подкладку нового чемодана из  кожи  антилопы,  где
его не будет видно, даже если из чемодана выложат все  вещи,  но  откуда
Том, если понадобится, сможет достать его незамедлительно.  А  рано  или
поздно он может понадобиться. Может прийти время, когда оставаться Дикки
Гринлифом станет опаснее, чем Томом Рипли.
   Половину утренних  часов  Том  провел  за  письмом  к  Гринлифам.  Он
догадывался,  что  теперь  Дикки  вызывает  у  мистера  Гринлифа  больше
беспокойства и раздражения, чем когда Том встречался с ним в  Нью-Йорке.
Мистер Гринлиф  считал,  что  переезд  Дикки  из  Монджибелло  в  Рим  -
сумасбродный каприз. Попытка Тома представить занятия живописью  в  Риме
как перспективные и  обнадеживающие  потерпела  полную  неудачу.  Мистер
Гринлиф отверг ее уничтожающей репликой, мол, лучше бы Дикки  вообще  не
мучить себя занятиями живописью, поскольку он уже убедился, что красивых
пейзажей вокруг или  перемен  декораций  недостаточно  для  того,  чтобы
сделаться художником. Нужен еще талант. На мистера Гринлифа не  произвел
также впечатления интерес, проявленный Томом к проспектам фирмы, которые
тот ему прислал. Как это было не похоже на  то,  чего  Том  ожидал:  что
мистер Гринлиф будет есть у него  из  рук,  что  он  полностью  загладит
невнимание и равнодушие, которые Дикки  выказывал  родителям  прежде,  и
тогда  сможет  попросить  у  мистера  Гринлифа   немного   денег   сверх
положенного и получит их. Сейчас просить денег у мистера  Гринлифа  было
невозможно.

   "Береги себя, мамуля, - писал он. - Остерегайся простуд. (Она писала,
что за эту зиму четырежды простуживалась и встретила  Рождество  сидя  в
постели, опираясь на подушки,  закутавшись  в  розовую  шерстяную  шаль,
которую он прислал ей в числе других рождественских подарков.)  Если  бы
ты оставила себе и  носила  одну  пару  из  тех  изумительных  шерстяных
носков, которые прислала мне, ты никогда не простудилась бы.  Я  за  эту
зиму ни разу не простудился, а этим не  так  легко  похвастаться,  когда
проводишь зиму в Европе... Мамуля, не надо ли прислать тебе  чего-нибудь
отсюда? Для меня такое удовольствие покупать тебе что-нибудь..."

Глава 20

   Прошло пять дней. Тихих, уединенных, но очень приятных. Он бродил без
определенной цели по улицам Палермо, порой заходя на часок  в  кафе  или
ресторан, где читал свои путеводители и газеты. Однажды  пасмурным  днем
нанял извозчика и совершил дальнюю прогулку в Монте-Пеллегрино поглядеть
на  необычную  гробницу   святой   Розалии,   покровительницы   Палермо.
Изображения знаменитой статуи святой, застывшей в исступленном восторге,
который психиатры назвали бы по-другому, он видел еще в Риме. Том  нашел
гробницу чрезвычайно забавной. Увидев статую, едва  удержался,  чтоб  не
захихикать: пышное  женское  тело  в  лежачем  положении,  ищущие  руки,
бессмысленные глаза, полуоткрытый рот. Все было как в натуре, не хватало
только звука - частого дыхания. Тому вспомнилась Мардж. Он посетил  один
из  византийских  дворцов,  Палермскую  библиотеку,  с  ее  картинами  и
старинными  потрескавшимися  рукописями  в  стеклянных  ящиках,   изучил
строение здешней береговой зоны, представленное в  путеводителе  в  виде
тщательно вычерченных диаграмм. Сделал набросок с картины Гвидо  Рени  -
просто так, без определенной цели и  заучил  длинную  надпись-цитату  из
Тассо на одном общественном здании. Он писал письма Бобу Деланси и  Клио
и Нью-Йорк. В длинном письме к Клио описывал свои путешествия,  радости,
удовольствия и разнообразные знакомства с достоверностью и  страстью,  с
какой Марко Поло описывал Китай.
   Но он чувствовал себя одиноким. Это было совсем не то ощущение, какое
испытывал  в  Париже:  один  и  вместе  с  тем  не   один.   Тогда   ему
представлялось,  что  скоро  обретет  блестящий  круг  новых  друзей,  с
которыми начнет новую жизнь, с новыми отношениями, нормами  поведения  и
обычаями, куда более изысканными и чистыми, чем те, что были у  него  во
всей прежней жизни. Теперь он  понимал,  что  это  невозможно.  Придется
держаться  вдали  от  людей.  Всегда.  Он  может  обрести  другие  нормы
поведения и обычаи, но не друзей. Разве  что  уехав  в  Стамбул  или  на
Цейлон. А что толку находить друзей среди тех, с кем можно познакомиться
в таких местах? Он был один. В эту игру можно играть  лишь  в  одиночку.
Заведи он друзей, они стали бы для него величайшей угрозой. Ему  суждено
колесить по белу свету в одиночку. Ну  что  ж,  тем  лучше.  Тем  меньше
опасность разоблачения. Стало быть, нет худа без добра. И его настроение
понемногу поднималось.
   Он изменил свое поведение, начал играть  новую  роль  -  созерцателя,
стоящего в жизни особняком. По-прежнему был вежлив и  улыбался  всем.  И
тому, кто просил дать посмотреть  газету  в  ресторане,  и  персоналу  в
гостинице. Но теперь голову держал еще выше,  стал  немногословным.  Его
окружал ореол  легкой  грусти.  Он  сам  получал  удовольствие  от  этой
перемены.  Полагал,  что  его  можно  принять  за   молодого   человека,
пережившего несчастную любовь или какую-то сильную душевную  встряску  и
ищущего забвения на культурный лад, посещая красивейшие уголки земли.
   Он вспомнил о Капри. Погода была по-прежнему  плохая,  зато  Капри  -
ведь это тоже Италия! Тогда, с Дикки, Том видел Капри  мельком,  по  это
лишь раздразнило его аппетит. Господи, каким занудой  был  Дикки  в  тот
день! Возможно,  нужно  воздержаться  до  лета,  подумал  Том,  до  лета
держаться подальше от полиции. Но больше, чем в Грецию  и  на  Акрополь,
ему хотелось вырваться на один счастливый денек  на  Капри,  а  культура
пусть подождет. Он читал, что представляет  собой  Капри  зимой:  ветер,
дождь, не с кем слова сказать. И все-таки это Капри! Водопад  Тиберия  и
Голубой грот никуда не  делись,  на  площади  безлюдно,  но  это  та  же
площадь, каждый булыжник на  месте.  Можно  поехать  хоть  сегодня.  Том
ускорил шаг,  направляясь  к  своей  гостинице.  Лазурный  берег  и  без
туристов привлекал его.  Может  быть,  до  Капри  удастся  добраться  по
воздуху? Он слышал, что  от  Неаполя  туда  летают  гидропланы.  Если  в
феврале рейсов пет, он может нанять гидроплан лично для себя. Для  этого
же и существуют деньги!
   - Добрый день! Что слышно? - Он с улыбкой поздоровался с портье.
   - Вам письмо, синьор. Очень срочное, - сказал портье, тоже улыбаясь.
   Письмо было из Неаполитанского банка. В  конверт  был  вложен  другой
конверт, из банка Дикки в Нью-Йорке.  Том  сначала  прочитал  письмо  из
Неаполитанского.

   "10 февраля 19...
   Глубокоуважаемый синьор!
   Банк "Уэнделл траст компани" в  Нью-Йорке  поделился  с  нами  своими
сомнениями о том, является ли Ваша роспись в получении пятисот  долларов
за январь сего года подлинной. Спешим сообщить Вам об  этом  и  получить
Ваше согласие на принятие необходимых мер.
   Мы сочли нужным поставить  в  известность  полицию,  а  от  Вас  ждем
подтверждения вывода, к которому придет наш эксперт по подписям, а также
эксперт по подписям "Уэнделл траст компани". Всякая информация,  которую
Вы будете в состоянии нам предоставить, является для нас очень ценной, и
мы убедительно просим Вас при первой же возможности связаться с нами.
   С уважением Ваш покорный слуга,
   Эмилио ди Браганизи, Генеральный директор Неаполитанского  банка.  P.
S. Даже если Ваша подпись подлинна, мы убедительно просим Вас,  несмотря
на это, возможно скорее посетить нашу контору в Неаполе и оставить новый
образец подписи для постоянной регистрационной картотеки. Пересылаем Вам
письмо, направленное на Ваше имя.
   "Уэнделл траст компании."

   Том вскрыл второе письмо.

   "Дорогой мистер Гринлиф!
   Наш отдел подписей сообщил нам, что, по его мнению.  Ваша  роспись  в
получении ежемесячного денежного перевода  за  январь  №  9747  вызывает
сомнения. Полагая, что неполучение чека могло по той  или  иной  причине
ускользнуть от Вашего внимания, спешим поставить Вас  в  известность  об
этом  обстоятельстве  с  просьбой  подтвердить  либо  подлинность  Вашей
подписи на упомянутом чеке, либо наше  подозрение,  что  упомянутый  чек
является подложным. Мы сообщили об этом факте также и  в  Неаполитанский
банк.
   Прилагаем регистрационную карточку  для  нашей  постоянной  картотеки
образцов подписей, просим подписать и вернуть ее нам.
   Просим ответить как можно скорее.
   С уважением
   Эдуард Т. Каванач, делопроизводитель".

   Том провел языком по пересохшим губам. Он напишет в оба банка, что  с
деньгами все в порядке. Но надолго ли они отстанут? Он уже подписал  три
перевода, начиная с декабря. Поднимут ли они теперь документацию,  чтобы
проверить все его подписи? Окажется ли эксперт в  состоянии  определить,
что все три подписи подделаны?
   Том поднялся к себе в номер и тут же сел за машинку.  Он  заправил  в
нее лист почтовой бумаги с маркой гостиницы и на мгновение застыл,  тупо
уставившись на нее. Нет, они на этом не  успокоятся.  Если  у  них  есть
специальный отдел, где эксперты будут разглядывать подписи через лупу  и
всякое  такое,  они,  возможно,  в  состоянии  определить,  что  подписи
подделаны. Но Том знал, что подделаны они чертовски  здорово.  Январский
перевод он подписал немного второпях, поспешно, он это помнил, но и  тут
работа была вполне на уровне, иначе он не отослал бы чек. Он сообщил  бы
в банк, что потерял его, и попросил бы  прислать  дубликат.  Чаще  всего
проходит много месяцев, пока подлог удается раскрыть. Почему  же  именно
этот они засекли всего за один месяц? Не потому ли,  что  теперь,  после
убийства Фредди Майлза и истории с лодкой  в  Сан-Ремо,  вся  его  жизнь
подвергается тщательной проверке?  Его  просят  зайти  в  Неаполитанский
банк. А вдруг там знают Дикки в лицо? Тома охватил ужас, по  всему  телу
пробежала дрожь. На минуту он ощутил себя слабым  и  беспомощным,  не  в
силах пошевелиться. Мысленным взором  он  видел  себя  лицом  к  лицу  с
десятком полицейских, итальянских и американских.  Они  спрашивали  его,
где Дикки Гринлиф, а он не мог ни  представить  им  Дикки  Гринлифа,  ни
объяснить, где он, ни доказать, что Дикки жив. Он  видел,  как  пытается
расписаться    "Г.    Ричард    Гринлиф"    под     взглядом     десятка
экспертов-графологов и вдруг теряет над собой контроль и вообще не может
ничего написать. Том положил руки на клавиши  машинки  и  заставил  себя
начать. Это письмо он пошлет в "Уэнделл траст компани", в Нью-Йорк.

   "12 февраля 19...
   Уважаемые господа!
   В ответ на ваше письмо касательно полученного мною денежного перевода
за январь сообщаю: чек, о котором идет речь, я подписал  собственноручно
и деньги получил сполна. Если бы чек не дошел до  меня,  я,  разумеется,
немедленно поставил бы вас в известность.
   С уважением
   Г. Ричард Гринлиф".

   Поупражнявшись  на  обороте  конверта  "Уэнделл  траст  компапи",  он
подписал  письмо  и  карточку.  Потом  написал   такое   же   письмо   в
Неаполитанский банк, обещал зайти в ближайшие  дни  и  оставить  образец
подписи для карточки. Надписал на обоих конвертах "Срочно", спустился  в
холл, купил марки у швейцара и опустил письма в почтовый ящик.
   После этого пошел прогуляться. На Капри его больше  не  тянуло.  Было
четверть пятого. Он все шел и шел, сам не зная куда. Наконец остановился
перед витриной антикварного магазина и долго не мог оторвать взгляда  от
мрачной картины маслом, где двое бородатых святых спускались  с  темного
холма в лунном свете. Он вошел в лавку и купил эту картину без  рамы  не
торгуясь. Свернул ее в рулон и так принес в гостиницу.

Глава 21

   "Полицейский участок № 83
   Рим
   14 февраля 19...
   Глубокоуважаемый синьор Гринлиф! Вам надлежит срочно явиться  в  Рим,
чтобы ответить на несколько важных вопросов, касающихся Тома Рипли. Ваше
присутствие   будет   чрезвычайно   ценным   и    существенно    ускорит
расследование.
   В случае Вашей неявки в течение недели  мы  будем  вынуждены  принять
меры, нежелательные как для нас, так и для Вас. С полным уважением
   Капитан Энрико Фаррара".

   Стало  быть,  розыск  Тома  Рипли  продолжается.  Но  возможно,   это
означает, что и в деле Майлза открылось что-то  новое.  Не  в  обычае  у
итальянцев вызывать американца в таких выражениях. В последней  фразе  -
прямая угроза. И разумеется, они уже знают о подлоге.
   Держа письмо в руке, Том тупо  обвел  глазами  комнату.  Поймал  свое
отражение  в  зеркале  -  уголки  губ   опущены,   взгляд   беспокойный,
испуганный. Он выглядит так, будто своей позой  и  выражением  лица  изо
всех сил  старается  изобразить  страх  и  потрясение.  И  поскольку  он
непроизвольно, безо всякой игры, на самом деле так выглядел,  его  страх
от собственного вида удвоился. Том сложил письмо и сунул его  в  карман,
затем снова вынул и разорвал на мелкие клочки.
   Он начал быстро паковать чемодан. Сорвал пижаму и халат с крючков  на
двери ванной, запихал туалетные  принадлежности  в  кожаный  несессер  с
инициалами Дикки, рождественский подарок  Мардж.  И  вдруг  остановился.
Надо избавиться от вещей Дикки,  ото  всех  до  единой.  Здесь?  Сейчас?
Выбросить за борт на обратном пути в Неаполь?
   На этот вопрос ответа не было, зато внезапно стало  ясно,  что  нужно
сделать, что именно он сделает, когда вернется в Италию. Ехать в  Рим  и
не подумает. Отправится на самый север, в Милан или Турий, а может быть,
куда-нибудь в окрестности Венеции  и  купит  видавшую  виды  подержанную
машину, уже наездившую много километров. Скажет, что два или три  месяца
мотался по Италии и ничего не слышал  о  том,  что  разыскивается  Томас
Рипли. Это скажет не кто иной, как сам Томас Рипли.
   Он продолжал паковаться. Знал: с Д