асие с твоей мыслью, будто Дикки покончил с собой.  Не
тот он человек, хотя я знаю все, что  ты  можешь  возразить:  мол,  люди
никогда не ведут себя так, как от них ожидают, и т.д. Нет, что  касается
Дикки - что угодно, только не самоубийство.  Его  убили  в  каком-нибудь
глухом закоулка Неаполя... или даже  Рима,  потому  что  ведь  никто  не
знает, поехал ли он после Сицилии в Рим  или  нет.  А  может  быть,  ему
осточертело, что к нему все время пристают, он ведь  не  терпит  никаких
обязанностей и сейчас прячется. Думаю, все дело в этом.
   Я рада, что, по-твоему, история с подлогами - просто ошибка. В смысле
- ошибка работников банка. Я тоже так считаю. Дикки  очень  изменился  с
ноября, вполне мог измениться и его почерк. Будем надеяться, что к  тому
времени, когда ты  получишь  это  письмо,  что-либо  уже  прояснится.  Я
получила телеграмму от мистера Гринлифа, он приезжает в Рим, так  что  я
должна беречь все силы для этого.
   Приятно было наконец узнать твой адрес. Еще раз спасибо за письмо, за
советы и приглашение.
   С наилучшими пожеланиями
   Мардж. P.S.  Я  еще  не  сообщила  добрую  для  меня  весть.  Удалось
заинтересовать моей книгой одного издателя. Он  говорит,  что  не  может
заключить со мной договор, пока не увидит  всю  работу  целиком,  но,  в
общем,  есть  реальная  перспектива.  Теперь  только  б  закончить   эту
проклятую книгу!
   М.".

   Очевидно, она решила наладить с ним отношения.  Возможно,  в  полиции
тоже о нем говорит теперь в совсем другом тоне.
   Исчезновение Дикки сильно взволновало итальянскую прессу.  Мардж  или
кто-то другой снабдили репортеров фотографиями. В  "Эпоке"  были  снимки
Дикки на яхте в Монджибелло, в "Оджи" - Дикки на пляже в  Монджибелло  и
Дикки  на  террасе  у  Джордже,  а  также  снимок  Дикки   с   Мардж   -
"приятельницей как  исчезнувшего  Дикки,  так  и  убитого  Фредди".  Оба
улыбаются, обнимая  друг  друга  за  плечи.  Был  даже  снимок  Герберта
Гринлифа-старшего, типичный портрет бизнесмена. В свое время адрес Мардж
в Мюнхене Том узнал тоже  из  газеты.  Последние  две  недели  в  "Оджи"
печаталась  с  продолжением  биография  Дикки,  где  его  школьные  годы
описывались как мятежные, а светская жизнь в Америке и бегство в  Европу
ради занятий искусством расцвечивались такими яркими  красками,  что  он
выступал как нечто  среднее  между  Эрролом  Флинном  и  Полем  Гогеном.
Иллюстрированные еженедельники постоянно публиковали последние сообщения
из полиции, которые фактически сводились к нулю, хотя  были  перегружены
самыми разнообразными теоретическими  выкладками,  какие  только  угодно
было состряпать автору к данному номеру. Излюбленной версией было -  что
Дикки убежал с другой девушкой, возможно, она-то и подписывала  чеки,  и
развлекается инкогнито где-нибудь на Таити, или в Южной Америке,  или  в
Мексике. Полиция по-прежнему прочесывает и Рим, и Неаполь, и Париж.  Вот
и все факты. Никаких следов, ведущих к убийце Фредди Майлза, и ни  слова
о том, что кто-то видел, как Дикки Гринлиф  тащил  Фредди  Майлза,  или,
наоборот, может, Фредди  тащил  Дикки?  Том  удивлялся,  почему  полиция
скрывает этот факт от газет. Том с удовольствием прочитал о себе  как  о
"верпом  друге"  без  вести  пропавшего  Дикки  Гринлифа,   который   по
собственному почину сообщил все, что знал, о характере и привычках Дикки
и так же недоумевает по поводу его исчезновения, как  и  все  остальные.
"Синьор Рипли, один  из  молодых  состоятельных  американских  гостей  в
Италии, - писала "Оджи", - в настоящее время живет в Венеции, во  дворце
с видом на Пьяцца Сан-Марко". Это  понравилось  Тому  больше  всего.  Он
вырезал эту рекламу.
   Тому и в голову  не  приходило  называть  свое  жилище  дворцом,  но,
конечно, это было то, что итальянцы называют "палаццо", то есть  дворец:
двухэтажный дом восемнадцатого века. Парадный подъезд выходил на Большой
канал, и подъехать к нему можно было только на гондоле; широкая каменная
лестница  спускалась  прямо  в  воду,  а  двустворчатая  железная  дверь
открывалась двадцатисантиметровым ключом. Кроме того, за  железной  была
еще и обычная дверь, также  открывающаяся  ключом.  За  исключением  тех
случаев, когда Том хотел покрасоваться перед гостями, привезя их к  себе
на гондоле, он обычно  пользовался  менее  парадными  задними  воротами,
выходящими на Виа Сан-Спиридионе. Задние  ворота,  тоже  высотой  больше
четырех метров - вровень с окружавшей дом каменной стеной, - вели в сад,
немного запущенный, но все еще пышный, цветущий.  Гордостью  этого  сада
были две искривленные оливы и купальня для птиц в форме античной статуи:
голый мальчик с широкой плоской чашей в  руке.  Это  был  сад,  как  раз
подходящий для венецианского дворца. Немного запущенный,  нуждающийся  в
кое-каком обновлении, которого так и не дождется. Но все  равно  сияющий
вечной красотой, потому что таким  прекрасным  его  создали  более  двух
веков назад. Внутри дом выглядел в  точности  таким,  каким,  по  мнению
Тома, должен выглядеть дом интеллигентного холостяка, во всяком случае в
Венеции. Внизу, от парадного фойе до каждой  комнаты,  мраморный  пол  в
черно-белую  шахматную  клетку,  наверху  пол   бело-розового   мрамора.
Обстановка, похожая скорее не на мебель, а  на  материальное  воплощение
ренессансной музыки, исполняемой на гобоях, старинных флейтах  и  виолах
"да гамба". От прислуги - это были Анна и Уго, молодая итальянская пара,
до него служившая у постоянно живущего в Венеции американца: они знали и
"Кровавую Мэри", и creme de menthe frappe
-  Том  требовал  наведения  глянца  на  резные  поверхности  шкафчиков,
сундуков и стульев, пока в них не  начнут  вспыхивать  тусклые  огоньки,
перемещающиеся вслед за изменением точки зрения, так что мебель казалась
живой.  Современность  ощущалась  только  в  ванной.  В  спальне  стояла
огромная, поперек себя шире, кровать.  Том  украсил  спальню  комплектом
открыток с видами Неаполя начиная с 1540-го и примерно до 1880 года, эту
серию он раскопал в  антикварной  лавке.  Он  украшал  свой  дом  больше
педели,  только  этим  и  занимался.   Он   больше   не   сомневался   в
безошибочности своего вкуса, в Риме такой уверенности еще не ощущал,  да
и в оформлении той квартиры не было и намека на утонченный вкус.  Теперь
Том был уверен в себе во всех отношениях.
   Уверенность в  себе  вдохновила  даже  на  письмо  к  тетушке  Дотти,
выдержанное в развязном,  снисходительном  топе,  прибегать  к  которому
прежде никогда не хотелось, да это и не удалось  бы.  Осведомился  о  ее
цветущем здоровье, спросил, как поживает узкий кружок ее злобных  подруг
в Бостоне, и объяснил, чем ему нравится Европа и  почему  он  собирается
некоторое время пожить здесь. Объяснил столь убедительно, что эту  часть
письма перепечатал отдельно и положил  в  ящик  письменного  стола.  Сие
вдохновенное послание он настрочил однажды после завтрака, сидя в  своей
спальне в новом шелковом халате, сшитом на заказ в Венеции, и поглядывал
в окно на Большой капал, Часовую башню и Пьяцца Сан-Марко по ту  сторону
канала. Закончив письмо, сварил себе еще кофе и на машинке Дикки написал
завещание Дикки, где тот отказывал ему,  Тому  Рипли,  свой  ежемесячный
доход и все деньги, лежащие на его счетах в различных банках, и подписал
его: Герберт Ричард Гринлиф-младший. Сначала Том собирался присовокупить
подпись свидетеля, вымышленную итальянскую  фамилию  человека,  которого
Дикки якобы зазвал в свою римскую квартиру  специально,  чтобы  заверить
завещание, но отказался от этой мысли, опасаясь, как бы байки или мистер
Гринлиф,  желая  оспорить  завещание,  не  принялись  выяснять  личность
свидетеля. Придется  рискнуть  на  незаверенное  завещание.  К  тому  же
машинка Дикки была совсем разбитая и печатала с погрешностями  не  менее
узнаваемыми,   чем   индивидуальный   почерк,   а   Том   слыхал,    что
собственноручно  написанные  завещания  действительны  и   без   подписи
свидетеля. Ну а подпись была безупречна, в точности такая же, как хитрая
затейливая подпись в паспорте Дикки. Прежде чем подписать завещание, Том
полчаса  тренировался,  потом  посидел,  расслабив  кисти   рук,   потом
расписался на клочке бумаги и тут же - на  завещании.  Пусть  кто-нибудь
попробует доказать, что  это  не  собственноручная  подпись  Дикки!  Том
вставил в машинку конверт, напечатал:  "Тем,  кого  это  касается"  -  с
примечанием, запрещающим вскрывать конверт до  июня  текущего  года.  Он
засунул письмо в боковой карман чемодана, будто настолько не придал  ему
значения, что даже не  потрудился  вытащить,  когда  распаковывал  вещи,
въехав в этот дом. Затем положил машинку  в  сумку,  спустился  вниз  по
лестнице  и  бросил  в  ответвление  канала,  нечто  вроде   небольшого,
тянувшегося вдоль боковой стены его дома залива, такого узкого,  что  не
могла пройти и лодка. Давно пора было избавиться от машинки, но  он  все
тянул  с  этим.  Наверное,  подумал   он,   подсознательно   знал,   что
когда-нибудь напечатает  на  ней  завещание  или  еще  что-нибудь  очень
важное, а потому оставил у себя.
   По итальянским газетам и  парижскому  изданию  "Геральд  трибюн"  Том
внимательно  следил  за  розыском  Гринлифа  и  расследованием  убийства
Майлза, что было естественно, поскольку он был приятелем обоих. В  конце
марта газеты стали выдвигать предположение, что Дикки погиб, что он убит
тем или теми, кто подделывал его  подпись.  В  одной  из  римских  газет
приводилось мнение неаполитанского эксперта, что подпись  на  письме  из
Палермо,  где  подтверждалась  подлинность  подписей  на   чеках,   тоже
поддельная. Правда, остальные эксперты не соглашались  с  ним.  Какой-то
полицейский,  не  Роверини,  а  другой,  полагал,  что  преступник   или
преступники принадлежали к ближайшему окружению Гринлифа, имели доступ к
письму из банка и достаточно наглости, чтобы  ответить  на  него  самим.
Газета цитировала слова этого полицейского: "Загадка не  только  в  том,
кто именно совершил подлог, но и в том, как он получил доступ к  письму,
поскольку портье в гостинице точно помнит, что отдал заказное письмо  из
банка в собственные руки Гринлифа. Портье вспоминает также, что  Гринлиф
в Палермо всегда был один..."
   И далее следовали рассуждения,  казалось  бы  вплотную  подводящие  к
правильному ответу, но ответ этот так  и  не  был  найден.  Однако  Том,
прочитав статью, несколько минут был в шоке.  До  истины  им  оставалось
сделать один-единственный шаг, и где гарантия, что кто-либо  не  сделает
его завтра или послезавтра? А может быть, они уже знают истину и  просто
стараются усыпить его бдительность - лейтенант Роверини,  чтобы  держать
его в курсе розыска Дикки, посылал сообщения каждые четыре-пять дней,  а
в один прекрасный, уже недалекий день  они  на  него  ринутся  в  атаку,
вооруженные всеми необходимыми уликами.
   Тому стало казаться, что за ним следят, в особенности  когда  шел  по
длинной узкой улице, ведущей к воротам его сада.
   Виа Сан-Спиридионе была всего лишь щелью  между  стенами  домов,  без
единого магазина, и так скудно освещена, что он  едва  различал  дорогу.
Сплошные ряды  домов  и  характерные  для  Италии  высокие,  вровень  со
стенами, крепко запертые ворота, ведущие в сады. Если на  него  нападут,
убежать некуда, и ни одного подъезда, где можно было бы укрыться. Том не
знал, кто на него нападет. Не обязательно полиция. То, что  его  пугало,
не имело ни имени, ни конкретных форм, и  все  же  страхи  преследовали,
точно фурии. Только подавив их двумя-тремя коктейлями, он  мог  спокойно
пройти по Сан-Спиридионе. Тогда уж он шел по  улице  с  важным  видом  и
насвистывая.
   За свои первые две недели в новом доме он  побывал  в  гостях  только
дважды, хотя выбор домов, куда он мог пойти на  коктейль,  был  большой.
Круг знакомых появился благодаря случаю. В  первый  же  день,  когда  он
занялся поисками жилища, маклер, вооруженный  тремя  огромными  ключами,
повез его смотреть некий дом в районе Сан-Стефано, предполагая, что  тот
пустует. На самом деле в доме не только жили, но как  раз  в  это  время
принимали гостей, и хозяйка настояла,  чтобы  Том  и  маклер  выпили  по
коктейлю  в  возмещение   напрасного   беспокойства,   причиненного   ее
забывчивостью. Оказывается, она месяц назад заявила в маклерскую контору
о сдаче дома в аренду, но передумала  и  оставалась  в  нем  жить,  а  в
контору не сообщила. Том остался, был сдержан, учтив и перезнакомился со
всеми гостями, которые, как он  предположил,  составляли  большую  часть
светского общества, проводящего  зиму  в  Венеции.  Судя  по  тому,  как
радушно его встретили, с какой готовностью вызвались  помочь  в  поисках
дома, они  жаждали  притока  свежей  крови.  Разумеется,  вспомнили  его
фамилию, и он даже удивился, каким  престижным  оказалось  знакомство  с
Дикки Гринлифом. Было ясно, что, желая придать остроту  своему  пресному
житью-бытью, все эти люди будут приглашать его к себе, и выспрашивать, и
вытягивать из него мельчайшие подробности  случившегося.  Том  вел  себя
сдержанно, но очень  вежливо,  как  подобает  молодому  человеку  в  его
положении  -  робкому  молодому  человеку,  не  привыкшему  блистать   в
обществе. По поводу Дикки он главным образом недоумевал: что же, в конце
концов, с ним произошло?
   На этом коктейле Том получил адреса трех  других  домов,  где  всегда
будут рады его видеть (в одном он уже побывал), и приглашения еще на два
коктейля. Пошел только на один, где хозяйкой  была  титулованная  особа,
графиня Роберта (Титти) делла Латта-Каччагуэрра. Не то было  настроение,
чтобы ходить на приемы. Людей видел словно  в  тумане,  а  разговор  шел
настолько вяло и трудно, что  нередко  приходилось  просить  собеседника
повторить сказанное. Скучал ужасно, но считал, что эти  люди  ему  нужны
для тренировки. Отвечая на их наивные  вопросы  ("Наверно,  Дикки  много
пил?", или "Но он все-таки был влюблен в Мардж, правда?",  или  "Как  вы
думаете, куда же он уехал на самом деле?"), он готовился  к  ответам  на
вопросы более острые, которые задаст ему  при  встрече  мистер  Гринлиф,
если эта встреча произойдет. Дней через десять после получения письма от
Мардж Том начал беспокоиться из-за того, что мистер Гринлиф не написал и
не позвонил ему из Рима. В минуты  страха  ему  представлялось:  полиция
посвятила мистера Гринлифа в  игру,  которую  ведет  с  Томом  Рипли,  и
попросила не общаться с ним.
   Ежедневно он с нетерпением открывал почтовый ящик, ожидая  письма  от
Мардж или от мистера Гринлифа. Его дом был готов их принять.  Ответы  на
возможные  вопросы  были  готовы  у  него  в  голове.   Нельзя   же   до
бесконечности ждать, когда поднимется занавес и  начнется  спектакль.  А
может  быть,  Том  так  противен  мистеру  Гринлифу  (не  говоря  уж   о
возможности прямого подозрения), что он просто  не  хочет  иметь  с  ним
никакого дела. Возможно,  Мардж  поддерживает  его  в  этом.  Во  всяком
случае, Том не в состоянии отправиться в путешествие, пока  этот  вопрос
так или иначе не решится. А он хотел отправиться  в  путешествие,  в  то
самое долгожданное путешествие в Грецию,  и  уже  обдумывал  маршрут  по
островам.
   Утром четвертого апреля ему позвонила Мардж. Она была в  Венеции,  на
вокзале.
   - Я заеду за тобой, - с готовностью сказал Том. - Мистер Гринлиф тоже
приехал?
   - Нет, он в Риме. Я одна. Не надо приезжать за мной.  У  меня  только
небольшая дорожная сумка.
   - Что за  глупости!  -  сказал  Том,  которому  бездействие  казалось
невыносимым. - Одна не найдешь моего дома.
   - А вот и найду. Это дом, соседний с церковью делла Салуте, верно?  Я
доеду на катере  до  Пьяцца  Сан-Марко,  а  там  возьму  гондолу,  чтобы
пересечь канал.
   Да, она вправду знала дорогу.
   - Ну ладно, раз ты настаиваешь. - Он подумал, что не мешает  еще  раз
как следует осмотреть все в доме, прежде чем туда попадет она. - Ты  уже
поела?
   - Нет.
   - Прекрасно. Приглашаю тебя на ленч. Будь осторожна  при  посадке  на
катер.
   Их разъединили. Том хладнокровно и медленно обошел дом.  Сначала  две
большие комнаты наверху, потом спустился вниз  по  лестнице  и  осмотрел
гостиную. Только бы дом не показался ей слишком роскошным! Он  убрал  со
стола в гостиной серебряный портсигар, который купил всего два дня назад
и отдал выгравировать на нем свои инициалы, и положил его в нижний  ящик
серванта.
   В кухне Анна возилась с ленчем.
   - Анна, сегодня приготовьте ленч на двоих, - сказал Том. -  Я  жду  в
гости молодую даму.
   От этой перспективы Анна расплылась в улыбке:
   - Американскую даму?
   - Да. Старую приятельницу. Когда ленч будет готов, вы  с  Уго  можете
быть свободными. Мы обслужим себя сами.
   - Хорошо.
   Обычно Анна и Уго приходили в десять и уходили в два. Том  не  хотел,
чтобы они присутствовали при его разговоре с Мардж: оба немного  владели
английским. Не настолько, чтобы полностью понять разговор, но  уж  когда
речь зайдет  о  Дикки,  постараются  не  упустить  ни  словечка,  и  это
раздражало Тома.
   Том  приготовил  в  кувшине  несколько  порций  мартини,  поставил  в
гостиной поднос с бокалами и бутербродами  на  тарелке.  При  первом  же
звуке дверного кольца распахнул дверь.
   - Мардж! Рад тебя видеть! Входи! - Он взял у нее чемодан.
   - Как поживаешь. Том? Вот это да! - Она  огляделась  вокруг,  подняла
глаза к высокому лепному потолку. - Это твой дом?
   - Я снял его. За бесценок, - скромно сказал Том.  -  Заходи,  выпьем.
Расскажи, что новенького. Ты была в полиции в Риме?
   Он положил ее пальто и прозрачный дождевик на кресло.
   - Была, и мистер Гринлиф тоже. Он, конечно, очень расстроен.
   Она села на диван. Том расположился в кресле напротив.
   - Ну как, они выяснили что-нибудь? Один тамошний  полицейский  держит
меня в курсе, но ни разу не сообщил что-нибудь в самом деле важное.
   - Выяснили, что перед отъездом из Палермо Дикки обменял дорожные чеки
на наличные, получив  больше  тысячи  долларов.  Перед  самым  отъездом.
Значит, ему нужны были деньги, чтобы куда-нибудь поехать, в  Грецию  или
там в Африку. Не мог же он менять чеки на наличные,  чтобы  после  этого
покончить с собой.
   - Не мог, - согласился Том. - Ты права, это  вселяет  надежду.  Я  не
читал об этом в газетах.
   - По-моему, в газетах этого и не было.
   - Газеты печатали только всякую чепуху. Что Дикки, мол, обычно ел  на
завтрак в Монджибелло, - сказал Том, разливая мартини.
   - Просто кошмар какой-то! Сейчас стало чуть-чуть получше, но как  раз
когда приехал мистер Гринлиф,  газеты  просто  невозможно  было  читать.
Большое спасибо! - Она взяла свой мартини.
   - А как он себя чувствует?
   Мардж покачала головой:
   - Мне его так жалко! Все время твердит, дескать, американская полиция
лучше  справилась  бы,  и  всякое  такое.  Вдобавок  совсем   не   знает
итальянского, и это все усугубляет.
   - А что он делает в Риме?
   - Ждет. Что нам еще остается? Я опять  отложила  свой  отъезд.  Мы  с
мистером Гринлифом ездили в Монджибелло, и я там всех  расспрашивала,  в
основном, конечно, ради мистера Гринлифа. Я-то заранее  знала,  что  они
ничего не могут сказать. Дикки не был там с ноября.
   - Да, конечно.
   Том размышлял, потягивая мартини. Мардж  явно  надеялась  на  лучшее.
Даже и теперь она сохраняла типично  скаутские  активность  и  бодрость.
Казалось, вот-вот, сделав резкое движение, что-нибудь опрокинет. От  нее
веяло крепким здоровьем и  чуть  заметной  неряшливостью.  Как  она  его
раздражала! Но он разыграл комедию: встал, похлопал ее по плечу и  нежно
чмокнул в щечку.
   - Может быть, он отсиживается где-нибудь в Танжере и пережидает, пока
все не уляжется.
   - В таком случае он совершенно не считается  с  нами,  -  рассмеялась
Мардж.
   -  Я  вовсе  не  хотел  никого  волновать,  когда  рассказал  об  его
депрессии. Просто считал своим долгом поставить