ый образец к верхнему краю офорта. Он взглянул на Тома, и Том понял, что тот его узнал.
     - Возможно, она и кажется тяжеловесной, но с белым паспарту... - говорил Треванни. У него было довольно хорошее произношение.
     Том пригляделся к Треванни, нет ли в нем перемен - быть может, появились признаки тревоги, - но ничего не заметил. Наконец, дошла очередь до Тома.
     - Bonjour. Доброе утро, - улыбаясь, произнес Том. - Том Рипли, если помните. Я был у вас в гостях... в феврале, кажется? На дне рождения вашей жены.
     - Ах да.
     Том не заметил в лице Треванни каких-либо изменений с того вечера в феврале, когда тот сказал: "Как же, как же, я о вас слышал".
     Том раскрыл портфель.
     - У меня есть акварель. Это работа моей жены. Я бы хотел вставить ее в узкую темно-коричневую рамку, паспарту - скажем, не шире двух с половиной дюймов снизу.
     Треванни переключил свое внимание на акварель, которая лежала на разделявшем их изрезанном прилавке.
     Картина была выдержана в основном в зеленых и фиолетовых тонах - так виделся Элоизе уголок Бель-Омбр на фоне зимнего соснового леса. Неплохая, по мнению Тома, работа, а главное, Элоиза знает, когда остановиться. Она и не подозревала, что Том сохранил картину, и он надеялся, что для нее будет приятным сюрпризом увидеть ее в раме.
     - Может быть, что-то вроде этого, - сказал Треванни, доставая один из образцов дерева с полки, где они валялись в беспорядке. Он положил его на картину, как бы помечая то место, где должно быть паспарту.
     - Да, по-моему, красиво.
     - Паспарту белое или тонированное? Это подойдет?
     Том сделал свой выбор. Треванни аккуратно записал в тетрадку печатными буквами фамилию Тома и адрес. Том назвал ему и номер своего телефона.
     О чем бы еще поговорить? Отчужденность Треванни ощущалась почти физически. Том предвидел, что Треванни откажется, но терять ему было нечего, поэтому он предложил:
     - Может, заглянете как-нибудь с женой к нам, выпьем чего-нибудь? Вильперс недалеко отсюда. И мальчика с собой возьмите.
     - Спасибо, но у меня нет машины, - ответил Треванни, вежливо улыбаясь. - Да мы, к сожалению, мало где бываем.
     - Машина - не проблема. Я заеду за вами. И разумеется, мы можем вместе поужинать.
     Слова так и сыпались из Тома. Переминаясь с ноги на ногу, Треванни засунул руки в карманы длинного джемпера. Судя по всему, он колебался. Том чувствовал, что заинтересовал Треванни.
     - У меня жена стеснительная, - сказал Треванни, в первый раз улыбнувшись. - Да и по-английски не очень хорошо говорит.
     - Моя тоже. Она ведь тоже француженка, как вы знаете. Впрочем... если мой дом для вас так далеко, как насчет того, чтобы, не откладывая, выпить пастиса <Анисовый ликер (аперитив).>? Вы ведь скоро закрываетесь?
     Треванни действительно собирался закрыть магазин. Был уже первый час.
     Они направились к бару-ресторану на углу улиц Франс и Сен-Мерри. По пути Треванни зашел в булочную и купил хлеба. В баре он заказал пива, Том последовал его примеру и положил на стойку десятифранковую банкноту.
     - Как вы оказались во Франции? - спросил он.
     Треванни рассказал об антикварном магазине, который он открыл во Франции вместе с приятелем-англичанином.
     - А вы? - спросил Треванни.
     - Жене здесь нравится. Да и мне тоже. Даже не представляю, что где-то живется лучше. Захочу - могу путешествовать. У меня много свободного времени - лучше сказать, досуга. Я работаю в саду, рисую. Правда, рисую я как дилетант, но мне это занятие нравится. Иногда, когда возникает желание, отправляюсь в Лондон на пару недель.
     Так, по-своему бесхитростно и безобидно, он выложил карты на стол. Хотя Треванни мог бы и поинтересоваться, откуда на все это берутся деньги. Том полагал, что Треванни, быть может, и слышал историю про Дикки Гринлифа и, как и большинство других людей, забыл, в чем было дело, за исключением нескольких запомнившихся деталей, таких, например, как "таинственное исчезновение" Дикки Гринлифа, хотя впоследствии самоубийство Дикки было признано как факт. Возможно, Треванни знал, что Том получал кое-какой доход с того, что Дикки Гринлиф оставил ему в завещании (подделанном Томом), потому что об этом писали газеты. А в прошлом году было дело, связанное с Дерваттом, не столько даже с Дерваттом, если судить по французским газетам, сколько со странным исчезновением Томаса Мёрчисона, американца, гостившего в доме Тома.
     - Звучит красиво, - сухо заметил Треванни и вытер пену с верхней губы.
     Том чувствовал, что Треванни хочет его о чем-то спросить. О чем? Интересно, думал Том, испытывает ли Треванни, несмотря на всю свою английскую холодность, угрызения совести и не собирается ли рассказать жене или пойти в полицию и сделать признание? Том был уверен, что Треванни не говорил своей жене о содеянном, да и не скажет. Всего пять дней назад он нажал на курок и убил человека. Разумеется, Ривз просветил Треванни насчет злокозненной мафии, убедил его, рассказав, сколько добра Треванни или любой другой на его месте принесет, устранив хотя бы одного из мафиози. Потом Том подумал об удушении жертвы. Нет, представить себе, чтобы Треванни кого-то задушил, невозможно. А какие чувства испытывает сам Треванни по поводу совершенного им убийства? Да и было ли у него время почувствовать что-нибудь? Может, и нет. Треванни закурил "Житан". У него были большие руки. Он из тех, кто носит старую одежду, неглаженные брюки и тем не менее выглядит как джентльмен. Кроме того, в нем была какая-то строгая красота, о чем он, похоже, и сам не подозревал.
     - Вы случайно не знакомы с американцем, - спросил Треванни, преспокойно глядя на Тома голубыми глазами, - которого зовут Ривз Мино?
     - Нет, - ответил Том. - Живет здесь в Фонтенбло?
     - Нет. Но, кажется, много ездит.
     - Нет.
     Том отхлебнул пива.
     - Мне, пожалуй, пора. Жена ждет.
     Они вышли на улицу. Идти им предстояло в разные стороны.
     - Спасибо за пиво, - сказал Треванни.
     - Не за что!
     Том сел в свою машину, которая была припаркована перед "Черным орлом", и поехал в направлении Вильперса. Он думал о Треванни, думал о том, что этот человек весьма недоволен, и недоволен он своим нынешним положением. Конечно же, у Треванни в юности были какие-то надежды. Том вспомнил жену Треванни - привлекательная женщина, надежная и преданная, судя по всему, из тех, кто никогда не станет подбивать своего мужа на то, чтобы тот как-то улучшил свое положение в обществе, никогда не будет пилить его, чтобы он зарабатывал больше. По-своему жена Треванни, вероятно, такая же честная и добропорядочная, как и сам Треванни. Однако Треванни не устоял перед предложением Ривза. А это значит, что он из тех, кого можно направить в любую сторону, если делать это умно.
     Мадам Аннет встретила Тома известием, что Элоиза немного припозднится, потому что в антикварном магазине в Шийи-ан-Бьер увидела английский commode de bateau <Корабельный комод (фр.).>, выписала на него чек, но ей пришлось пойти в банк вместе с продавцом.
     - Она вот-вот будет дома вместе с комодом! - сообщила мадам Аннет, при этом ее голубые глаза блестели. - Просила дождаться ее к обеду, мсье Том.
     - Ну, разумеется! - в тон ей бодро произнес Том.
     Кредит в банке несколько превышен, подумал он, вот почему Элоиза вынуждена была пойти туда и поговорить с кем-нибудь из служащих - только как ей это удастся, если банк закрывается на обед? А мадам Аннет радовалась потому, что в доме появится еще один предмет мебели, над которым она сможет всласть потрудиться, натирая его воском. Элоиза уже несколько месяцев искала для Тома корабельный комод с обитыми медью ящичками. Ее переполняло желание видеть в его комнате commode de bateau.
     Том решил воспользоваться случаем и попробовал позвонить Ривзу в номер. Сейчас двадцать две минуты второго. В Бель-Омбр уже месяца три как поставили два новых прямых телефона, поэтому отпала необходимость в помощи оператора.
     Трубку сняла экономка Ривза. Том спросил у нее по-немецки, дома ли герр Мино. Тот оказался дома.
     - Привет, Ривз! Это Том. Долго говорить не могу. Хотел только сказать, что виделся с нашим другом. Выпили с ним... в баре в Фонтенбло. Думаю...
     Том стоял у окна и смотрел на деревья по ту сторону дороги, на голубое безоблачное небо. Он и сам не был уверен в том, что собирался сказать, но ему не хотелось, чтобы Ривз отступал.
     - Не знаю, но думаю, с ним можно поработать. Это всего лишь предчувствие. Выйди на него еще раз.
     - Да? - спросил Ривз, внимательно прислушиваясь к его словам, точно то вещал оракул, который никогда не ошибается.
     - Когда ты собираешься с ним увидеться?
     - Надеюсь, он приедет в Мюнхен в четверг. Послезавтра. Попытаюсь уговорить его проконсультироваться здесь с еще одним врачом. Потом... в пятницу поезд из Мюнхена в Париж отходит примерно в два десять.
     Том как-то ездил на экспрессе "Моцарт". Он садился в этот поезд в Зальцбурге.
     - Я бы на твоем месте дал ему возможность выбрать между револьвером и... этой штукой, но посоветуй все-таки не пользоваться револьвером.
     - Это я уже пробовал! - сказал Ривз. - Так ты думаешь... он все-таки может приехать?
     Том услышал, как по дорожке, посыпанной гравием, к дому подъехала машина - даже не одна, а две. Это, несомненно, приехала Элоиза с антикваром.
     - Мне пора заканчивать, Ривз. Пока. Позднее в тот же день, оставшись один в своей комнате, Том внимательнее рассмотрел красивый комод, который поставили в проеме между двумя окнами. Комод был дубовый, низкий и прочный, с отливающими медью уголками и зенкованными медными ручками на ящиках. Полированное дерево смотрелось как живое - словно в него вложил душу тот, кто его изготовил, или тот капитан (может, и не один), который прикасался к нему своими руками. Пара сверкающих темноватых вмятин в дереве казались случайными шрамами, из тех, что каждое живое существо получает в продолжение жизни. В верхней части комода была прикреплена овальная серебряная пластина с выгравированной надписью: "Капитан Арчибальд Л. Партридж, Плимут, 1734 год", а гораздо меньшими буквами значилась фамилия столяра. И этому последнему было чем гордиться, подумал Том.

10

     В среду Ривз, как и обещал, позвонил Джонатану в магазин. Джонатан был чрезвычайно занят и попросил Ривза перезвонить сразу после полудня.
     Ривз перезвонил и после обычного обмена любезностями спросил, сможет ли Джонатан приехать в Мюнхен на следующий день.
     - В Мюнхене ведь тоже есть врачи, и очень хорошие. У меня есть на примете один - доктор Макс Шредер. Я уже узнал, что он может с вами встретиться рано утром в пятницу, часов в восемь. Мне остается лишь это подтвердить. Если вы...
     - Хорошо, - сказал Джонатан, ожидавший, что разговор именно так и пойдет. - Очень хорошо, Ривз. Я займусь билетом...
     - В один конец, Джонатан. Впрочем, как хотите.
     Джонатан понимал, что имелось в виду.
     - Я перезвоню вам, когда узнаю расписание самолетов.
     - Я знаю расписание. Есть самолет, который вылетает из Орли в час пятнадцать дня прямо в Мюнхен, если вы успеваете на него.
     - Хорошо. Постараюсь на него успеть.
     - Если не перезвоните, то буду считать, что вы летите этим рейсом. Встречу вас в городе на конечной остановке автобусов, как и в прошлый раз.
     Джонатан машинально подошел к раковине, пригладил волосы обеими руками, потом надел плащ. Шел мелкий дождь и было довольно холодно. Джонатан принял решение накануне. Он снова проделает все то же самое - посетит доктора, на этот раз в Мюнхене, и сядет в поезд. А вот его самообладание вызывало некоторые сомнения. Как далеко он сможет зайти? Он вышел из магазина и закрыл дверь на ключ.
     Натолкнувшись на урну, стоявшую на тротуаре, Джонатан понял, что не идет, а тащится, глядя под ноги. Он поднял голову. Надо потребовать, чтобы ему дали не только удавку, но и револьвер; если у него сдадут нервы и он не сумеет использовать удавку (чего Джонатан не исключал), ему придется воспользоваться револьвером - значит, так тому и быть. Джонатан договорится с Ривзом о следующем: если придется стрелять из револьвера, если станет очевидно, что его схватят, то следующую пулю или две он оставит для себя. Тем самым он не выдаст Ривза и других людей, с которыми тот связан. За это Ривз выплатит оставшиеся деньги Симоне. Джонатан понимал, что его труп вряд ли сойдет за мертвое тело итальянца, но он считал, что семейство Ди Стефано вполне могло нанять киллера любой национальности, не обязательно итальянца.
     Симоне Джонатан сказал так:
     - Сегодня утром мне позвонили по просьбе гамбургского врача. Он хочет, чтобы завтра я приехал в Мюнхен.
     - Вот как? Так быстро?
     Джонатан вспомнил, что говорил Симоне о том, что врачи захотят осмотреть его еще раз недели через две. Он тогда сказал, что доктор Венцель дал ему какие-то таблетки и хотел потом посмотреть, как они действуют. С доктором Венцелем и вправду был разговор о лекарствах - течение лейкемии можно попытаться притормозить с их помощью, другого способа нет, - но никаких таблеток доктор Венцель ему не давал. Джонатан был уверен, что доктор Венцель дал бы ему лекарство, если бы он встретился с ним еще раз.
     - В Мюнхене есть другой врач - его зовут Шредер. Доктор Венцель предложил мне с ним встретиться.
     - А Мюнхен - это где? - спросил Джордж.
     - В Германии.
     - И надолго ты уедешь? - спросила Симона.
     - Наверное... до субботы, - сказал Джонатан, подумав, что может приехать в пятницу вечером так поздно, что поезда из Парижа в Фонтенбло уже не будет.
     - А как же магазин? Хочешь, я зайду туда завтра утром? И в пятницу утром? В котором часу ты завтра уезжаешь?
     - Есть самолет в час пятнадцать. Да, дорогая, ты бы очень мне помогла, если бы заглянула туда завтра утром и в пятницу - хотя бы на часок. Два человека должны прийти за картинами.
     Джонатан вонзил нож в мягкий кусок камамбера, который взял, но есть не стал.
     - Тебя что-то беспокоит, Джон?
     - Да нет. Наоборот, новости, которые я узнаю, становятся с каждым разом чуточку лучше.
     Вежливый оптимизм, подумал Джонатан, а на самом деле - полная чушь. Врачам не подвластно время. Он взглянул на сына, у которого был озадаченный вид, но не настолько, чтобы задать какой-нибудь вопрос. Джонатан подумал о том, что Джордж слушает подобные разговоры с тех пор, как научился понимать, что говорят другие. Джорджу когда-то сказали: "У твоего папы микроб. Что-то вроде простуды. Иногда папа от этого устает. Но к тебе микроб не пристанет. Он ни к кому не пристает, поэтому не беспокойся".
     - Ты переночуешь в больнице? - спросила Симона.
     Джонатан не сразу понял, что она имеет в виду.
     - Нет. Доктор Венцель... вернее, его секретарша сказала, что мне заказан номер в гостинице.
     Джонатан вышел из дома на следующее утро в начале десятого, чтобы поспеть на поезд, отправлявшийся в Париж в 9.42, потому что следующий привез бы его в Орли слишком поздно. Накануне днем он купил билет в один конец, потом положил еще одну тысячу франков на счет в "Сосьете женераль", а пятьсот франков - в карман, так что в магазине, в ящике шкафа, оставалось две тысячи пятьсот франков. Оттуда же он достал "Беспощадных жнецов" и положил книгу в чемодан, чтобы вернуть ее Ривзу.
     Еще не было пяти часов, когда Джонатан вышел на кольце из автобуса, доставившего его в Мюнхен. Был приятный солнечный день. Несколько крепких мужчин среднего возраста, в коротких кожаных штанах и зеленых куртках, стояли на тротуаре, играла шарманка. Он увидел Ривза, шедшего ему навстречу.
     - Простите, немного опоздал! - сказал Ривз. - Как дела, Джонатан?
     - Очень хорошо, спасибо, - улыбаясь, ответил Джонатан.
     - Для вас заказан номер в гостинице. Мы возьмем такси. Я остановился в другой гостинице, но поеду с вами, и мы побеседуем.
     Они сели в такси. Ривз рассказывал о Мюнхене. Он говорил так, будто действительно знал этот город и любил его, а не просто болтал только потому, что нервничал. По карте Ривз показал Английский сад, мимо которого сегодня они не проедут на такси, и ту часть города, граничащую с рекой Изар, где, по словам Ривза, у него назначена встреча с врачом на следующее утро в восемь часов. Ривз сказал, что обе их гостиницы находятся в центральном районе. Такси остановилось возле гостиницы, и молодой человек в темно-красной униформе открыл дверцу машины.
     Джонатан зарегистрировался. В вестибюле было множество современных витражей с изображениями немецких рыцарей и трубадуров. Джонатан с удовольствием отметил, что чувствует себя на удивление хорошо и бодро. Может, это прелюдия к завтрашним ужасным событиям, к какой-нибудь страшной катастрофе? Джонатана вдруг пронзила мысль, что чувствовать себя бодрым - это безумие, и он одернул себя, как если бы увлекся выпивкой.
     Ривз поднялся вместе с ним в номер. Коридорный поставил чемодан Джонатана и вышел.
     Джонатан повесил свое пальто на крючок возле двери, как дома.
     - Завтра утром - даже сегодня - мы можем купить вам новое пальто, - сказал Ривз, глядя на пальто Джонатана с каким-то страдальческим выражением на лице.
     - Да?
     Джонатан должен был признать, что у него довольно поношенное пальто. Он слабо улыбнулся, не выказав обиды. Еще хорошо, что он захватил с собой приличный костюм и относительно новые черные ботинки. Он повесил синий костюм на вешалку.
     - В поезде-то вы поедете первым классом, - заметил Ривз.
     Он подошел к двери и запер ее изнутри.
     - У меня есть револьвер. Тоже итальянский, но немного другой. Глушитель я достать не смог, но, пожалуй, - скажу вам честно - от глушителя мало толку.
     Джонатан все понял. Он смотрел на небольшой револьвер, который Ривз достал из кармана, и думал про себя - какой же я легкомысленный и бестолковый. Выстрелить из этого револьвера - значит, выстрелить потом в себя. Только так он и расценивал этот револьвер.
     - И еще, конечно, это, - сказал Ривз, вынимая из кармана удавку.
     В Мюнхене, при более ярком освещении, веревка приобрела мертвенно-бледный, телесный оттенок.
     - Попробуйте... да хотя бы на спинке стула, - предложил Ривз.
     Джонатан взял бечевку, набросил ее на спинку стула и равнодушно затянул петлю. На сей раз он даже отвращения не испытал, лишь почувствовал какую-то пустоту. Интересно, подумал он, если у него в кармане или еще где-нибудь найдут эту бечевку, сразу догадаются, что это такое? Наверное, нет, решил он.
     - Вы обязательно должны дернуть, - мрачным голосом произнес Ривз, - и затянуть потуже.
     Джонатан вдруг почувствовал раздражение. Он начал было говорить что-то недовольным тоном, но оборвал себя на полуслове. Затем снял бечевку со стула и уже хотел бросить ее на кровать, но Ривз посоветовал:
     - Положите ее в карман. Или в карман костюма, который собираетесь надеть завтра.
     Джонатан начал было засовывать бечевку в карман брюк, но потом, подойдя к своему синему костюму, запихнул ее в брюки, висевшие на вешалке.
     - Еще хочу показать вам два снимка.
     Ривз достал из внутреннего кармана пиджака незапечатанный белый конверт. В нем оказались две фотографии, одна глянцевая, размером с открытку, другая - аккуратно вырезанный из газеты снимок, сложенный пополам.
     - Вито Марканджело.
     Джонатан взглянул на глянцевую фотографию, треснувшую в двух местах. На ней был запечатлен мужчина с круглой головой и округлым лицом, толстыми чувственными губами и вьющимися черными волосами. На висках пробивалась седина, отчего создавалось впечатление, будто из головы у него идет пар.
     - Ростом он примерно пять футов шесть дюймов, - сказал Ривз. - Волосы у него седые, он их не подкрашивает. А здесь он веселится.
     На газетном снимке были запечатлены трое мужчин и две женщины, стоявшие за обеденным столом. Стрелка, проведенная чернилами, указывала на коренастого, смеющегося человека с седым пухом у виска. Подпись была на немецком языке.
     Ривз взял у Джонатана снимки.
     - Давайте сходим за пальт