икки Гринлифом покончено. Ужасно не
хотелось  снова  становиться  Томасом  Рипли,   снова   превращаться   в
ничтожество, усваивать прежние привычки и  повадки  и  чувствовать,  что
окружающие относятся к нему свысока и он им в тягость,  если  только  не
разыгрывает, словно шут, перед ними спектакль. Чувствовать  себя  пи  на
что не годным и ничего не умеющим, кроме как на короткое время  развлечь
людей. Очень не хотелось возвращаться к самому себе, как не хотелось  бы
надевать потрепанный, мятый, в сальных пятнах костюм,  который  и  новый
был не больно-то хорош. Его слезы капали на бело-синюю полосатую рубашку
Дикки. Накрахмаленная и чистая, она лежала в чемодане сверху и выглядела
такой же новой, как тогда, когда он впервые вытащил ее из комода Дикки в
Монджибелло. Но на кармашке были вышиты красными нитками инициалы Дикки.
Продолжая укладываться, Том наперекор судьбе решал, какие вещи Дикки  он
может оставить себе, поскольку на них нет инициалов и никто не  смог  бы
припомнить, что это вещи Дикки, а не его собственные.  Вот  разве  Мардж
припомнит кое-что. Например,  новую  записную  книжку  в  синем  кожаном
переплете, куда Дикки успел записать всего несколько адресов  и  которая
скорее всего была подарком Мардж. Но Том не собирался с нею встречаться.
   Том оплатил счет в гостинице, но теплоход на материк  отходил  только
на следующий день. Он заказал билет на имя  Ричарда  Гринлифа,  думая  о
том, что, видно, в последний раз пользуется этим именем и в то же  время
надеясь, что ошибается.  Он  не  мог  отказаться  от  надежды,  что  все
обойдется. Имеет же он право  надеяться!..  И  потому  глупо  впадать  в
уныние. Впадать в уныние было глупо в любом случае,  даже  будучи  Томом
Рипли. Томас Рипли в самом деле никогда не впадал в уныние,  хотя  часто
выглядел унылым. Разве эти последние месяцы ничему его не научили?  Если
хочешь быть бодрым, или меланхоличным, или задумчивым,  или  заботливым,
или вежливым, надо просто играть, изображая эти чувства и качества.
   Очень бодрящая мысль пришла ему в голову наутро, когда он в последний
раз проснулся в Палермо: всю одежду Дикки он  сдаст  в  камеру  хранения
Американского агентства в Венеции на чужое  имя  и  получит  ее  обратно
когда-нибудь после, если захочет или если понадобится, а может  быть,  и
не обратится за ней некогда. При мысли о том, что дорогие рубашки  Дикки
и шкатулка с его запонками, браслетом и  ручными  часами  будут  надежно
храниться где-то на складе, а не лежать на дне Тирренского  моря  или  в
мусорном ящике на Сицилии, он сразу почувствовал себя гораздо лучше.
   Два запертых чемодана, с которых он соскоблил инициалы Дикки,  вместе
с двумя начатыми им в Палермо картинами он отправил от измени Роберта  С
Феншоу из Неаполя по адресу отделения Американского агентства в  Венеции
с поручением хранить на складе до востребования.  Оставил,  рискуя  себя
выдать, только кольца Дикки, которые положил  на  самое  дно  неказистой
маленькой шкатулки из коричневой кожи, принадлежавшей Томасу Рипли.  Сам
не зная почему, он берег ее долгие годы и возил с собой повсюду, где  бы
ни путешествовал или куда бы ни переселялся. Помимо этих  колец,  в  ней
хранилась интересная коллекция  его  собственных  запонок,  булавок  для
галстука, запасных пуговиц, а также два пера  для  авторучки  и  катушка
белых ниток с воткнутой в нее иголкой.
   Из Неаполя Том поехал поездом через Рим, Флоренцию, Болонью. Сошел  в
Вероне и автобусом доехал до городка Тренто примерно в сорока милях.  Он
не хотел покупать машину в таком большом городе, как Верона, потому  что
там в полиции  могут  вспомнить  его  фамилию,  когда  он  обратится  за
водительскими правами. В Трепто купил подержанную  кремовую  "ланчу"  за
сумму, примерно соответствующую восьмистам долларам. Купил на имя Томаса
Рипли, и на это же имя снял номер в гостинице, чтобы выждать сутки, пока
не получит водительских прав. Прошло шесть часов, и пока ничего  еще  не
случилось.  Не  оправдались  опасения  Тома,  что  даже  этой  маленькой
гостинице окажется известна его фамилия, что  в  отделе,  где  оформляют
водительские права, тоже  могут  обратить  на  нее  внимание.  Права  он
получил на следующий  день  часам  к  двенадцати,  и  ничего  так  и  не
случилось. В газетах тоже не появилось ничего ни о розыске  Тома  Рипли,
ни по поводу убийства Майлза, ни об истории с лодкой в Сап-Ремо. Все это
вызывало в нем удивительное ощущение безопасности, счастья  и,  пожалуй,
даже некой нереальности всех этих убийств и  розысков.  Он  почувствовал
себя счастливым даже в своей отчаянно-безотрадной роли Томаса  Рипли.  В
конце концов, разве сможет кому-либо хоть  на  минуту  прийти  в  голову
мысль, что такой скромник способен совершить  убийство?  И  единственное
убийство, в котором его  могли  заподозрить,  -  это  убийство  Дикки  в
Сан-Ремо. Но тут они, пожалуй, не слишком продвинулись в  расследовании.
Перевоплощение в Тома Рипли  содержало  в  себе  по  меньшей  мере  одно
преимущество: снимало чувство вины за глупое, ненужное  убийство  Фредди
Майлза.
   Он хотел было тут же поехать в Венецию, но подумал, что следует  хоть
одну ночь провести так,  как  он  якобы  проводил  все  ночи  в  течение
нескольких месяцев (так он скажет полицейским), а  именно  -  поспать  в
машине прямо на  проселочной  дороге.  Одну  ночь  он  провел  где-то  в
окрестностях Брешии на заднем сиденье "ланчи", с трудом  поместившись  и
чувствуя себя глубоко  несчастным.  На  рассвете  переполз  на  переднее
сиденье с таким болезненным растяжением шейной мышцы, что едва удавалось
поворачивать голову, чтобы нормально вести машину. Но этот опыт  придаст
его словам достоверность, думал он, теперь он сумеет лучше изложить свою
легенду. Он купил путеводитель по Северной Италии, испещрил его датами в
соответствующих местах, загнул углы  страниц,  наступил  на  переплет  и
сломал его.
   Следующую ночь провел уже в Венеции. Возможно, это было  ребячеством,
но Том до той поры избегал Венеции, ибо  боялся  разочароваться.  Думал,
что только сентиментальные дураки да американские  туристы  восторгаются
Венецией и даже в лучшем  случае  это  город  для  молодоженов,  которые
получают удовольствие от невозможности попасть куда бы то ни было иначе,
как на гондоле, движущейся  со  скоростью  пешехода.  Венеция  оказалась
больше, чем он предполагал, на улицах было полно точно таких же,  как  и
повсюду, итальянцев. Оказалось, по всему городу можно ходить пешком, для
чего сооружены узкие тротуарчики и мосты, так что гондолами пользоваться
вовсе не обязательно. По  большим  каналам  курсируют  моторные  катера,
такие же быстроходные и эффективные, как л поезда подземки, а также  что
от каналов вовсе не  воняет.  В  городе  был  огромный  выбор  гостиниц,
начиная от "Гритти" и "Даниэли", о которых он слышал  раньше,  и  кончая
завалящими гостиничками и паисиончиками в глухих переулках, находящимися
настолько в стороне от проторенных путей, так далеко от мира полицейских
и американских туристов, что, как представлялось Тому, он  мог  бы  жить
там месяцами, не привлекая ничьего внимания.  Он  выбрал  гостиницу  под
названием "Констанца", очень близко от моста Риальто.  Она  была  чем-то
средним между знаменитыми роскошными  отелями  и  никому  не  известными
приютами в глухих переулках.  Чистая,  недорогая,  из  нее  было  удобно
добираться до всяких достопримечательностей. Как раз такая  и  подходила
Тому Рипли.
   Том  провел  часа  два  в  своей  комнате,  не   спеша   распаковывая
собственные старые, давно знакомые вещи  и  погружаясь  в  раздумья,  за
окном на Большой канал опускались  сумерки.  Он  предугадывал  разговор,
который очень скоро произойдет у него в полиции... "Понятия не  имею.  Я
виделся с ним в  Риме.  Если  вы  сомневаетесь,  это  может  подтвердить
Марджори Шервуд... Ну  разумеется,  я  Том  Рипли!  (Тут  последует  его
характерный смешок.) Не могу попять,  из-за  чего  вся  эта  суматоха...
Сан-Ремо? Да, помню. Мы вернули лодку через час... Да, после Монджибелло
я возвращался в Рим,  но  провел  там  не  более  двух  суток,  а  потом
отправился странствовать по северу Италии... Где он сейчас, не  имею  ни
малейшего представления, по  недели  три  назад  я  видел  его..."  Том,
улыбаясь, слез с подоконника,  переменил  рубашку  и  галстук  на  более
нарядные и вышел поискать ресторан, где можно приятно поужинать. Хороший
ресторан. Том Рипли мог в виде исключения  позволить  себе  потратиться.
Его небольшой бумажник был так туго набит длинными банкнотами по  десять
и двадцать тысяч лир, что его невозможно было закрыть. Перед отъездом из
Палермо он по дорожным чекам Дикки получил тысячу долларов наличными.
   Том купил две вечерние газеты, сунул их под мышку и продолжил путь по
горбатому мостику, по длинной  улице  шириной  метра  в  полтора,  вдоль
которой тянулись магазины кожаных изделий и мужских рубашек, в  витринах
же ювелирных магазинов сверкали в коробочках россыпи ожерелий  и  колец.
Именно в таких коробочках он  когда-то  представлял  себе  сокровища  из
волшебных сказок. Ему поправилось, что в  Венеции  нет  автомобилей.  От
этого, по его мнению, город уподобился  человеческому  организму.  Улицы
служили венами, а пешеходы -  циркулирующей  по  ним  кровью.  Он  пошел
обратно другой улицей и второй раз  пересек  Пьяцца  Сан-Марко.  Повсюду
были голуби - в воздухе, в лучах света, даже поздним  вечером  падавшего
из витрин. Голуби бродили  под  ногами  у  прохожих,  словно  сами  были
экскурсантами в собственном городе. Под аркой собора рассыпаны стулья  и
столики нескольких кафе, выходивших  на  площадь,  так  что  и  людям  и
голубям приходилось отыскивать узкие проходы между ними. В разных  углах
площади орали  патефоны.  Том  попытался  представить  себе,  как  летом
выглядит  это  место,  залитое  солнцем,  полное   пароду,   пригоршнями
бросающего  в  воздух  корм  для  голубей,  которые,  трепеща  крыльями,
слетаются поклевать.  Он  пошел  по  другой  улице,  узкому  освещенному
туннелю. Здесь было много ресторанов. Он выбрал с виду очень солидный  и
респектабельный, с белыми скатертями и стенами, обшитыми темным деревом.
Из тех ресторанов, где, как он уже  знал  по  опыту,  основное  внимание
уделяется кухне, а не временным гостям - туристам. Он сел  за  столик  и
раскрыл одну из газет.
   И сразу же наткнулся на маленькую заметку на второй странице:

   "Полиция разыскивает пропавшего без вести американца.
   Дикки Гринлиф, друг убитого Фредди Майлза,  пропал  без  вести  после
поездки на Сицилию".

   Том, низко нагнувшись над газетой, весь ушел в чтение. Он  возмущался
всей  этой  непроходимой  дурью,  ужасающей  тупостью  и  беспомощностью
полиции. Да и со стороны редакции глупо было  впустую  тратить  место  в
газете, печатая подобную  заметку.  В  ней  говорилось,  что  Г.  Ричард
(Дикки) Гринлиф, близкий друг покойного  Фредерика  Майлза,  американца,
убитого три педели назад в Риме, исчез после того, как  предположительно
сел на теплоход, идущий из Палермо в Неаполь. И  сицилийская  и  римская
полиция поставлены на ноги и ведут vigilantissimo
розыск. В последнем абзаце говорилось, что Гринлиф  только  что  получил
предписание явиться в  римскую  полицию  и  ответить  на  ряд  вопросов,
касающихся исчезновения Томаса Рипли,  также  близкого  друга  Гринлифа.
Рипли, как говорилось в газете, считается пропавшим без  вести  примерно
три месяца назад.
   Том отложил газету, непроизвольно  разыграв  удивление,  какое  может
испытать человек, прочитавший в  газете,  будто  он  пропал  без  вести.
Притворялся так естественно, что  не  замечал  пытавшегося  подать  меню
официанта, пока меню не коснулось его руки. Да, вот теперь настало время
самому явиться в полицию. Если у них ничего против  него  нет  -  а  что
может быть против Тома Рипли? - вряд ли будут проверять, когда он  купил
машину. Прочитав заметку в газете, он вздохнул с облегчением:  это  было
доказательством,  что  полиция  не  выловила  его   фамилии   в   отделе
регистрации автомашин в Тренто.
   Том  поужинал  не  спеша  и  с  удовольствием,   заказал   напоследок
кофе-эспрессо и выкурил пару сигарет, перелистывая свой путеводитель  по
Северной Италии. И появились другие соображения. Например, почему это он
разглядел такую маленькую заметку? Ведь она была только в одной  газете.
Нет, являться в полицию рано. Надо подождать, пока не попадутся две  или
три подобные заметки или  одна  большая  статья,  которая,  естественно,
могла бы привлечь  его  внимание.  Очевидно,  такая  статья  появится  в
ближайшее время. Пройдет еще несколько дней,  Дикки  Гринлиф  так  и  не
отыщется, и тогда возникнет подозрение, что он  скрывается  потому,  что
убил Фредди Майлза, а возможно, и  Тома  Рипли  тоже.  Мардж,  вероятно,
сказала им, что говорила с Томом Рипли, но воочию полиция его  пока  еще
не видела. Он листал справочник, водил  глазами  по  строкам  бесцветной
прозы и статистических данных, а сам в это время думал, думал.
   Он думал о Мардж,  которая  сейчас,  вероятно,  продает  свои  дом  в
Монджибелло и пакует вещи для отправки в Америку. Она прочтет в  газетах
об исчезновении Дикки и будет считать,  что  в  этом  виноват  он.  Том.
Напишет отцу Дикки, утверждая, как минимум, что Том  Рипли  очень  дурно
влияет на Дикки. Мистер Гринлиф, вероятно, сам приедет в Европу.
   Как хорошо было бы явиться в полицию в обличье Тома Рипли и успокоить
их на этот счет, а потом явиться в обличье целого  и  невредимого  Дикки
Гринлифа и прояснить также и эту маленькую загадку!
   Он  подумал,  что  надо  играть  Тома  Рипли  еще  лучше,  путь  даже
переигрывать. Еще больше сутулиться, еще больше стесняться. Быть  может,
даже завести очки в роговой оправе и поджимать губы с еще  более  унылым
видом, дабы подчеркнуть контраст с  постоянным  оживлением  Дикки.  Ведь
вполне возможно, что он нарвется на кого-либо из  полицейских,  видевших
его прежде в облике Дикки Гринлифа. Как бишь его,  того  полицейского  в
Риме, звали? Ровассини, что ли? Надо снова прополоскать волосы в крепком
растворе хны, чтобы они стали даже темнее своего естественного цвета.
   Он в третий раз просмотрел все газеты в поисках сообщений,  связанных
с убийством Майлза, но так ничего и не нашел.

Глава 22

   На следующее утро в самой главной газете  появился  подробный  отчет,
где лишь в коротеньком абзаце говорилось  о  розыске  Тома  Рипли,  зато
смело утверждалось, что  Дикки  Гринлиф  "дал  повод  для  подозрения  в
соучастии" в убийстве Майлза и если он не явится в полицию, чтобы  спять
с себя подозрение,  это  будет  расценено  как  попытка  ускользнуть  от
"неприятностей". В газете упоминалось также о подложных чеках.  Дескать,
последним сообщением от Ричарда Гринлифа было  письмо  в  Неаполитанский
банк, официально подтверждающее подлинность его подписи на чеках.  Между
тем двое из трех экспертов Неаполитанского байка сошлись во мнении,  что
январский и февральский чеки синьора Гринлифа были подложными; такова же
точка зрения американского банка синьора Гринлифа, приславшего в Неаполь
фотокопии его подписи. Статья заканчивалась в  несколько  игривом  тоне:
"Может ли  человек  подделать  собственную  подпись?  Или  состоятельный
американец выгораживает кого-либо из своих друзей?"
   А пошли они все к черту! Дикки и сам расписывался  по-разному:  когда
он однажды в Монджибелло расписался в  присутствии  Тома,  подпись  была
одна, а на страховом полисе, который Том нашел среди бумаг Дикки, совсем
другая. Пусть выкопают все бумаги, которые он подписал за последние  три
месяца, и посмотрим, что это им даст! Они явно не заметили, что  подпись
на его письмах из Палермо тоже была подделана.
   Единственное, что его действительно интересовало, - это не  нашла  ли
полиция каких-либо улик, изобличающих Дикки как убийцу Фредди Майлза. Да
и это едва ли по-настоящему интересовало, ибо не касалось его  лично.  В
газетном киоске на Пьяцца Сан-Марко он купил "Оджи"  и  "Эпоку",  богато
иллюстрированные фотографиями малоформатные еженедельники. Они  печатали
всякую всячину, был бы "жареный факт". Но в них о розыске Дикки Гринлифа
ничего не было. Возможно, что-либо появится на следующей неделе.  Однако
фотографии  Тома  у  них  все  равно  не  будет.  Мардж  в   Монджибелло
фотографировала Дикки, но Тома не снимала никогда.
   Бесцельно слоняясь в это утро  по  городу,  в  лавке,  где  продавали
игрушки и всякую ерунду для розыгрышей, Том  купил  очки  в  такой,  как
хотел, оправе с  простыми  стеклами.  Зашел  в  собор  Святого  Марка  и
тщательно осмотрел его изнутри, хотя и ничего не видя. Виноваты  в  этом
были не очки. Он думал о том, что теперь пора объявиться, и  немедленно.
Что бы ни случилось, по чем дольше он откладывает, тем хуже для него все
обернется.  Выйдя  из  собора,  Том  с  несчастным   видом   спросил   у
полицейского, как пройти в  ближайший  участок.  Ои  и  чувствовал  себя
несчастным. Страха не  было,  но  необходимость  объявиться  в  качестве
Томаса Феликса Рипли он считал одним из  величайших  несчастий  в  своей
жизни.
   - Так, значит, вы Томас Рипли? - спросил капитан  полиции,  выказывая
не больше интереса, чем если  бы  Том  был  вдруг  нашедшейся  пропавшей
собакой. - Могу я взглянуть на ваш паспорт?
   Том подал ему паспорт.
   - Не знаю, из-за чего весь этот переполох.  Но  когда  я  прочитал  в
газетах, что меня считают пропавшим без вести... - Все это,  в  точности
как он  и  предполагал,  оказалось  до  смерти  скучным.  Полицейские  с
непроницаемыми лицами стояли вокруг и пялились на него. - Что вы  теперь
предпримете? - спросил он капитана.
   - Позвоню в Рим, - невозмутимо ответил тот, снимая трубку.
   Подождав несколько минут, пока освободится линия, капитан бесстрастно
сообщил кому-то на другом конце  провода,  что  этот  американец,  Томас
Рипли,  находится  в  Венеции.  После   нескольких   отрывочных   реплик
полицейский сказал Тому:
   - Они хотели бы повидать вас. Вы сможете сегодня выехать в Рим?
   Том нахмурил брови:
   - Я не собираюсь в Рим.
   - Я скажу им, - коротко  ответил  полицейский  и  снова  заговорил  в
трубку.
   Теперь он договаривался, чтобы полицейские из Рима приехали сюда. Том
еще раз оцепил привилегированность положения американского гражданина.
   - В какой гостинице вы остановились?
   - В "Констанце".
   Полицейский передал эту информацию в  Рим.  Потом  повесил  трубку  и
сообщил Тому, что его коллега из Рима прибудет в  Венецию  поговорить  с
ним сегодня вечером после восьми.
   - Спасибо,  -  сказал  Том,  поворачиваясь  спиной  к  унылой  фигуре
полицейского, заполнявшего какой-то бланк. Весь этот маленький спектакль
был нестерпимо скучен.
   Остаток дня Том провел в своей комнате, спокойно размышляя,  читая  и
внося дальнейшие мелкие изменения в свою внешность. Вполне возможно, что
к нему пришлют того же самого полицейского,  который  говорил  с  ним  в
Риме, лейтенанта Ровассини, или как бишь там его.  Том  подкрасил  брови
свинцовым карандашом. Целый день валялся  в  своем  коричневом  твидовом
костюме и даже оторвал пуговицу от пиджака. Дикки  был  аккуратистом,  а
Том, в противоположность ему, будет  демонстративно  неряшливым.  Он  не
стал есть ленч. Есть вообще-то и  не  хотелось,  к  тому  же  он  худел,
сбрасывая тот  килограмм,  который  набрал,  дабы  войти  в  роль  Дикки
Гринлифа. Теперь он станет еще худее,  чем  когда-либо  раньше  был  Том
Рипли.  В  его  собственном  паспорте  значился   вес   шестьдесят   два
килограмма. Дикки весил шестьдесят семь, а роста они были одного -  метр
восемьдесят семь.
   В половине десятого вечера зазвонил телефон,  и  Тому  сообщили,  что
лейтенант Роверини ждет его в вестибюле.
   - Будьте добры, попросите его подняться.
   Том подошел к креслу, в котором намеревался  сидеть,  разговаривая  с
Роверини, и отодвинул