таться с ней.  Я лежала,  прижавшись
лицом к ее плечу. Вдруг она сказала с невыразимой нежностью:
     - Как  мне  хорошо!  Этот  последний приступ кашля немного утомил меня;
кажется,  мне удастся заснуть.  Но ты не уходи,  Джен; мне хочется, чтобы ты
была со мной.
     - Я останусь с тобой, моя дорогая Элен, никто не разлучит нас.
     - Ты согрелась, детка?
     - Да.
     - Спокойной ночи, Джен!
     - Спокойной ночи, Элен!
     Мы поцеловались, и скоро обе задремали.
     Когда я  проснулась,  был  уже  день.  Меня разбудило ощущение,  что  я
куда-то лечу; я открыла глаза и увидела, что кто-то несет меня на руках: это
была няня,  она несла меня по коридору в дортуар.  Я не получила выговора за
то,  что ночью убежала к  Элен,  -  окружающим было не  до  этого.  Никто не
отвечал на мои бесчисленные вопросы.  Но день-два спустя я узнала,  что мисс
Темпль,  вернувшись на рассвете в свою комнату,  нашла меня в кроватке Элен.
Моя голова покоилась на ее плече,  мои руки обнимали ее шею. Я спала, - Элен
же была мертва.
     Ее могила -  на брокльбриджском кладбище.  В течение пятнадцати лет над
этой могилой был только зеленый холмик,  но теперь там лежит серая мраморная
плита, на которой высечено ее имя и слово "Resurgam" ["Воскресну" (лат.)].



Глава X

     До сих пор я описывала события моего неприметного существования во всех
подробностях:  первым десяти годам моей  жизни я  посвятила почти столько же
глав.  Но я  не собираюсь давать здесь настоящую автобиографию и обращаюсь к
своим  воспоминаниям только в  тех  случаях,  когда  они  могут  представить
какой-то  интерес.  Поэтому я  обхожу молчанием период жизни в  целых восемь
лет,  ибо  для  связности  моего  повествования достаточно будет  нескольких
строк.
     Когда  тиф  выполнил в  Ловуде  свою  опустошительную миссию,  эпидемия
постепенно угасла,  -  но  лишь после того,  как число ее  жертв привлекло к
нашей школе внимание общества.  Было произведено расследование и  обнаружены
факты,  вызвавшие глубокое возмущение.  Нездоровая местность, скверная пища,
которой кормили детей,  и  ее недостаточность,  гнилая стоячая вода,  убогая
одежда  и  тяжелые  условия  жизни  -  когда  все  эти  обстоятельства  были
обнаружены,  они послужили не к  чести мистера Брокльхерста,  но нашей школе
это пошло на пользу.
     Группа богатых и  благожелательных лиц,  проживавших в  этом  графстве,
пожертвовала крупные  суммы  на  постройку более  удобного  здания  в  более
здоровой местности.  Были  установлены новые  правила,  введены  улучшения в
питании и  одежде,  фонды  школы были  переданы комитету из  доверенных лиц.
Конечно,  мистер Брокльхерст благодаря своему богатству и связям не мог быть
отстранен совсем  и  остался казначеем,  но  близкое участие в  делах  школы
приняли теперь и другие люди,  более широких и просвещенных взглядов;  точно
так же и  свои обязанности инспектора он должен был делить с теми,  кто умел
сочетать   бережливость  с   благожелательностью  и   душевную  твердость  с
состраданием.  Школа,  в которую были введены все эти новшества, стала затем
действительно полезным и  уважаемым учреждением.  После ее  преобразования я
пробыла в ней восемь лет:  шесть -  в качестве ученицы и два года в качестве
учительницы;   и   я   могу   на   основании   этого   двустороннего   опыта
свидетельствовать,  что  дело в  ней было поставлено хорошо и  она приносила
несомненную  пользу.   В   течение  этих  восьми  лет  жизнь  моя  протекала
однообразно.  Однако ее  нельзя было назвать несчастливой,  так как она была
деятельна;  мне были даны все возможности получить прекрасное образование. Я
любила некоторые предметы,  стремилась преуспевать во всех, а также находила
большую радость в  том,  чтобы получать одобрение моих  наставниц,  особенно
тех,   кого  я  ценила;  таким  образом,  я  не  пренебрегала  ни  одной  из
предоставленных мне возможностей.  В старшем классе я стала первой ученицей;
потом мне  была доверена работа учительницы,  и  я  выполняла ее  с  большим
усердием в течение двух лет. Но затем во мне произошла перемена.
     Все  это  время  мисс  Темпль продолжала оставаться директрисой.  Ей  я
обязана лучшей частью моих познаний;  ее дружба, беседы с ней доставляли мне
неизменную радость;  она заменяла мне мать, наставницу, а позднее и подругу.
Однако в  то время,  которое я  описываю,  она вышла замуж и вместе со своим
мужем (священником и превосходным человеком,  достойным такой жены) уехала в
отдаленное графство - и, таким образом, была для меня потеряна.
     С того самого дня,  как она уехала,  я стала другой:  с ней исчезли все
привязанности,  которые делали для меня Ловуд чем-то  вроде родного дома.  Я
впитала в  себя что-то  от  ее  натуры,  многое из  ее особенностей -  более
серьезные мысли,  более  гармонические чувства.  Я  приучилась к  выполнению
своего долга и к порядку.  И я была спокойна,  веря,  что удовлетворен своей
жизнью.  В  глазах других,  а  зачастую и  в  моих собственных,  я  казалась
человеком дисциплинированным и уравновешенным.
     Однако судьба в образе достопочтенного мистера Нэсмита стала между мной
и  мисс Темпль.  Мне суждено было увидеть,  как она после совершения брачной
церемонии,  одетая  по-дорожному,  садится  в  почтовую  карету.  Я  следила
глазами, как эта карета поднимается на холм и затем исчезает за его хребтом.
Затем я удалилась к себе и провела в одиночестве большую половину этого дня,
так как в честь мисс Темпль уроки были частично отменены.
     Я долго ходила взад и вперед по комнате.  Мне казалось,  что я предаюсь
только сожалениям о своей утрате и стараюсь придумать, как бы ее возместить.
Но  когда,  очнувшись от  этих мыслей,  я  увидела,  что  день прошел и  уже
наступил  вечер,  мне  открылось  и  другое:  а  именно,  что  за  эти  часы
размышлений во  мне  самой произошла глубокая перемена,  моя душа сбросила с
себя все,  что  она  позаимствовала у  мисс Темпль,  -  вернее,  моя дорогая
наставница унесла с собой ту атмосферу мира и тишины,  которой я дышала в ее
присутствии, и теперь, оставшись наедине с собой, я вновь стала такой, какой
была на  самом деле,  и  во  мне проснулись былые чувства.  Не  то,  чтобы я
лишилась  опоры,  -  но  угас  какой-то  внутренний стимул;  не  спокойствие
покинуло меня,  но исчезли основания для этого спокойствия.  В  течение ряда
лет  мой  мир был ограничен стенами Ловуда:  я  ничего не  знала,  кроме его
правил и обычаев. Теперь же я вспомнила, что мир необъятен и что перед теми,
кто отважится выйти на его простор, чтобы искать среди опасностей подлинного
знания  жизни,  открывается широкое поле  для  надежд,  страхов,  радостей и
волнений.
     Я подошла к окну и открыла его.  Вот они, оба крыла столь знакомого мне
дома;  вот и сад;  вон границы Ловуда,  а дальше -  гористый горизонт... Мои
глаза миновали осе остальное и  остановились на  самом дальнем -  на голубых
вершинах:  через них  хотелось мне перебраться.  Все заключенное в  пределах
этих  скал и  пустынных лесов показалось мне  тюрьмой.  Я  следила взором за
белой  дорогой,  извивавшейся вокруг подошвы одной  из  гор  и  исчезавшей в
ущелье между  двумя склонами:  как  хотелось мне  уйти  по  этой  дороге!  Я
вспомнила тот  день,  когда ехала по  ней  в  дилижансе,  вспомнила,  как мы
спускались по ней в сумерках.  Целый век,  казалось мне,  прошел с того дня,
когда я  впервые очутилась в  Ловуде,  а  с  тех пор я  его уже не покидала.
Каникулы я  проводила в  школе:  миссис  Рид  никогда не  приглашала меня  в
Гейтсхэд;  ни она и  никто из членов ее семьи ни разу не навестили меня.  Ни
письма,   ни   весточки  из  внешнего  мира.   Школьные  правила,   школьные
обязанности,  школьные привычки и понятия,  те же голоса, лица, слова, те же
одежды,  симпатии и предубеждения - вот и все, что я знала о жизни. А теперь
я  чувствовала,  что  всего  этого  недостаточно.  В  этот  вечер я  ощутила
усталость от восьмилетней рутины.  Я хотела свободы, я жаждала ее. И я стала
молиться о  том,  чтобы мне  была  дарована свобода.  Но,  казалось,  слабое
дыхание ветерка унесло мою молитву.  Затем я  стала просить о более скромном
даре -  о  новом стимуле,  о  перемене.  Но  и  эту просьбу точно развеяло в
пространстве. Тогда я воскликнула почти в отчаянии: "Пошли мне хотя бы новое
место!"
     В это время зазвонил колокол к ужину, и мне пришлось сойти вниз.
     Я  не могла возобновить прерванный ход моих мыслей до тех пор,  пока не
улеглась в постель;  но даже и тогда учительница,  жившая со мной в комнате,
ежеминутно отвлекала меня  своей  болтовней от  тех  вопросов,  в  которые я
жаждала  углубиться.  Как  я  желала,  чтобы  мисс  Грайс  поскорей заснула!
Казалось,  стоит мне  вернуться к  той  мысли,  которая пришла мне в  голову
последней, когда я стояла у окна, и мне непременно откроется какой-то выход.
     Наконец мисс  Грайс захрапела.  Это  была тучная валлийка,  ее  носовые
рулады всегда досаждали мне.  Сегодня же я обрадовалась этим басовым звукам:
наконец-то меня оставят в покое! Мои недодуманные мысли сразу ожили.
     "Новое место!  Это выход, - рассуждала я (разумеется, про себя). - Это,
несомненно,  выход!  Именно потому,  что это звучит не слишком заманчиво. Не
то,  что сладостные слова - свобода, восторг, радость... Для меня они только
звук пустой;  они настолько далеки и  нереальны,  что прислушиваться к ним -
значит попусту терять время.  А вот работа -  это нечто реальное.  Трудиться
может всякий. Я здесь трудилась восемь лет, и все, чего я хочу теперь, - это
работать где-нибудь в другом месте.  Неужели я даже этого не смогу добиться?
Разве мое желание невыполнимо?  Нет,  нет,  это в  конце концов вовсе не так
трудно, надо только пораскинуть умом, как лучше взяться за дело".
     И я села на кровати, чтобы хорошенько все обдумать. Ночь была холодная,
я закуталась в платок и снова принялась усиленно размышлять.
     "Чего я  хочу?  Нового места,  жить в другом доме,  среди новых лиц,  в
новых обстоятельствах.  Я хочу этого потому,  что желать другого бесполезно.
Каким образом люди получают места? Они, видимо, обращаются к друзьям; у меня
же нет никого. Но ведь немало людей, у которых тоже нет никого на свете; они
все должны делать сами, сами себе помогать; как же они поступают?"
     Я  не знала,  и  ничто не подсказывало мне ответа.  Напрасно я понукала
свой мозг,  чтобы он  работал;  я  чувствовала,  как  кровь стучит у  меня в
висках.  Примерно с  час  мысли мои  были погружены в  хаос,  все путалось в
голове,  и  я  не  могла прийти ни к  какому выводу.  Разгоряченная тщетными
усилиями, я встала и начала ходить по комнате; отдернув занавеску, я увидела
в небе несколько звезд и,  наконец почувствовав, что окончательно продрогла,
забралась под одеяло.
     Однако в мое отсутствие добрая фея,  видно, положила на мою подушку тот
ответ,  которого я так добивалась. Едва я опустила на нее голову, как в моем
сознании спокойно и отчетливо прозвучали слова:  "Те,  кто ищет службы, дают
объявление в "...ширском вестнике".
     Но как? Я не знала, как даются объявления.
     И снова последовал быстрый и точный ответ:
     "Запечатай текст  объявления и  деньги  в  конверт  и  адресуй издателю
"Вестника";  отнеси его при первой возможности на почту в Лоутон;  адрес для
ответа дай:  "до востребования, Лоутонское почтовое отделение, на имя Дж. Э.
".  Ты  можешь пойти туда  справиться примерно через неделю после того,  как
пошлешь  письмо.  Если  получишь  ответ,  в  соответствии  с  ним  и  будешь
действовать".
     Я продумала этот план дважды,  трижды,  во всех деталях и, почувствовав
удовлетворение,  наконец заснула.  Я  проснулась очень рано;  и еще не успел
прозвонить звонок,  как объявление было составлено,  запечатано в  конверт и
надписан адрес. Оно гласило:
     "Молодая особа,  имеющая преподавательский опыт  (разве я  не  была два
года  учительницей?),   ищет  место  в   частном  доме  к  детям  не  старше
четырнадцати лет. (Я решила, что, так как мне самой всего восемнадцать, было
бы  неразумно брать  на  себя  руководство учениками почти  моего возраста.)
Кроме  общих  предметов,  входящих  в  школьную  программу,  преподает также
французский  язык,  рисование  и  музыку.  (Теперь,  читатель,  этот  список
предметов  обучения  показался бы  весьма  ограниченным,  но  тогда  он  был
обычен.)
     Адрес: Лоутон, в ...ширском графстве, до востребования Дж. Э. ".
     Объявление пролежало весь день в  моем ящике;  после чая я  попросила у
новой директрисы разрешения пойти в Лоутон,  чтобы сделать кое-какие покупки
для  себя  и  для  двух-трех  учительниц;  она  охотно отпустила меня,  и  я
пустилась в путь. До Лоутона было две мили; день стоял сырой, но темнело еще
не слишком рано.  Я зашла в несколько лавок, опустила письмо в почтовый ящик
и  возвратилась под проливным дождем,  промокшая до нитки,  но с облегченным
сердцем.
     Следующая неделя мне показалась очень длинной.  Наконец она прошла, как
и  все под луной,  и  вот я на склоне ясного осеннего дня опять оказалась на
дороге,  ведущей в  Лоутон.  Дорога эта была очень живописна,  она шла вдоль
речки,  послушно следуя прихотливым извивам ее русла; но в тот день я больше
думала о письмах,  которые,  может быть, ждут меня в соседнем городке, чем о
прелести лесов и вод.
     Предлогом  для  моего  путешествия  послужила  на   этот  раз  примерка
башмаков;  я быстро покончила с этим делом,  за затем прошла маленькую тихую
уличку, которая вела от лавки башмачника к почте. Почтой заведовала старушка
в черных роговых очках и черных митенках.
     - Скажите, пожалуйста, нет ли писем на имя Дж. Э. ?
     Она пристально посмотрела на меня поверх очков,  открыла какой-то ящик,
принялась шарить в  нем  и  шарила так  долго,  что  мои  надежды начали уже
угасать. Но вот она вынула оттуда конверт и в течение пяти минут изучала его
самым  внимательным образом.  Затем  она  протянула мне  письмо через  стол,
окинув меня пристальным и  недоверчивым взглядом.  Конверт был  адресован на
имя Дж. Э.
     - Только одно? - спросила я.
     - Больше нет, - отвечала она.
     Я  положила письмо  в  карман  и  направилась домой.  У  меня  не  было
возможности  вскрыть  его  сейчас  же:  правила  школы  требовали,  чтобы  я
вернулась ровно в восемь, а было уже половина восьмого.
     По  моему  возвращению меня  ждали  самые разнообразные обязанности:  я
должна была сидеть с воспитанницами во время приготовления ими уроков; затем
была моя  очередь читать молитву;  затем я  присутствовала при том,  как они
ложатся спать;  затем  ужинала вместе  с  остальными учительницами.  И  даже
тогда,  когда мы,  наконец,  разошлись по своим комнатам, мне еще предстояло
выслушивать мисс Грайс.  У нас был только огарок свечи,  и я опасалась,  что
она проболтает до  тех пор,  пока от  него ничего не останется.  К  счастью,
плотный  ужин  оказал  на  мисс  Грайс  снотворное  действие:  не  успела  я
раздеться, как она уже захрапела. В подсвечнике оставался еще кусочек свечи.
И вот я,  наконец,  извлекла письмо;  на печати была буква Ф. Я вскрыла его;
письмо было очень кратким:
     "Если  Дж.  Э.,  поместившая  объявление  в  "...ширском  вестнике"  от
последнего четверга,  обладает всеми перечисленными ею данными и  если она в
состоянии  представить  удовлетворительные рекомендации  относительно своего
поведения и своих познаний, ей может быть предложено место воспитательницы к
девятилетней девочке с вознаграждением в 30 фунтов за год.  Просьба к Дж. Э.
прислать  указанные рекомендации,  а  также  сообщить свое  имя  и  фамилию,
местожительство и другие необходимые сведения по адресу:
     Мисс Фэйрфакс, Торнфильд, близ Милкота, в ...ширском графстве".
     Я  долго  рассматривала  письмо;  почерк  был  старомодный  и  довольно
неуверенный,  -  так могла бы  писать пожилая дама.  Это обстоятельство меня
обрадовало: я все время опасалась, как бы, действуя на свой страх и риск, не
попасть в  какую-нибудь неприятную историю,  и больше всего на свете желала,
чтобы  мои  поиски  привели  к  чему-то  достойному,  приличному,  en  regle
[солидному (фр.)]. "Пожилая дама, - рассуждала я, - это уже недурно".
     Миссис Фэйрфакс!  Я  видела ее  перед собой в  черном платье и  вдовьем
чепце;  может быть,  несколько суховатая, но вежливая, - образец старомодной
английской  респектабельности,   Торнфильд!  Так,  очевидно,  называлось  ее
имение;  вероятно, чистенькая, красивая усадьба, хотя вообразить ее мне было
очень трудно.  Милкот,  в ...ширском графстве -  я мысленно представила себе
карту Англии. Да, вот они где - и графство, и город; на семьдесят миль ближе
к Лондону,  чем та отдаленная окраина, где я сейчас жила. Это обстоятельство
привлекало меня.  Мне  хотелось видеть вокруг себя  жизнь и  движение;  ведь
Милкот  большой  фабричный город,  расположенный на  берегах реки  А.;  там,
наверно суетливо и шумно,  но тем лучше.  Во всяком случае,  это будет нечто
совсем  другое,  чем  здесь.  Нельзя  сказать,  чтобы  мое  воображение было
особенно  пленено  предстоящим зрелищем  высоких  фабричных труб  и  облаков
черного дыма,  но,  размышляла я,  Торнфильд,  вероятно, находится далеко от
города.
     В эту минуту огарок догорел, и комната погрузилась во мрак.
     На  следующий день надо было предпринимать дальнейшие шаги.  Я  уже  не
могла  больше таить свои  планы,  чтобы добиться их  свершения,  приходилось
поделиться ими с окружающими.
     Принятая директрисой во время полуденной перемены,  я  сказала ей,  что
собираюсь поступить на другое место,  где жалованье будет вдвое больше того,
которое мне  платят здесь  (в  Ловуде я  получала только пятнадцать фунтов в
год);  и я просила ее изложить мое дело мистеру Брокльхерсту или кому-нибудь
другому из членов комитета,  с  тем чтобы заручиться для меня рекомендацией.
Директриса любезно  согласилась быть  посредницей.  На  следующий  день  она
рассказала обо всем мистеру Брокльхерсту, который ответил, что надо написать
миссис  Рид,   так   как  она  моя  опекунша.   Этой  даме  было  отправлено
соответствующее письмо,  на которое она ответила,  что я могу поступать, как
хочу,  ибо она уже давно отказалась от какого-либо вмешательства в мои дела.
Письмо обошло всех  членов комитета,  это  казалось мне  ужасной проволочкой
времени,  -  но я  наконец все же получила официальное разрешение изменить к
лучшему свою судьбу,  если для  этого представится случай;  кроме того,  мне
обещали,  что,  поскольку я  всегда вела себя хорошо и как учительница и как
ученица,  мне будет выдана соответствующая характеристика и  свидетельство о
моих познаниях за подписью инспектора нашего учреждения.
     Этот документ я  через месяц получила на  руки и  послала копию с  него
миссис Фэйрфакс,  которая ответила мне,  что  она  удовлетворена полученными
сведениями и  через две недели предлагает мне занять место гувернантки у нее
в доме.
     Я  приступила  к  сборам,  и  две  недели  промелькнули незаметно.  Мой
гардероб  был  не  особенно разнообразен,  хотя  вполне  соответствовал моим
потребностям,  и  я  в  один  день успела уложить свой чемодан,  тот  самый,
который восемь лет тому назад привезла из Гейтсхэда.
     Чемодан  затянули ремнями  и  наклеили на  него  ярлык.  Через  полчаса
носильщик должен  был  отнести  его  в  Лоутон,  а  я  сама  предполагала на
следующее утро отправиться туда пешком,  чтобы сесть в дилижанс. Я вычистила
свое черное дорожное платье, приготовила шляпку, перчатки и муфту, осмотрела
все ящики,  чтобы убедиться,  не забыто ли что-нибудь; и, наконец, когда все
дела  были кончены,  присела,  чтобы хоть немного отдохнуть.  Однако мне  не
сиделось на месте,  хотя я  и провела весь день на ногах.  Я ни на минуту не
могла  успокоиться,   волнение  не  покидало  меня.  Ведь  сегодняшним  днем
заканчивался целый период моей жизни,  а  завтра начинался