т; и, может быть, это высмеиванье и было остроумно, но
ему недоставало добродушия. Затем мисс Ингрэм села за рояль, - ее исполнение
было  блестящим;  она  спела,  -  и  ее  голос звучал прекрасно;  заговорила
по-французски с  матерью,  -  и выяснилось,  что она говорит отлично,  очень
бегло и с хорошим произношением.
     Мери казалась мягче и приветливее,  чем Бланш.  У нее были более нежные
черты и цвет лица несколько светлей (мисс Ингрэм была смугла,  как испанка).
Но Мери недоставало оживления, ее лицо было маловыразительно, а глаза лишены
огня.  По-видимому,  ей нечего было сказать,  и, усевшись в свое кресло, она
застыла в нем, словно статуя в нише. Обе сестры были в белоснежных туалетах.
     Считала  ли  я  теперь,  что  мисс  Ингрэм  действительно  может  стать
избранницей мистера Рочестера? Нет, я по-прежнему этого не могла бы сказать,
ведь мне  было неизвестно,  какие женщины ему нравятся.  Если его привлекала
величественность,  то величественности в ней было сколько угодно,  к тому же
она  была  весела  и  блистала  талантами.   Большинство  Мужчин,  наверное,
восхищается ею,  решила  я.  А  в  том,  что  мистер Рочестер пленен ею,  я,
кажется,  уже  имела возможность убедиться.  Последняя тень  сомнения должна
исчезнуть после того, как я увижу их вдвоем.
     Не думайте,  читатель,  что Адель все время так и сидела на скамеечке у
моих ног,  -  нет!  Когда дамы вошли,  она встала им навстречу,  почтительно
присела и сказала с важностью:
     - Здравствуйте, сударыни!
     Мисс Ингрэм насмешливо взглянула на нее и воскликнула:
     - Ах, какая куколка! Леди Лин заметила:
     - Это, вероятно, воспитанница мистера Рочестера, маленькая француженка,
о которой он говорил?
     Миссис Дэнт ласково взяла ее за руку и поцеловала в щеку. А Луиза и Эми
Эштон воскликнули:
     - Какая прелестная девочка!
     Затем они подозвали ее  к  себе,  и  она,  усевшись между ними,  начала
усиленно болтать то по-французски,  то на ломаном английской языке, завладев
вниманием не только барышень,  но и  миссис Эштон и леди Лин и чувствуя себя
на седьмом небе.
     Наконец подали кофе,  и  вошли мужчины.  Я  сидела в тени,  если только
можно было говорить о тени в этой ярко освещенной гостиной.  Оконная занавес
наполовину скрывала меня.  Снова раздвинулись драпировки. Входят мужчины. Их
группа производит внушительное впечатление.  Все они в черном. Большинство -
высокого роста;  некоторые молоды.  Генри и Фредерик Лин -  сногсшибательные
щеголи;  полковник Дэнт - видный мужчина с выправкой военного. Мистер Эштон,
окружной  судья,  держится  с  большим  достоинством;  при  совершенно белых
волосах у  него черные брови и  усы,  и  это  придает ему  вид  театрального
"благородного отца".  Лорд Ингрэм, как и его сестры, очень высок. Как и они,
он красив,  но,  подобно Мери, кажется вялым и апатичным, точно рост заменил
ему все: живость и горячность крови и даже ум.
     Но где же мистер Рочестер?
     Он  входит последним.  Я  не смотрю на арку,  но вижу его.  Я  стараюсь
сосредоточить свое внимание на спицах и петлях кошелька, который вяжу, - мне
хотелось бы думать только об этой работе и  видеть только серебряные бусинки
и  шелковые нитки,  лежащие у  меня на коленях.  Однако я отчетливо вижу его
фигуру и невольно вспоминаю нашу последнюю встречу, после того как я оказала
ему то, что он назвал важной услугой, и он держал мою руку в своей, наблюдая
за мной взглядом,  полным глубокого волнения,  доля которого относилась и ко
мне!  Как сблизил нас этот миг! Что же произошло с тех пор, что встало между
нами?  Отчего теперь мы так далеки, так чужды друг другу? Я не ждала, что он
подойдет и заговорит со мной,  поэтому нисколько не удивилась, когда он даже
не взглянув на меня,  уселся в  другом конце комнаты и принялся беседовать с
дамами.
     Как  только я  убедилась,  что  его  внимание занято ими и  что я  могу
незаметно смотреть на  него,  я  невольно устремила на  него свой взор.  Мои
глаза  не  повиновались мне,  они  то  и  дело  обращались в  его  сторону и
останавливались на  нем.  Смотреть на него доставляло мне глубокую радость -
волнующую и вместе с тем мучительную,  драгоценную,  как золото без примеси,
но  таящую в  себе острую боль.  Удовольствие,  подобное тому,  какое должен
испытывать погибающий от  жажды  человек,  который  знает,  что  колодец,  к
которому он  подполз,  отравлен,  но  все же пьет божественную влагу жадными
глотками.
     Должно быть, верна поговорка: "Не по хорошу мил, а по милу хорош". Лицо
моего  хозяина,  бледное,  смуглое,  с  угловатым массивным лбом,  широкими,
черными как смоль бровями, глубоким взглядом, резким профилем и решительным,
суровым ртом -  воплощение энергии,  твердости и воли,  - не могло считаться
красивым,  если иметь в  виду обычные каноны красоты,  но  мне  оно казалось
более  чем  прекрасным,  оно  было  для  меня  полно интереса и  неодолимого
очарования,  оно  лишало меня власти над  моими чувствами и  отдавало их  во
власть этого  человека.  Я  не  хотела любить его;  читатель знает,  какие я
делала усилия,  чтобы  вырвать из  своей души  первые побеги этой  любви;  а
теперь,  при мимолетном взгляде на него, они снова ожили и мощно зазеленели.
Он заставил меня опять полюбить его,  хотя сам, по-видимому, даже не замечал
меня.
     Я  сравнивала его с гостями.  Что значило перед ним галантное изящество
Линов,  томная элегантность лорда Ингрэма и  даже  военная осанка полковника
Дэнта!  Что  значило  все  это  в  сравнении  с  природным обаянием  мистера
Рочестера и его внутренней силой!  Меня нисколько не восхищали ни манеры их,
ни  осанка;  однако я  вполне допускала,  что большинство женщин сочло бы их
привлекательными,  красивыми,  внушительными.  И  они  же  сочли бы  мистера
Рочестера угрюмым и некрасивым. Я видела улыбки его гостей, слышала их смех.
В  мерцании свечей было,  кажется,  больше души,  чем в  этих улыбках;  звон
колокольчика был содержательнее,  чем этот смех.  И  я видела,  как улыбался
мистер Рочестер:  его суровые черты смягчились,  в  глазах вспыхнули блеск и
нежность,  взгляд стал проникновенным и ласковым.  Он говорил в эту минуту с
Луизой и  Эми  Эштон,  и  меня удивило,  как равнодушно они отнеслись к  его
взгляду, который как будто проникал в самую глубину души; я ожидала, что они
опустят глаза и  что румянец окрасит их щеки,  и  с  радостью отметила в них
всякое отсутствие волнения. "Он для них не то, что для меня, - думалось мне,
- между ними нет ничего общего,  а  между нами есть -  я  уверена в этом;  я
чувствую,  как  меня влечет к  нему,  я  понимаю тайный язык его  взглядов и
движений.  Хотя его богатство и положение в обществе и разделяют нас, в моем
уме и  в  моем сердце,  в  моей крови и  в моих нервах есть нечто,  что меня
роднит с  ним.  Неужели это я говорила себе всего несколько дней назад,  что
мое дело -  только получать от него жалованье?  Неужели это я запрещала себе
видеть в нем что-либо иное, кроме опекуна моей ученицы? Это было кощунством,
надругательством над  природой.  Все добрые,  честные,  сильные чувства моей
души  невольно  устремляются к  нему.  Я  знаю,  что  должна  скрывать  свои
переживания,  что должна убить в себе всякую надежду, должна помнить, что он
не может любить меня, - ибо, говоря, что между нами есть какое-то внутреннее
родство,  я вовсе не предполагаю, что наделена той же силой влияния и той же
способностью очаровывать,  как  и  он.  Я  хочу только сказать,  что  у  нас
одинаковые с  ним вкусы и  ощущения.  И поэтому я должна то и дело повторять
себе,  что мы разлучены навеки; но, пока я живу и мыслю, я не могу не любить
его".
     Подали кофе.  Как  только вошли мужчины,  дамы защебетали,  как птички.
Разговор становился все  громче и  веселей.  Полковник Дэнт  и  мистер Эштон
спорят о политике; их жены внимают им. Гордые вдовы - леди Лин и леди Ингрэм
- любезно беседуют.  Сэр Джордж (я забыла описать его наружность:  это очень
высокий  и  розовощекий  деревенский  джентльмен) стоит  перед  диваном,  на
котором расположились дамы,  и,  держа в  руке чашку кофе,  время от времени
вставляет слово.  Мистер Фредерик Лин уселся позади Мери Ингрэм и показывает
ей книгу с великолепными гравюрами;  она смотрит,  улыбается,  но сказать ей
нечего.  Долговязый и  флегматичный лорд  Ингрэм  стоит,  скрестив руки,  за
спинкой кресла,  на  которое уселась веселая и  живая  Эми  Эштон.  Время от
времени она поглядывает на него и трещит, как сорока; он нравится ей больше,
чем мистер Рочестер.  Генри Лин поместился на скамеечке у  ног Луизы.  Адель
примостилась тут же.  Он пытается говорить с девочкой по-французски, и Луиза
хохочет над его ошибками. Кто же будет парой Бланш Ингрэм? Она стоит у стола
одна,  грациозно склонясь над альбомом.  Видимо,  она ждет, чтобы кто-нибудь
подошел к ней; но слишком долго ждать она не намерена. Она сама подыщет себе
собеседника.
     Мистер Рочестер,  поговорив с  Эштонами,  отходит к  камину;  теперь он
один. Бланш делает несколько шагов и становится против него.
     - А мне казалось, мистер Рочестер, что вы не любите детей.
     - Так оно и есть.
     - Тогда ради чего вы  взяли на себя заботу об этой куколке (она указала
на Адель)? Где вы ее подобрали?
     - Я не подобрал ее, она была оставлена мне.
     - Вам следовало отправить ее в школу.
     - Я не мог сделать этого. Школы слишком дороги.
     - Ну,  вы,  вероятно,  держите для нее гувернантку. Я только что видела
здесь какую-то особу,  -  она ушла?  Ах нет,  она все еще сидит вон там,  за
шторой.  Вы,  конечно,  платите ей?  По-моему, это стоит не дешевле, и вам в
результате приходится содержать двоих.
     Я боялась,  или,  говоря по правде,  надеялась,  что упоминание обо мне
заставит мистера Рочестера хоть раз  взглянуть в  мою  сторону,  и  невольно
забилась поглубже в угол. Но он даже не повернул головы.
     - Я  об  этом не  подумал,  -  сказал он равнодушно,  глядя прямо перед
собой.
     - Конечно,  вы,  мужчины,  никогда не считаетесь ни с экономией,  ни со
здравым смыслом. Вы бы послушали, что говорит мама насчет гувернанток: у нас
с Мери,  когда мы были маленькими,  их перебывало по крайней мере с десяток.
Одни были отвратительны,  другие смешны.  И каждая по-своему несносна.  Ведь
правда, мама?
     - Что ты сказала, мое сокровище?
     Молодая  особа,  представлявшая собой  это  сокровище,  повторила  свой
вопрос с надлежащим пояснением.
     - Ах,  моя  дорогая,  не  упоминай о  гувернантках!  Одно это слово уже
действует мне на нервы.  Бестолковость,  вечные капризы!..  Поверьте, я была
просто мученицей! Слава богу, эта пытка кончилась.
     Тут миссис Дэнт наклонилась к благочестивой даме и что-то шепнула ей на
ухо.  По ответу я  поняла,  что миссис Дэнт напомнила ей о присутствии здесь
одной из представительниц этой проклятой породы.
     - Тем лучше,  - заявила леди. - Надеюсь, это послужит ей на пользу. - И
добавила тише,  но достаточно громко, чтобы я слышала: - Я сразу обратила на
нее  внимание.  Ведь  я  отличная  физиономистка и  читаю  на  ее  лице  все
недостатки этой породы.
     - Какие же это недостатки, мадам? - громко спросил мистер Рочестер.
     - Я вам на ухо скажу,  какие,  - ответила она и трижды многозначительно
качнула своим тюрбаном.
     - Но мое любопытство пройдет, оно жаждет удовлетворения именно сейчас.
     - Спросите у Бланш, она ближе к вам, чем я.
     - О,  не отсылай его ко мне, мама. Я могу сказать обо всем этом племени
только одно:  они несносны!  Правда, я не слишком от них пострадала и скорее
старалась им  сама  насолить.  Какие проделки мы  с  Теодором устраивали над
нашей мисс Уилсон,  и миссис Грейс, и мадам Жубэр! Мери была слишком большой
соней,  чтобы участвовать в  таких шалостях.  Особенно смешно было  с  мадам
Жубэр.   Мисс  Уилсон  была  жалким,   болезненным  существом,  слезливым  и
ничтожным,  и она не стоила того,  чтобы с ней бороться, а миссис Грэйс была
груба и бесчувственна,  на нее ничто не действовало.  Но бедная мадам Жубэр!
Как сейчас вижу ее ярость, когда мы, бывало, окончательно выведем ее из себя
- разольем чай, раскрошим на полу хлеб с маслом, начнем подбрасывать книги к
потолку  и  оглушительно стучать линейкой по  столу  и  каминными щипцами по
решетке. Теодор, ты помнишь это веселое время?
     - Да,  конечно,  помню,  -  грассируя,  отозвался лорд Ингрэм. - Бедная
старушенция обычно кричала: "Ах, гадкие дети!" А тогда мы начинали читать ей
нотации за то,  что она дерзает учить таких умных детей,  как мы, а сама так
невежественна.
     - Да,  я помню. А потом, Тедо, я помогала тебе изводить твоего учителя,
этого бедного мистера Вининга,  ходячую проповедь,  как мы  его звали.  Он и
мисс Уилсон осмелились влюбиться друг в друга,  -  по крайней мере мы с Тедо
так решили.  Нам удалось подметить нежные взгляды и вздохи, которые казались
нам признаками de la belle passion [нежных чувств (фр.)], и все скоро узнали
о нашем открытии.  Мы воспользовались им для того, чтобы выжить их из нашего
дома.   Мамочка,  как  только  узнала  об  этой  истории,  усмотрела  в  ней
безнравственные тенденции. Разве не так, леди мать?
     - Разумеется,  душа моя,  и  я  была права.  Поверь,  существует тысяча
причин,  по  которым  любовные интрижки между  гувернантками и  учителями не
могут быть допущены ни на мгновение ни в одном порядочном доме. Во-первых...
     - Помилосердствуй,  мама, избавь нас от перечислений. Право же, мы сами
все  это  знаем:   опасность  дурного  примера  для  невинных  детских  душ,
рассеянность влюбленных - и отсюда пренебрежение своими обязанностями; затем
взаимное их  понимание и  поддержка,  а  отсюда  дерзость,  мятеж  и  полный
беспорядок. Я права, баронесса Ингрэм из Ингрэм-парка?
     - Мой чистый ангел, ты права, как всегда.
     - Тогда не о чем больше и говорить. Давайте переменим тему.
     Эми Эштон,  которая не слышала или не обратила внимания на этот приказ,
заявила своим кротким голоском маленькой девочки:
     - А мы с Луизой тоже дразнили нашу гувернантку,  но она была так добра,
что все решительно переносила.  Ничем нельзя ее  было вывести из  себя.  Она
никогда на нас не сердилась. Ведь верно, Луиза?
     - Никогда!  Мы могли делать что угодно:  шарить в  ее столе или рабочей
корзинке,  все перевернуть вверх дном в ее ящиках.  Она была так добродушна,
что давала нам все, чего бы мы ни попросили.
     - Ну,  - заметила мисс Ингрэм с саркастической усмешкой, - кажется, все
теперь займутся воспоминаниями о  своих гувернантках.  Во  избежание этого я
еще раз предлагаю другую тему. Мистер Рочестер, вы поддерживаете меня?
     - Сударыня, я поддерживаю вас в этом, как и во всем остальном.
     - Тогда беру дальнейшее на себя. Сеньор Эдуардо, вы нынче в голосе?
     - Донна Бианка, если вы прикажете, я буду в голосе.
     - А тогда,  сеньор, слушайтесь моего королевского приказа - приведите в
готовность ваши  легкие  и  другие  вокальные  органы,  чтобы  служить  моим
желаниям.
     - Кто  не  захочет быть Риччио [Риччио Давид (1540-1566) -  итальянский
музыкант, фаворит Марии Стюарт, королевы Шотландской] при столь божественной
Мери?
     - Бросьте  вашего  Риччио!   -   воскликнула  она,  тряхнув  кудрями  и
направляясь к  роялю.  -  Я  считаю,  что  скрипач  Давид  был  препротивным
субъектом,  черный Босвел [Босвел Джемс  Хэпберн (1536-1578)  -  шотландский
аристократ.  Был  женат  на  Марии  Стюарт]  нравится  мне  гораздо  больше.
По-моему,  мужчина ничего не  стоит,  если в  нем нет чего-то  дьявольского.
Пусть история говорит что  угодно,  но,  мне кажется,  он  был как раз таким
диким,  неистовым героем злодейского типа,  какому я  согласилась бы  отдать
свою руку.
     - Джентльмены,  вы слышите? Кто из вас больше всего похож на Босвела? -
воскликнул мистер Рочестер.
     - Я бы сказал, что, пожалуй, вы, - отозвался полковник Дэнт.
     - Клянусь честью,  я  вам  чрезвычайно благодарен!  -  отозвался мистер
Рочестер.
     Мисс Ингрэм,  с горделивой грацией усевшись за рояль, расправила вокруг
себя   пышные  складки  своей   белоснежной  одежды  и   заиграла  бравурное
вступление. Вместе с тем она продолжала говорить. Очевидно, она была сегодня
в ударе. Ее речи и выражение лица были предназначены, казалось бы, для того,
чтобы  не   только  вызывать  восхищение,   но  прямо-таки  ослеплять  своих
слушателей.   Сегодня  она,   видимо,   собиралась  показать  себя  особенно
бесшабашной и смелой.
     - О,  мне так надоели наши теперешние молодые люди! - восклицала Бланш,
исполняя  оглушительные пассажи  на  рояле.  -  Бедные,  ничтожные существа,
которые не  смеют шага сделать за  решетку папиного парка и  даже до решетки
боятся дойти без маминого позволения и  охраны.  Это люди,  которые только и
заняты своим красивым лицом,  белыми руками и  маленькими ногами.  Как будто
настоящему  мужчине  нужна  красота!   Как  будто  очарование  не   является
исключительным преимуществом женщины,  ее  законным достоянием и  наследием!
Некрасивая женщина -  это просто оскорбление природе. От мужчин же требуется
только одно -  сила и решительность. Пусть их девизом будет охота, стрельба,
война,  -  все остальное вздор.  Будь я  мужчиной,  мой девиз был бы  именно
таков.
     - Когда я решу выйти замуж,  - продолжала она, сделав паузу, хотя никто
ей не возражал,  - я найду себе такого мужа, который не будет соперничать со
мной в красоте, а скорее будет оттенять ее. Я не потерплю соперника у своего
престола,  моя власть должна быть безраздельна;  я хочу,  чтобы он любовался
только  мной,  а  не  собственным отражением в  зеркале.  А  теперь,  мистер
Рочестер, пойте, я буду вам аккомпанировать.
     - Повинуюсь.
     - Вот  песенка корсара.  Вы  знаете  теперь мое  отношение к  корсарам.
Поэтому спойте ее con spirite [с воодушевлением (ит.)].
     - Приказания,  исходящие из уст мисс Ингрэм,  кажется,  воспламенили бы
стакан снятого молока.
     - Берегитесь!  Если вы не сумеете мне угодить, я пристыжу вас, показав,
как нужно исполнять такие вещи.
     - Вы  хотите выдать мне премию за неспособность?  Теперь я  уж наверное
провалюсь.
     - Ну,   смотрите!   Если  вы  это  сделаете  нарочно,   я  вам  назначу
соответствующее наказание.
     - Мисс Ингрэм должна быть снисходительна,  так  как она может возложить
наказание, превышающее человеческие силы.
     - Объясните, что это значит? - приказала молодая дама.
     - Извините меня,  сударыня, никаких объяснений здесь не нужно. Чуткость
должна подсказать вам,  что ваша нахмуренная бровь уже является серьезнейшим
наказанием.
     - Пойте, - снова приказала Бланш и заиграла громкий аккомпанемент.
     "Теперь я могу ускользнуть", - решила я. Но звуки, раздавшиеся вслед за
тем,  заставили меня остановиться.  Миссис Фэйрфакс говорила,  что у мистера
Рочестера прекрасный голос,  -  и действительно, у него был глубокий, мощный
бас,  в  который он вкладывал особое чувство,  особую выразительность.  Этот
голос проникал в  сердце и  странно волновал.  Я  подождала,  пока последний
глубокий и  полный  звук  замер  и  снова  зажурчал прерванный на  мгновение
разговор.  Тогда я  выбралась из своего уголка и  вышла через боковую дверь,
которая,  к счастью, находилась поблизости. Я очутилась в узеньком коридоре,
ведущем в холл.  Сделав несколько шагов,  я заметила, что у меня развязалась
ленточка туфли,  и  чтобы  завязать ее,  опустилась на  колено  на  ковер  у
подножия лестницы.  В это время за мной открылась дверь из столовой.  Кто-то
из мужчин вышел оттуда.  Я  торопливо поднялась и  очутилась лицом к  лицу с
мистером Рочестером.
     - Как вы поживаете? - спросил он.
     - Очень хорошо, сэр.
     - Отчего вы не подошли и не поговорили со мной в гостиной?
     Мне казалось,  что я могла задать ему тот же вопрос; но я не осмелилась
и просто сказала:
     - Я не решилась беспокоить вас, так как вы, види