мо, были заняты, сэр.
     - Что вы делали в мое отсутствие?
     - Ничего особенного, занималась, как обычно, Аделью.
     - И стали гораздо бледней, чем были. Я увидел это с первого же взгляда.
Что случилось?
     - Решительно ничего, сэр.
     - Вы не простудились в ту ночь, когда едва не утопили меня?
     - Ничуть.
     - Вернитесь в гостиную, вы убегаете слишком рано.
     - Я устала, сэр.
     Он с минуту смотрел на меня.
     - И чем-то огорчены, - сказал он. - Чем? Расскажите мне!
     - Ничем, решительно ничем. Я не огорчена.
     - А я утверждаю,  что огорчены.  И настолько, что еще одно слово - и на
ваших глазах выступят слезы,  -  видите,  они уже появились, сверкают, и вот
уже  одна  капля катится по  щеке.  Если бы  у  меня было время и  я  бы  не
опасался,  что  какой-нибудь сплетник слуга  пройдет здесь,  я  бы  все-таки
добился от вас,  в чем дело.  Ну, на сегодня отпускаю вас. Но имейте в виду,
что,  пока здесь мои гости,  я  хочу,  чтобы вы появлялись в гостиной каждый
вечер; таково мое желание, пожалуйста, не пренебрегайте им. А теперь идите и
пришлите Софи за Аделью.  Спокойной ночи, моя... - он смолк, прикусил губу и
торопливо вышел.



Глава XVIII

     Дни в Торнфильдхолле проходили весело и в суете.  Как отличались они от
первых трех  месяцев,  которые я  провела под  этой  крышей,  полных тишины,
однообразия и  уединения!  Казалось,  отсюда изгнаны все  печальные чувства,
забыты все мрачные воспоминания.  Везде была жизнь, все было полно движения.
Нельзя было пройти по  коридору,  раньше столь тихому,  или войти в  одну из
парадных комнат,  раньше столь пустынных, не встретив хорошенькую камеристку
или элегантного камердинера.
     Кухня, буфетная, людская, столовая, вестибюль - всюду было полно людей,
а  гостиные пустели только тогда,  когда голубое небо и  волшебный солнечный
свет  чудесного весеннего дня  звали гостей в  парк.  Но  даже  когда погода
испортилась и дождь зарядил на несколько дней, это не повлияло на настроение
гостей.    Домашние   развлечения   стали   только   более   оживленными   и
разнообразными,  вследствие того,  что  прогулкам на  открытом  воздухе  был
положен конец.
     В  первый  вечер,  когда  решили переменить программу,  я  была  крайне
озадачена:  все заговорили об игре в шарады,  а я,  по своему невежеству, не
понимала,  что это значит. Были призваны слуги, обеденные столы передвинуты,
свечи перенесены, стулья расставлены полукругом перед аркой. Мистер Рочестер
и  другие джентльмены отдавали распоряжения,  а дамы порхали вверх и вниз по
лестницам,  то  и  дело  слышались  звонки,  которыми  они  призывали  своих
горничных.  Была приглашена миссис Фэйрфакс и запрошена о том, какие имеются
в  доме  запасы  одежды,  шалей  и  всякого рода  декоративных тканей.  Были
осмотрены  гардеробы на  третьем  этаже,  и  горничные притащили вниз  груды
парчовых платьев,  атласных камзолов,  черных  шелковых плащей  и  кружевных
жабо; часть вещей была отобрана и отнесена в гостиную.
     Тем  временем мистер  Рочестер снова  пригласил дам  и  теперь  отбирал
некоторых из них в свою группу.
     - Мисс Ингрэм, конечно, пойдет ко мне. - Затем он выбрал обеих барышень
Эштон и миссис Дэнт.  Он взглянул на меня:  я случайно оказалась неподалеку,
так как застегивала миссис Дэнт расстегнувшийся браслет.
     - А вы будете играть? - спросил он.
     Я отрицательно покачала головой, очень опасаясь, как бы мистер Рочестер
не  вздумал настаивать;  но  он  этого  не  сделал и  разрешил мне  спокойно
вернуться на мое обычное место.
     Мой хозяин и его группа скрылись за драпировкой. Остальное общество, по
указанию полковника Дэнта,  расселось на стульях,  расставленных полукругом.
Один из джентльменов,  мистер Эштон,  видимо, заметив меня в углу, предложил
пригласить и меня в их компанию. Но леди Ингрэм запротестовала:
     - Нет,  -  услышала я ее слова.  -  Разве вы не видите, что она слишком
глупа?
     Вскоре зазвонил колокольчик,  и  занавес поднялся.  В  глубине высилась
крупная фигура сэра Джорджа Лина (которого мистер Рочестер также пригласил в
свою группу), закутанная в белую простыню. Перед ним на столе лежала большая
раскрытая книга.  Рядом стояла Эми Эштон, в плаще мистера Рочестера, и также
держала в  руках  книгу.  Кто-то  незримый весело названивал в  колокольчик.
Тогда Адель (которая потребовала,  чтобы ее  тоже включили в  игру) выбежала
вперед и разбросала на полу цветы из корзины, висевшей у нее на руке. Но вот
появилась величественная мисс Ингрэм,  во  всем белом,  с  длинной вуалью на
голове и  в венке из роз.  Рядом с ней выступал мистер Рочестер;  они вдвоем
приблизились к  столу и  опустились на  колени;  миссис Дэнт и  Луиза Эштон,
также одетые в белое,  стали позади. Последовала церемония в виде пантомимы,
в  которой нетрудно было  узнать  церемонию брачного обряда.  Когда  он  был
окончен, полковник Дэнт и его группа посовещались шепотом, и затем полковник
возгласил:
     - Брайд! [Невеста (англ.)]
     Мистер Рочестер поклонился, и занавес был опущен.
     Наступил довольно длинный перерыв,  затем занавес снова поднялся. Перед
зрителями  открылась  более  тщательно  подготовленная  сцена.   Как  я  уже
упоминала,  из  столовой в  гостиную вели две ступеньки.  И  вот примерно на
расстоянии ярда от  них мы  увидели большой мраморный бассейн,  в  котором я
узнала одну из  достопримечательностей нашей оранжереи;  бассейн этот обычно
стоял окруженный тропическими растениями,  и  в  нем  плавали золотые рыбки.
Очевидно, доставить сюда это громоздкое сооружение стоило немалых трудов.
     На  полу возле бассейна сидел мистер Рочестер,  в  одежде из  восточных
тканей и с тюрбаном на голове. Его темные глаза, смуглая кожа и резкие черты
как  нельзя  больше  соответствовали такому костюму:  он  выглядел настоящим
восточным эмиром,  героем экзотической легенды. Затем появилась мисс Ингрэм.
На ней было также восточное одеяние -  широкий алый шарф опоясывал ее бедра,
на голове был вышитый платок,  ее чудесные руки были обнажены до плеч; одной
рукой она грациозно поддерживала на  голове кувшин.  Ее фигура,  черты лица,
весь  ее  облик  наводили  на  мысль  об  иудейской принцессе патриархальных
времен, и таковую она, видимо, и должна была изображать.
     Она  приблизилась  к  бассейну  и  склонилась  над  ним,  словно  желая
наполнить кувшин, затем снова поставила его на голову. Но вот сидевший возле
бассейна обратился к ней с просьбой. Она поспешно опустила руку с кувшином и
дала ему напиться.  Тогда он вынул из-за пазухи шкатулку, открыл ее и извлек
оттуда  драгоценные  браслеты  и  серьги.  Женщина  изобразила  удивление  и
восторг.  Преклонив колена,  он сложил сокровища к ее ногам.  Она взглядом и
жестами выразила недоверие и радость. Незнакомец надел браслеты на ее руки и
вдел  серьги ей  в  уши.  Это  были  Елеазар и  Ревекка;  не  хватало только
верблюдов.
     И снова группа отгадывающих склонилась друг к другу головами. Очевидно,
они не  могли решить,  какое слово или слог изображены в  этой сцене.  Тогда
полковник Дэнт попросил представить целое. Занавес снова опустился.
     Когда  он  поднялся в  третий  раз,  открылась только  часть  гостиной,
остальное пространство было скрыто ширмой,  задрапированной какой-то  грубой
темной материей. Мраморный бассейн исчез. На его месте стоял деревянный стол
и  кухонная табуретка.  Все  это  освещалось тусклым светом фонаря,  так как
свечи были погашены.
     На этом мрачном фоне выделялась фигура человека; он сидел, стиснув руки
на коленях и опустив глаза.  Я узнала мистера Рочестера,  хотя его лицо было
загримировано и  одежда в беспорядке (рубаха свисала с одного плеча,  словно
была порвана во время драки),  а  выражение отчаяния и злобы и растрепанные,
торчащие волосы действительно изменили его лицо до неузнаваемости.  Когда он
сделал движение, звякнула цепь: на его руках были кандалы.
     - Брайдуэлл!  [Брайд -  невеста;  уэлл -  колодец (англ.). Все вместе -
тюрьма в Англии] - воскликнул полковник Дэнт; и шарада была разгадана.
     Через некоторое время, понадобившееся исполнителям, чтобы переодеться в
обычную одежду,  они возвратились в  столовую.  Мистер Рочестер вел под руку
мисс Ингрэм. Она расхваливала его игру.
     - Знаете ли вы,  - сказала Бланш, - что из всех трех образов мне больше
всего понравился последний.  О,  живи вы  немного раньше,  какой обаятельный
разбойник с большой дороги из вас вышел бы!
     - Я всю краску смыл с лица? - спросил он, повернувшись к ней.
     - Увы,  да. Как жалко. Ничто так не идет к вашему лицу, как этот резкий
кармин.
     - Значит, вы могли бы полюбить разбойника с большой дороги?
     - Интереснее  английского  разбойника  может  быть  только  итальянский
бандит. А его способен превзойти только левантийский пират.
     - Ну,  кто бы я ни был, помните, что вы моя жена. Мы были обвенчаны час
тому назад в присутствии всех этих свидетелей.
     Она заулыбалась и густо покраснела.
     - А теперь, Дэнт, - продолжал мистер Рочестер, - ваша очередь.
     И  когда  новая  группа  удалилась,  мистер Рочестер и  остальные гости
уселись на стульях перед аркой. Мисс Ингрэм села по правую руку от него, все
прочие разместились по  обе  стороны от  них.  Но  теперь я  не  смотрела на
актеров.  Я уже не ждала с интересом,  чтобы поднялся занавес.  Мое внимание
было целиком поглощено зрителями. Мой взгляд, до того устремленный на сцену,
теперь неотрывно следил за  сидевшими на просцениуме.  Какую шараду разыграл
полковник Дэнт и  его группа,  какое они выбрали слово и как его изобразили,
мне уже трудно было бы  вспомнить,  Но  я  до  сих пор вижу,  как совещались
зрители после каждой сцены,  вижу,  как мистер Рочестер повертывается к мисс
Ингрэм,  а мисс Ингрэм повертывается к нему,  вижу,  как она склоняет к нему
голову,  так,  что ее  черные кудри почти касаются его плеча и  задевают его
щеки,  слышу их шепот,  ловлю взгляды,  которыми они обмениваются; и сейчас,
вспоминая об этом, я испытываю те самые чувства, какие испытывала тогда.
     Я  уже  говорила  вам,  читатель,  что  привыкла  восхищаться  мистером
Рочестером.  Так не  могла же я  перемениться к  нему только оттого,  что он
перестал на меня обращать внимание и все это время ни разу не взглянул в мою
сторону; оттого, что все его внимание было приковано к знатной даме, которая
настолько презирала меня, что опасалась задеть краем платья, а если случайно
взор ее темных и властных глаз падал на меня, тотчас же отводила его, словно
я была недостойна даже ее взгляда. Не могла же я перемениться к нему оттого,
что  знала о  его  предстоящем браке с  упомянутой дамой и  ежедневно видела
подтверждение этому в  ее горделивой уверенности,  что так и будет,  оттого,
что я видела его ухаживания за ней,  -  правда,  он ухаживал на особый лад -
небрежно,  словно вызывая ее на то,  чтобы она сама искала его внимания.  Но
тем больше было в  этой небрежности обаяния,  а  в этой гордости -  какой-то
притягательной силы.
     Нет,  во  всем этом не  было ничего,  что могло бы охладить или изгнать
любовь,  но достаточно для того,  чтобы вызвать отчаяние.  А также - скажете
вы,  читатель, - чтобы пробудить ревность. Но разве женщина в моем положении
могла ревновать к женщине,  подобной мисс Ингрэм?  Нет,  я не ревновала.  Ту
боль,  которую я  испытывала,  трудно назвать этим  словом.  Мисс  Ингрэм не
стоила ревности, она была слишком ничтожна, чтобы вызывать подобное чувство.
Простите мне  этот  кажущийся парадокс,  но  я  имею в  виду именно то,  что
сказала.  Она казалась очень эффектной,  но  лишенной всякой естественности;
она обладала красивой внешностью,  была блестяще образованна,  но  ее ум был
беден и сердце черство;  ничто не произрастало на этой почве,  никакие плоды
не  могли освежить вас здесь своей сочностью.  Она не была добра;  в  ней не
чувствовалось ничего  своего,  она  повторяла книжные фразы,  но  никогда не
отстаивала собственных убеждений,  да и не имела их. Она толковала о высоких
чувствах,   но  участие  и  жалость  были  чужды  ей,  а  также  нежность  и
правдивость. В этом смысле она то и дело выдавала себя, - хотя бы, например,
тем, с каким презрением и недоброжелательством относилась к маленькой Адели.
Она вечно отсылала ее  от себя с  каким-нибудь обидным словом,  если девочка
слишком приближалась к ней, а иногда просто выгоняла из комнаты и обращалась
с  ней  холодно и  насмешливо.  Но,  кроме моих,  были  еще  глаза,  которые
наблюдали за  проявлениями ее  характера,  -  наблюдали пристально,  упорно,
хитро. Да, будущий жених, сам мистер Рочестер, установил наблюдение за своей
предполагаемой невестой;  и вот это-то его коварство и настороженность,  его
полнейшее  понимание  всех  недостатков  его   избранницы,   это   очевидное
отсутствие всякой страсти в  его чувстве к ней и вызывали во мне нестерпимую
боль.
     Я  видела,  что он собирается жениться на ней по причинам семейного или
политического характера,  -  оттого, что ее положение и связи подходили ему,
но  я  чувствовала,  что  он  не  отдал ей  своей любви и  что  при  всех ее
совершенствах она не  могла завоевать это сокровище.  Бот тут-то  и  таилась
причина моих постоянных мук  и  терзаний,  поэтому меня и  сжигал неугасимый
огонь: она была неспособна очаровать его.
     Если бы она победила его и он,  покорившись ее власти, искренне положил
бы к ее ногам свою любовь, я закрыла бы лицо свое, отвернулась бы к стенке и
(выражаясь фигурально) умерла бы для них.  Будь мисс Ингрэм женщина доброй и
благородной души, наделенная силой чувства, пылкостью, великодушием, умом, я
бы  выдержала бой  с  двумя  тиграми  -  ревностью и  отчаянием.  Пусть  они
разорвали  и   уничтожили  бы  мое  сердце,   но  сознание  ее  неизмеримого
превосходства дало бы мне покой до конца моих дней. И чем больше было бы это
превосходство и чем искреннее мое признание его, тем глубже и спокойнее было
бы  мое отречение.  Но постоянно видеть,  как мисс Ингрэм старается покорить
мистера Рочестера и как она все вновь и вновь терпит поражение,  видеть, как
каждая пущенная ею стрела неизменно пролетает мимо цели, в то время как сама
она  горделиво торжествует победу,  хотя эта гордость и  самоуверенность все
более и  более отдаляют ее  от цели:  видеть все это -  значило находиться в
непрестанном волнении и подвергать себя вечным терзаниям.
     Взирая на эти безуспешные попытки,  я ведь представляла себе и то,  как
она могла добиться успеха.  Эти стрелы, метившие в грудь мистера Рочестера и
безобидно падавшие к  его  ногам,  могли -  я  это знала,  -  пущенные более
искусной рукой,  пронзить его  гордое сердце,  вызвать любовь в  его угрюмом
взгляде и мягкость в насмешливом лице; но еще лучше, еще успешнее можно было
выиграть эту битву без всякого оружия.
     "Отчего ее чары не действуют на него,  раз ей выпало счастье находиться
к нему столь близко?  -  спрашивала я себя.  -  Нет, она, вероятно, не любит
его, не питает к нему истинного чувства. Если бы мисс Ингрэм любила его, она
бы  так  щедро не  рассыпала золото своих улыбок,  не  бросала б  ему  таких
многозначительных взглядов,  не  возводила так  умильно  глаза  к  небу,  не
расточала столько внимания!" Мне казалось, что если бы она спокойно сидела с
ним рядом, меньше говорила и меньше смотрела на него, она бы скорее покорила
его сердце.  Как часто я  видела на его лице совсем иное выражение,  чем эта
холодная сдержанность, хотя мисс Ингрэм так настойчиво заигрывает с ним. Это
другое выражение появлялось само  собой,  его  нельзя было  вызвать никакими
ухищрениями  и  рассчитанными  маневрами,  его  надо  было  просто  принять,
отвечать на то, о чем он спрашивал, без всяких претензий, обращаться к нему,
когда  это  было  нужно,   без  всяких  ужимок,  -  и  тогда  это  выражение
усиливалось,  становилось все  ласковее  и  естественнее и  согревало сердце
благодатным теплом.  "Сможет ли  она  угодить ему,  когда они поженятся?  Не
думаю,  чтобы ей  это удалось.  А  почему бы  и  нет?  Его жена могла бы,  я
уверена, чувствовать себя счастливейшей женщиной на свете".
     До сих пор я  не сказала ничего в  осуждение планов мистера Рочестера -
его  предполагаемой женитьбы из  чисто светских соображений.  Узнав об  этом
впервые, я удивилась: как это у него могла быть подобная цель? Я считала его
человеком,  на  которого в  выборе жены едва ли могут влиять столь банальные
мотивы;  но чем больше я  размышляла о положении и воспитании их обоих,  тем
меньше чувствовала себя вправе осуждать его или мисс Ингрэм за  то,  что они
поступают согласно взглядам и  принципам,  внушавшимся им,  без сомнения,  с
раннего детства.  Все люди их круга следовали этим принципам:  вероятно, для
этого имелись причины,  смысл которых оставался для  меня  недоступным.  Мне
казалось,  что,  будь я  на его месте,  я  слушалась бы только голоса своего
сердца.  Тут  как будто не  могло быть сомнений.  Но  самая очевидность этой
истины  рождала  во   мне   догадку,   что  существуют  какие-то   серьезные
препятствия, о которых я ничего не знаю. Иначе весь мир вел бы себя так, как
мне представлялось естественным.
     Однако я замечала,  что не только в этом вопросе, но и во многом другом
становлюсь все снисходительнее к моему хозяину.  Постепенно я забывала о тех
недостатках,  к  которым  была  так  чувствительна первое  время.  Вначале я
стремилась изучить все стороны его характера,  хорошие и дурные,  и, взвесив
их, составить о нем справедливое суждение. Теперь же я ничего дурного уже не
замечала.  Его насмешливость,  его резкость,  когда-то  неприятно поражавшие
меня,  теперь казались мне как бы приправой к изысканному блюду:  острота ее
раздражает  небо,  но  без  нее  пища  казалась  бы  пресной.  Что  касается
загадочного выражения,  которое  появлялось  порой  в  его  глазах,  поражая
внимательного наблюдателя,  и снова исчезало,  едва вы, успевали заглянуть в
эти  темные глубины,  то  я  затруднялась сказать,  было ли  оно угрюмым или
печальным, многозначительным или безнадежным. Это выражение раньше повергало
меня  в  трепет,   словно,  бродя  по  склону  потухшего  вулкана,  я  вдруг
чувствовала, что земля подо мной колеблется, и видела перед собой разверстую
пропасть; я и теперь улавливала в его лице такое выражение, но сердце уже не
замирало в  груди,  и,  вместо того чтобы бежать без  оглядки,  мне хотелось
подойти  поближе,   проникнуть  в  эту  тайну.   Мисс  Ингрэм  казалась  мне
счастливой:  настанет день,  когда  она  сможет  заглянуть в  эту  пропасть,
разгадать ее загадки и изучить их природу.
     Но в то время как все мои помыслы были поглощены только моим хозяином и
его будущей невестой и  я замечала только их,  слышала только их разговоры и
наблюдала за  их  движениями,  которые были полны для  меня скрытого смысла,
остальная компания развлекалась как умела. Леди Лин и леди Ингрэм продолжали
величественно беседовать,  кивая друг другу своими тюрбанами, наподобие двух
разряженных марионеток,  и симметрически воздевая к небу четыре руки,  чтобы
выразить изумление, негодование или ужас, - в зависимости от того, о ком или
о  чем  они  судачили.  Кроткая миссис Дэнт беседовала с  добродушной миссис
Эштон,  и  время от времени обе дамы удостаивали и  меня любезного слова или
приветливой улыбки.  Сэр Джордж Лин, полковник Дэнт и мистер Эштон спорили о
политике,  о  делах  графства,  о  судебных процессах.  Молодой лорд  Ингрэм
флиртовал с Эми Эштон;  Луиза занималась музыкой с одним из молодых Линов, а
Мери  Ингрэм томно  выслушивала любезности другого Лина.  Иногда они,  точно
сговорившись,  переставали играть свои роли и  прислушивались к игре главных
актеров,  ибо  в  конце  концов  мистер  Рочестер  и  столь  непосредственно
связанная с ним мисс Ингрэм составляли жизнь и душу всей компании. Если он в
течение часа отсутствовал, гостями овладевали заметное ун