ой прихоти он оказался во власти
этой  женщины  и  она  теперь  оказывает тайное  влияние  на  его  поступки,
пользуясь его прошлым,  от которого он не в  силах отмахнуться,  которого не
может забыть?"  Но  тут  мне представились с  такой отчетливостью квадратная
плоская фигура миссис Пул и ее незначительное,  сухое,  топорное лицо, что я
сказала себе:  "Нет, невозможно! Мое предположение не может быть верным!" "И
все же, - продолжал тайный голос, живущий в сердце каждого из нас, - ты ведь
тоже некрасива,  а мистеру Рочестеру как будто нравишься;  во всяком случае,
тебе это не раз казалось.  А что было этой ночью? Вспомни его слова, вспомни
его взгляд, его голос!"
     Я слишком хорошо помнила все - и слова, и взгляд, и тон, и в эту минуту
снова живо их себе представила.  Я вошла в классную комнату, Адель рисовала.
Я  наклонилась над ней и стала водить ее карандашом.  Вдруг она с изумлением
посмотрела на меня.
     - Что с вами, мадемуазель? - спросила она. - Ваши пальцы дрожат, а щеки
у вас красные, как вишни!
     - Просто я наклонилась,  Адель,  и кровь прилила к моим щекам.  - И она
продолжала рисовать, а я продолжала думать.
     Я  поспешила отогнать ужасные предположения,  которые возникли у меня в
отношении Грэйс Пул.  Они казались мне отвратительными.  Я мысленно сравнила
себя с ней и нашла, что мы все же совсем разные. Бесси Ливен однажды сказала
мне,  что я  настоящая леди,  -  и она сказала правду:  я и чувствовала себя
такой.  А  ведь теперь я  выглядела гораздо лучше,  чем  тогда,  когда Бесси
видела меня. Я пополнела и посвежела, стала живей и здоровей, так как узнала
целящую силу светлых надежд и беспечных радостей.
     "Скоро вечер,  -  сказала я себе, взглянув в окно. - За целый день я не
слышала в доме ни голоса мистера Рочестера,  ни его шагов; но, несомненно, я
его сегодня еще увижу".  Утром я боялась этой встречи, а теперь желала ее, и
меня все больше охватывало нетерпение.
     Когда  сумерки окончательно сгустились и  Адель ушла  от  меня  вниз  в
детскую,   поиграть  с   Софи,   я   уже  горячо  желала  этой  встречи.   Я
прислушивалась,   не  зазвонит  ли  внизу  колокольчик,   не  поднимется  ли
кто-нибудь наверх, чтобы позвать меня; иногда мне казалось, что я слышу шаги
самого мистера Рочестера, и я оборачивалась к двери, ожидая, что она вот-вот
откроется и он войдет. Но дверь не открывалась, и только все гуще становился
мрак за окном.  Однако было еще не поздно,  мистер Рочестер нередко присылал
за мной и  в семь и в восемь вечера,  а теперь только шесть.  Наверное,  мои
ожидания не  будут  обмануты -  именно сегодня,  когда  мне  столько хочется
сказать ему. Я решила опять навести его на разговор о Грэйс Пул и послушать,
что он мне ответит.  Я решила прямо спросить его,  считает ли он, что именно
она покушалась на него прошлой ночью, и если да, то почему он держит в тайне
это  преступление.  Меня  нимало  не  заботило то  обстоятельство,  что  мое
любопытство может  раздражить  его;  мне  доставляло особое  удовольствие то
сердить его,  то снова успокаивать,  -  при этом верный инстинкт не позволял
мне  заходить  слишком  далеко.   Я   никогда  не  отваживалась  на  простое
поддразнивание и,  так сказать,  искусно играла с огнем.  Не теряя ни на миг
должной  почтительности и  не  забывая о  своем  положении,  я  осмеливалась
спорить с ним без страха и смущения, - это нравилось и ему и мне.
     Наконец ступеньки скрипнули под чьими-то  шагами.  Вошла Ли,  но только
для того,  чтобы сообщить мне,  что чай подан в  комнате миссис Фэйрфакс.  Я
была рада сойти вниз,  так  как это все же  могло приблизить меня к  мистеру
Рочестеру.
     - Вы,  наверное,  очень хотите чаю,  -  сказала мне эта добрейшая леди,
когда я вошла к ней,  -  вы так мало кушали за обедом. Я боюсь, - продолжала
она, - что вы нездоровы сегодня: у вас горят щеки и вид лихорадочный.
     - О нет, я чувствую себя отлично. Как нельзя лучше.
     - Тогда докажите это и кушайте как следует. Не заварите ли вы чай, пока
я  довяжу этот ряд?  -  Докончив его,  она  поднялась и  спустила занавеску,
по-видимому,  более не рассчитывая работать при свете дня;  и  в самом деле,
сумерки быстро сгущались, и уже наступала темнота.
     - Сегодня чудесный вечер,  -  сказала она, глядя в окно, - хотя звезд и
не видно. В общем погода благоприятствует поездке мистера Рочестера.
     - Поездке? Разве мистер Рочестер уехал? Я и не знала, что его нет дома.
     - Он  уехал  сейчас же  после завтрака.  Он  отправился в  Лиз,  имение
мистера Эштона.  Это  за  десять миль отсюда,  по  ту  сторону Милкота.  Там
собралось самое изысканное общество:  лорд Ингрэм, сэр Джордж Лин, полковник
Дэнт и другие.
     - Вы ждете его обратно сегодня?
     - Нет.  И даже не завтра.  Возможно,  он прогостит там неделю и больше.
Ведь  когда  собираются вместе эти  утонченные светские люди,  они  окружены
такой  роскошью  и  весельем,  всем,  что  может  доставить  удовольствие  и
развлечение,  что они не спешат расстаться друг о другом.  Особенно там рады
джентльменам;  а  мистер Рочестер так оживлен и  интересен в  обществе,  что
является всеобщим любимцем;  он  очень  нравится дамам,  хотя,  казалось бы,
недостаточно красив  для  этого.  Но  я  думаю,  что  его  таланты и  умение
держаться,  а  может  быть,  богатство и  старинный род,  искупают некоторые
недостатки его наружности.
     - У Эштона будут и дамы?
     - А как же! Прежде всего миссис Эштон и ее три дочери, очень элегантные
молодые барышни;  затем Бланш и  Мери Ингрэм -  это  настоящие красавицы!  Я
видела  Бланш  шесть-семь  лет  назад,  когда  она  была  восемнадцатилетней
девушкой.  Мистер  Рочестер давал  на  рождестве большой  бал,  и  она  тоже
приехала.  Вы бы Видели столовую в этот вечер, как богато она была украшена,
как   ослепительно  освещена!   Собралось  не   меньше   пятидесяти  дам   и
джентльменов,  и  все из лучших семей нашего графства;  но царицей бала была
мисс Ингрэм.
     - Вы говорите, миссис Фэйрфакс, что видели ее? Расскажите, какая она.
     - Да,  я видела ее. Двери столовой были распахнуты настежь; это было на
рождестве,  и слугам тоже разрешили собраться в холле и послушать,  как дамы
играют  и  поют.  Мистер Рочестер пригласил меня  в  столовую;  я  уселась в
укромном уголке и  смотрела на них.  Я никогда не видела более великолепного
зрелища!  Дамы  были одеты роскошно,  большинство из  них,  по  крайней мере
молодые, показались мне красавицами, но всем им было далеко до мисс Ингрэм.
     - Опишите ее.
     - Высокая,  прекрасно сложенная, покатые плечи, длинная грациозная шея,
смуглая чистая кожа,  благородные черты,  глаза,  похожие на  глаза  мистера
Рочестера,  -  большие и темные,  такие же блестящие,  как ее бриллианты.  И
потом у нее замечательные волосы - черные, как вороново крыло, и так красиво
причесаны:  на  затылке корона из толстых кос,  а  спереди длинные блестящие
локоны.  Она была одета во все белое.  Палевый шарф закрывал ей одно плечо и
грудь и, завязанный на боку, спадал длинными концами ниже колен. В волосах у
нее был приколот золотистый цветок,  он красиво выделялся среди черной массы
ее кудрей.
     - И, наверно, все восхищались мисс Ингрэм?
     - Да,  конечно!  И  не только ее красотой,  но и талантами.  Она была в
числе тех дам, которые пели. Какой-то джентльмен аккомпанировал ей на рояле.
Они спели дуэт с мистером Рочестером.
     - С мистером Рочестером? Я не знала, что он поет.
     - О, у него отличный бас, и он прекрасный знаток музыки.
     - А какой голос у мисс Ингрэм?
     - Очень сильный и  звучный.  Она пела восхитительно;  такое наслаждение
было слушать ее!  А  потом она сыграла.  Я  не  судья в  музыке,  но  мистер
Рочестер отлично разбирается,  и  он  сказал,  что  мисс Ингрэм превосходная
музыкантша.
     - И что же, эта прекрасная и блистательная дама до сих пор не замужем?
     - Похоже,  что так.  Я  предполагаю,  что ни у нее,  ни у ее сестры нет
большого состояния.  Все  владения старого  лорда  Ингрэма -  майоратные,  и
старший сын унаследовал почти все.
     - Но  неужели ни  один богатый аристократ или  же  просто джентльмен не
увлекся  ею?   Хотя  бы  мистер  Рочестер?   Ведь,   он,   кажется,  человек
состоятельный.
     - О да! Но, видите ли, между ними значительная разница в летах. Мистеру
Рочестеру под сорок, а ей всего двадцать пять.
     - Что ж из этого? Мы часто видим еще более неравные браки.
     - Верно. Но едва ли мистер Рочестер женился бы на ней. Что же вы ничего
не кушаете? Вы и крошки не проглотили с тех пор, как сидите за столом.
     - Спасибо.  Я  очень хочу пить,  и  у  меня вовсе нет аппетита.  Могу я
попросить вторую чашку?
     Я  хотела  вернуться  к  обсуждению  возможного  брака  между  мистером
Рочестером и  красавицей Бланш,  но тут вошла Адель,  и  пришлось переменить
тему разговора.
     Оставшись одна,  я перебрала в уме все полученные сведения, заглянула в
свое  сердце,  проверила свои  мысли  и  чувства  и  решила  вернуть  их  на
безопасный путь здравого смысла.
     И  вот  я  предстала  перед  собственным судом.  Услужливый свидетель -
память напомнила мне о тех надеждах, желаниях и ощущениях, которые я лелеяла
со  вчерашнего вечера,  а  также о  том особом состоянии духа,  в  котором я
находилась примерно уже  две недели.  Потом заговорил разум и  спокойно,  со
свойственной ему  трезвостью,  упрекнул  меня  в  том,  что  я  не  пожелала
заглянуть в глаза действительности и увлеклась несбыточными мечтами. И тогда
я произнесла над собой приговор, который гласил:
     "Не было еще на свете такой дуры,  как Джен Эйр,  и  ни одна идиотка не
предавалась столь сладостному самообману,  глотая яд,  словно восхитительный
нектар".
     "Ты,  -  говорила я себе, - очаровала мистера Рочестера? Ты вообразила,
что  можешь нравиться ему,  быть  чем-то  для  него?  Брось,  устыдись своей
глупости!  Ты  радовалась  весьма  двусмысленным  знакам  внимания,  которые
оказывает джентльмен из  знатной семьи,  светский человек,  тебе,  неопытной
девушке,  своей подчиненной?  Как  же  ты  осмелилась,  несчастная,  смешная
дурочка?  Неужели даже во имя собственных интересов ты не стала умнее,  ведь
еще сегодня утром ты переживала заново все происходившее этой ночью?  Закрой
лицо свое и устыдись. Он сказал что-то лестное о твоих глазах, слепая кукла!
Одумайся! Посмотри, до чего ты глупа! Ни одной женщине не следует увлекаться
лестью своего господина,  если он не предполагает жениться на ней. И безумна
та женщина,  которая позволяет тайной любви разгореться в своем сердце,  ибо
эта любовь, неразделенная и безвестная, должна сжечь душу, вскормившую ее; а
если бы даже любовь была обнаружена и  разделена,  она,  подобно блуждающему
огоньку, заведет тебя в глубокую трясину, откуда нет выхода.
     Слушай  же,  Джен  Эйр,  свой  приговор.  Завтра  ты  возьмешь зеркало,
поставишь его перед собою и нарисуешь карандашом свой собственный портрет, -
но  правдиво,  не  смягчая ни  одного недостатка.  Ты не пропустишь ни одной
резкой линии,  не затушуешь ни одной неправильности,  и ты напишешь под этим
портретом: "Портрет гувернантки - одинокой, неимущей дурнушки".
     Затем возьми пластинку из слоновой кости,  которая лежит у тебя в ящике
для рисования,  смешай самые свежие,  самые нежные и  чистые краски,  выбери
тонкую кисть из верблюжьего волоса и нарисуй самое пленительное лицо,  какое
может  представить  твое  воображение;  наложи  на  него  нежнейшие  тени  и
мягчайшие оттенки,  в  соответствии с тем,  как миссис Фэйрфакс описала тебе
прекрасную  Бланш  Ингрэм,  -  да  смотри,  не  забудь  шелковистые кудри  и
восточные глаза.  Что? Ты хочешь принять за образец глаза мистера Рочестера?
Оставь ты  все  это!  Никаких колебаний!  Никаких охов  и  вздохов,  никаких
сожалений!  Только здравый смысл  и  решимость!  Вспомни величественные,  но
гармонические очертания  скульптурной  шеи  и  груди,  нежную  руку,  покажи
округлое и  ослепительное плечо,  не  забудь  ни  бриллиантового кольца,  ни
золотого браслета,  добросовестно изобрази одежду,  воздушный узор  кружев и
сверкающий атлас,  изящные складки шарфа и чайную розу -  и подпиши под этим
портретом: "Бланш, прекрасная молодая аристократка".
     И если когда-нибудь ты снова вообразишь, будто мистер Рочестер хорошо к
тебе относится, вынь эти два изображения и сравни их. Скажи себе: "Вероятно,
мистер Рочестер мог бы завоевать любовь этой знатной дамы,  если бы захотел;
так  неужели  же  можно  допустить,  чтобы  он  относился  серьезно  к  этой
невзрачной нищей плебейке?"
     "Так  и  сделаю",  -  сказала я  себе.  Приняв  решение,  я  постепенно
успокоилась и заснула.
     Я  сдержала  свое  слово.  За  час  или  два  мой  собственный  портрет
карандашом был набросан;  и меньше чем в две недели я закончила миниатюру на
слоновой кости с воображаемого облика Бланш Ингрэм. Она выглядела прелестно,
и  контраст между этим  воображаемым портретом и  моим реальным был  слишком
велик,  чтобы у  меня могли еще оставаться насчет себя какие-нибудь иллюзии.
Работа послужила мне  на  пользу:  мои руки и  голова были заняты,  а  новые
чувства, которые мне хотелось сохранить в моем сердце, постепенно окрепли.
     Благотворное воздействие целительной дисциплины не  замедлило сказаться
на моем душевном состоянии,  и я готова была встретить предстоящие события с
подобающим спокойствием,  тогда как,  застигни они меня раньше, я, вероятно,
была бы не в  силах не только подавить свои чувства,  но и сдержать открытое
их проявление.



Глава XVII

     Прошла неделя -  от  мистера Рочестера не  было никаких вестей;  прошло
десять дней,  а  он  все не  возвращался.  Миссис Фэйрфакс сказала,  что нет
ничего удивительного,  если он из Лиза проехал прямо в  Лондон,  а оттуда на
континент и  появится опять в  Торнфильде лишь  через год:  он  уже  не  раз
нежданно-негаданно покидал свое поместье.  При этих словах я  почувствовала,
как  меня  охватил холод и  сердце мое  упало.  Я  чуть не  пережила сызнова
глубокое разочарование, но, вспомнив о своих принципах, сейчас же взяла себя
в  руки.  Я  даже удивилась,  с  какой быстротой мне  удалось преодолеть это
мгновенное колебание,  как  легко я  отстранила от  себя  мысль о  том,  что
поступки мистера Рочестера могут  быть  для  меня  чем-то  полным  глубокого
жизненного интереса.  Но я  укротила себя вовсе не с помощью рабской мысли о
собственном ничтожестве. Напротив, я сказала себе:
     "У тебя нет ничего общего с хозяином Торнфильда;  он просто платит тебе
жалованье за  то,  что  ты  воспитываешь эту девочку,  и  ты  вправе ожидать
хорошего   отношения  к   себе,   поскольку  добросовестно  исполняешь  свои
обязанности.  Будь уверена,  что  это единственная связь,  которую он  готов
признать между  вами.  Поэтому не  делай его  предметом своих нежных чувств,
своего разочарования и  отчаяния.  Он  человек другой касты;  оставайся же в
своем кругу и  уважай себя  настолько,  чтобы не  отдавать всех  сил  души и
сердца тому, кому они не нужны и в ком это вызвало бы только пренебрежение.
     Я спокойно продолжала свои обычные занятия;  но время от времени у меня
возникали смутные планы о  том,  как бы  мне покинуть Торнфильд.  Я  заранее
сочиняла объявления и размышляла о возможности новой работы. С этими мыслями
я  не считала нужным бороться,  ничто не мешало им окрепнуть и принести свои
плоды.
     Мистер  Рочестер  отсутствовал уже  около  двух  недель,  когда  миссис
Фэйрфакс получила письмо по почте.
     - Это от хозяина,  -  сказала она,  взглянув на конверт.  -  Теперь,  я
думаю, мы узнаем, ожидать ли нам его возвращения или нет.
     Она сломала печать и начала читать письмо, а я продолжала пить кофе (мы
сидели за  завтраком).  Кофе был горячий,  вероятно,  поэтому мои щеки вдруг
вспыхнули румянцем;  но  почему же задрожала моя рука и  я  невольно пролила
половину чашки на блюдечко? Мне не хотелось раздумывать об этом.
     - Иной раз мне кажется, что мы живем слишком уединенно; зато сейчас нам
будет  очень много дела,  во  всяком случае на  некоторое время,  -  сказала
миссис Фэйрфакс, все еще держа перед собой письмо.
     Прежде  чем  позволить  себе  какой-нибудь  вопрос,  я  завязала  Адели
передник,  затем дала ей  еще  булочку и  снова налила молока.  Только после
этого я сказала небрежно:
     - Вероятно, мистер Рочестер не скоро вернется?
     - Наоборот, скоро: через три дня, пишет он, - то есть будет в ближайший
четверг. И не один. Бог весть, сколько знатных гостей приедет с ним из Лиза.
Он пишет,  чтобы приготовили все самые лучшие спальни и чтобы сделали полную
уборку  библиотеки и  гостиной,  и  предлагает нанять  на  кухню  нескольких
помощниц из гостиницы в Милкоте или где удастся. Дамы привезут с собой своих
камеристок,  а мужчины своих камердинеров, так что здесь будет полным-полно.
- Миссис Фэйрфакс наскоро проглотила свой завтрак и поспешно ушла, чтобы тут
же начать приготовления.
     Эти три дня,  как она и предполагала,  были полны суеты. До сих пор мне
казалось, что все комнаты в Торнфильде содержатся в необыкновенном порядке и
прекрасно обставлены;  но я,  видимо,  ошибалась. Появились три поденщицы, и
началось такое мытье, обметанье, выбивание ковров, протирание картин, зеркал
и люстр, такое основательное протапливание спален и просушивание перед огнем
одеял и  пуховых перин,  какого я в жизни своей не видела и не увижу.  Адель
бегала среди всей этой кутерьмы в страшном возбуждении.  Казалось,  уборка и
ожидаемый приезд гостей приводят ее в восторг.  Она потребовала,  чтобы Софи
пересмотрела все  ее  "туалеты",  как она называла свои платьица,  чтобы она
освежила их,  проветрила и отгладила.  Сама Адель ничего не делала, а только
носилась по парадным комнатам,  скакала по кроватям,  каталась по матрацам и
взбиралась на  перины и  подушки,  наваленные перед ярко пылавшими каминами,
пламя которых так и ревело в трубах.  Я освободила ее от занятий, потому что
миссис Фэйрфакс привлекла к  работе и  меня,  и теперь проводила целые дни в
кладовых,  помогая -  вернее, мешая - ей и поварихе. Я училась делать кремы,
ватрушки и французские пирожные, жарить птицу и украшать блюда с десертом.
     Гостей  ожидали  в   четверг  под  вечер,   к  обеду.   Я  была  занята
приготовлениями  к  их  приезду,  и  у  меня  не  было  времени  предаваться
несбыточным грезам.  Мне помнится,  я была так же весела и деятельна,  как и
все другие,  не говоря уже об Адели. Правда, время от времени что-то сжимало
мне  сердце,  и  мое  бодрое настроение падало.  Вопреки моей  воле,  что-то
отбрасывало  меня  в   мрачный  мир   сомнений,   неуверенности  и   смутных
предчувствий.  Они охватили меня с особой силой,  когда я увидела, что дверь
на  лестницу  в  третий  этаж  (которая за  последнее время  была  неизменно
заперта) медленно отворяется,  пропуская Грэйс Пул  в  накрахмаленном чепце,
белом фартуке и  косынке,  когда я  увидела,  как  она беззвучно скользит по
коридору в  своих войлочных туфлях,  заглядывает в  полные беспорядка шумные
спальни и то там,  то здесь бросает несколько слов,  объясняя поденщице, чем
протирать решетку или мрамор камина или как выводить пятна с обоев,  и затем
проходит дальше.  Обычно она  спускалась в  кухню раз в  день,  съедала свой
обед, выкуривала перед огнем маленькую трубочку и затем возвращалась к себе,
неизменно унося с  собой пинту портера,  чтобы выпить ее  наверху,  в  своем
мрачном логове.  Только один час из двадцати четырех проводила Грэйс внизу с
другими слугами,  все остальное время она сидела у себя наверху, в комнате с
низким потолком и дубовыми панелями;  там она шила и,  может быть,  смеялась
своим угрюмым смехом, одинокая, как узница, заключенная в тюрьму.
     Самое странное было то,  что решительно никто в  доме,  кроме меня,  не
обращал внимания на  ее  привычки и  не  удивлялся им,  никто не обсу